Последнее письмо из Греции

Эмма Коуэлл (2022)

Софи — единственная наследница знаменитой художницы Линдси Кинлок. Разбирая вещи матери, она находит фотокопию картины. Это греческий пейзаж, на переднем плане одинокая мужская фигура. Кто этот незнакомец? Кому посвящена надпись на обороте снимка? Софи хватается за возможность узнать тайны прошлого и летит в Грецию. Лазурное небо, пьянящая свежесть моря, уютные таверны. Безмятежный Метони распахивает объятия и готов подарить Софи не только долгожданные ответы, но и шанс на счастье.

Глава 6

Когда я стучу в дверь Кристины, в Метони уже сгущаются сумерки. Небо ясное, в глубоком чернильно-синем пространстве парит самолет, а звезды мерцают, как драгоценные камни. Я очень благодарна за предложение поужинать, но понимаю, что полностью полагаюсь на доброту незнакомых людей. Пора научиться доверять инстинктам.

Радушием, яркостью и врожденной раскованностью Кристина немного напоминает маму. Хотя мы сразу нашли общий язык, я ничего о ней не знаю, а теперь нам предстоит совместный ужин. Но лучше принять предложение и отбросить дурацкие сомнения и догадки. А как бы на моем месте поступила мама?

Расставшись с Робертом, я была в отчаянии, что больше никогда не найду любовь. На что мама сказала: «Разбитое сердце — это линия жизни на песке. Не пережив потери, любви не оценишь. Уроки, хорошие ли, плохие ли, всегда что-то значат: твоя задача — выяснить, что именно».

Она как раз вернулась с цикла оздоровительной медитации, делилась новообретенной мудростью гуру. В глубине души я отдавала себе отчет, что Роберт никогда не был моей большой любовью, просто в то время я себя в этом убедила. Мне вовсе не хочется усваивать жестокий урок и лечить разбитое сердце.

Пока мы идем по пыльной дороге в деревню, Кристину приветствуют прохожие: жена мясника, фермер, работница заправки. Мы сворачиваем в переулок с парой заколоченных таверн, сувенирным и универсальным магазинами. Вдоль волнореза гавани аккуратно выстроился ряд фонарей. К мерцающим огням пришвартованных лодок периодически присоединяются красные мигающие огни на большой скале, которые предупреждают моряков об опасности.

Кристина останавливается возле витрины последнего магазина.

— Это магазин Марии Василиу, моей подруги. Здесь можно купить еду и все что нужно. Ее семья живет в Метони много лет. Когда-то мы учились в одном классе — ужас как давно!

Я боялась ехать в Грецию одна, но опасения остаться в одиночестве рассеиваются. Таша обрадуется, что мне встретилась эта чудесная необычная женщина, взявшая меня под крыло. Сегодня вечером на Кристине эффектная туника с цветочным рисунком и шелковые ярко-розовые с сиреневым оттенком шаровары. Броская ткань ниспадает с ее высокой стройной фигуры и вздымается при каждом движении, словно разноцветный парус. Она излучает надежность, хотя мы мало знакомы.

— Я заметила, что, когда вы ко мне вышли, руки у вас были в глине. Вы занимаетесь гончарным делом?

Если Кристина как-то связана с искусством, вдруг она поможет раскрыть тайну пропавшей маминой картины?

Она смеется.

— Да, я художник. Как это по-английски? Гончар? Всегда в глине из-за лепки! Свет здесь волшебный, сами видите, пейзаж меня вдохновляет… Это моя настоящая любовь! А вы чем занимаетесь в Лондоне?

— Я повар, у меня ресторанный бизнес, а мама тоже художница… то есть была…

Слова твердые, словно нож, вонзающийся в кусок мяса, чтобы вырезать горе, и слезы тут как тут. Я смотрю на Кристину и глубоко дышу, чтобы успокоиться.

— Извините, просто… она недавно умерла.

Я роюсь в сумочке в поисках салфетки, смущенная тем, что внезапно разоткровенничалась с едва знакомым человеком. Мы стоим лицом друг к другу. Она берет салфетку и вытирает катящиеся по моим щекам слезы.

— Не извиняйся. Ты слишком молода для такого горя. Мне очень жаль.

Ее рука на моем плече переносит меня в настоящее, и я смотрю в добрые темные глаза новой знакомой, принимая утешение.

— Здесь ты обретешь покой, он тебе нужен.

Я медленно выдыхаю и оказываюсь в ее объятиях.

— Спасибо, — выдавливаю я.

Чувствуя энергичную материнскую поддержку, я признаю свои страхи, нервозность и, отбрасывая их, настраиваюсь двигаться дальше.

— Ты не передумала идти? Или, если хочешь, провожу до дома.

— Нет! Точно нет.

Я боюсь, что милая дама нарушит из-за меня свои планы, и улыбаюсь.

— Музыка и еда — это то, что мне нужно. Кроме того, хотелось бы поближе познакомиться с этим местом.

«И найти одну картину», — думаю я.

Но об этом позже. Сегодня всего лишь первый день. Нужно ко всему привыкнуть, успокоиться, а уже завтра окунуться с головой в поиски. Сегодня не считается: день приезда.

Несколько секунд мы молчим — я прихожу в себя, и мы медленно направляемся в деревню.

А там — чистейшая простота, нетронутый временем девственный уголок Греции, какой она была до того, как туризм вытеснил из нее особый дух.

Непритязательная череда таверн, полоса пляжа и спокойное море, импровизированная дорога, отделяющая фасады закусочных от берега. Снующие туда-сюда официанты пересекают пустынную улицу, принимая заказы. По полосе время от времени проносятся одинокие мопеды, распугивая бродячих кошек под стулья. Открыто всего несколько заведений — в апреле сезон только начинается. Я слышу бренчание бузуки и нежный плеск моря, который помогает стряхнуть затянувшуюся печаль.

Мы сидим за деревянным столом рядом с песчаным пляжем. Стало прохладнее. В углу таверны играет трио музыкантов.

Трогательные парящие звуки и красивые греческие струнные слышатся в меру громко, чтобы посетители могли подпевать, но не заглушают беседу. Из таверны появляется официант с бумажной скатертью и закрепляет ее металлическими зажимами. Поставив перед нами корзинку с хлебом и тарелки, он целует Кристину в обе щеки.

— Это мой племянник, Кристоф. Таверной владеет мой брат, Андрос. В Метони повсюду семейный бизнес. Познакомься с Софи, она остановилась у нас на холме.

Кристоф протягивает мне руку, и я ее пожимаю.

— Yiássou, Christoph.

— Yiássou, Софи. Kalosirthaté! Добро пожаловать в нашу деревню!

Он гостеприимный, как и тетушка, с такими же темно-карими глазами и птичьими чертами лица.

— Сегодня хороший вечер. Играет музыка. Отец приготовил особое блюдо клефтико из ягнятины, овощное рагу бриам и запек свинину в духовке.

Он возвращается к таверне через дорогу, а я беру кусок хлеба и наливаю в блюдечко масло. Кристина зажигает свечу и закуривает, глубоко затягиваясь. Она предлагает сигарету и мне, и я молча беру одну из пачки — видели бы Таша и мама…

— Андрос — мой брат. Он повар, как и ты! Каждый день встает в пять утра, чтобы испечь хлеб. Говорю ему, возьми хлеб в булочной, выспись хорошенько, но нет, он хочет свою выпечку.

Кристина разрывает кусок хлеба пополам и подносит к свече.

— Смотри, каждый кусочек сделан с любовью!

Звеня браслетами на запястьях, она кладет хлеб в рот. Я соглашаюсь и макаю кусок в сладкое масло.

— Я считаю, что, если готовишь в плохом настроении, еда будет хуже на вкус. Хлеб просто потрясающий! Похоже, ваш брат — счастливый человек.

Кристина смеется и выпускает в небо колечки дыма.

— Да, точно! Произведения живописи и скульптуры передают чувства художника. А еда — это тоже искусство, но из особых материалов. Как и посуда, но она невкусная!

Она заливается смехом и подзывает к столу племянника. Он приносит графин с розовым вином, и Кристина наполняет бокалы.

— Ладно, Кристоф, что у нас сегодня? Принеси нам колокитокефт-эдес, цацики, гаврос и бриам.

Мне кажется, что еды слишком много. Оладьи из кабачков, соус-закуска из йогурта, свежего огурца и чеснока, анчоусы и жареные овощи.

Хоть я и проголодалась, сразу перестаю жадно поглощать испеченный с любовью хлеб. Я поднимаю бокал, чтобы в знак благодарности произнести тост.

— Yiámas, Кристина, efharistó poli.

Медленно, но непрерывным потоком появляются блюдо за блюдом, атакуя все органы чувств. Все так свежо и аппетитно, что я с радостью погружаюсь в гастрономическое забытье. Запахи, вкусы и звуки проникают в меня, насыщая душу.

Музыка звучит громче. Из таверны выходит коренастый мужчина, вытирающий руки посудным полотенцем. Бросив его на столик, он шагает на дорогу, притопывая в стиле фламенко и привлекая внимание посетителей. Под томную жалобную песнь он воздевает руки к небесам, словно Атлант, приговоренный вечно их держать.

Он легко поворачивается, то выпрямляя, то сгибая колени, потом внезапно подпрыгивает и приседает.

Мужественность танца и выразительная гордая осанка завораживают, когда он расхаживает, рассказывая свою историю. Музыка ускоряется, и появляется Кристоф со стопкой белых бумажных салфеток, которые он подбрасывает в воздух над танцором. Они медленно опускаются, рассыпаясь у его ног.

Чарующий танец привлекает внимание зрителей, и тут к танцору присоединяется еще один мужчина такого же роста и возраста, примерно лет шестидесяти. Представление продолжается, оба танцора набирают темп. Салфетки на полу взлетают и трепещут от взмахов ног. Толпа подбадривает танцоров, некоторые собирают с земли салфетки и подбрасывают их в воздух, аплодируя прыжкам.

Выступление заканчивается под гром аплодисментов.

— Браво, браво, Андрос, браво, Григор! — кричит Кристина.

Андрос, наверное, ее брат.

Первый танцор подходит к нашему столику и целует сестру, схватив салфетку, чтобы вытереть лоб.

— Так вы Софи? Кристоф сказал, что вы остановились у сестры.

Он тяжело дышит, басит и хрипит, и я вижу, как они с сестрой похожи.

— Андрос, — представляется он, кивая, словно кланяясь, и протягивает руку. — Теперь вы потанцуйте.

Он поднимает нас из-за стола. Сопротивление бесполезно, но меня переполняют сомнения — позориться не хочется. Я в растерянности, не знаю, что от меня потребуется.

Люди быстро выстраиваются в одну линию и кладут руки на плечи друг другу, Андрос с белым платком в руке возглавляет цепочку. Я смотрю на Кристину, и моя новая подруга поощрительно кивает и улыбается. Звучит музыка. Я наблюдаю за ногами Кристины, отчаянно пытаясь запомнить шаги: перекрестный шаг, шаг в сторону, назад, шаг в другую, перекрест вперед ногой на носок, перекрест назад… Я наступаю соседу на ногу.

— Sygnómi! Извините!

Боюсь, бедняге не повезло: мое извинение явно не последнее.

Андрос передает платок танцору слева и уходит в конец цепочки. Так продолжается с каждым из линии, надвигающийся страх перед неизбежным затмевает истинное удовольствие, и я в конце концов оказываюсь впереди.

— Мы идем за тобой… — Кристина перекрикивает музыку.

Я стараюсь побыстрее отделаться от роли неуклюжего ведущего, передаю платок следующему танцору и перехожу в конец цепочки. Обрадовавшись, что сложила с себя ответственность, вновь начинаю веселиться и оглядываюсь. Зрители вокруг улыбаются, хлопают, едят или беседуют, но в толпе выделяется одинокая мужская фигура. У него напряженный взгляд. Он застыл рядом с музыкантами, будто зациклившись на мне. Тот самый мужчина, что танцевал дуэтом с Андросом. Я не могу припомнить его имя. Он по-своему красив: кожа смуглая, глаза блестят при тусклом свете. Со странным выражением лица он не отрывает от меня глаз, именно от меня. Я хмурюсь, но тут же улыбаюсь, и он только шире распахивает глаза, будто узнает меня и не может в это поверить.

Я по рассеянности наступаю еще на чью-то ногу, веселье на мгновение исчезает. Оглядываюсь: мужчина все еще там, остолбеневший, на лице отражается такая палитра чувств, что их невозможно отделить одно от другого: там и печаль, и шок, и страх… Он отворачивается и медленно подносит ко рту сигарету, скрываясь в облаке дыма.

Из рассеивающегося дыма медленно возникает его лицо, он по-прежнему не сводит с меня глаз. Его взгляд вспыхивает, и у меня по коже бегут мурашки. Неужели я допустила какую-то оплошность и обидела старейшин деревни? Никто больше не выделяет меня из толпы, и я стараюсь сосредоточиться на музыке. Но всякий раз, когда смотрю на этого человека, выражение его лица не меняется. Что же я сделала не так? Я не нахожу себе места от неловкости, даже стыда непонятно за что. Неизвестность совершенно сбивает меня с толку и выводит из себя, я на грани паники.

Под гром аплодисментов музыка наконец стихает, салфетки сметают в кучу рядом с таверной. Я, чуть повернувшись, отваживаюсь посмотреть на толпу, на улицу за спиной, ведущую к гавани. Но мужчины не вижу. Ушел.

Я бросаюсь к столику спросить Кристину, кто это был, но ее тоже нет. Нигде. На дороге стоят люди и громко болтают на незнакомом мне языке. Я будто потерялась, а ведь приехала кое-что найти.

Лицо того человека, его взгляд меня пугают. Кто это? Впервые с тех пор, как сюда прилетела, я чувствую одиночество и страх. Может, не стоило ехать в Метони?

— Софи!

Слышу, что меня зовут, но в расстроенных чувствах не пойму, откуда доносится голос.

— Я здесь!

Рядом с таверной замечаю Кристину с племянником, Кристофом. Она отчаянно машет мне, пытаясь перекричать толпу. Я облегченно вздыхаю, одновременно думая: ну что за дура! Разве можно волноваться по пустякам и доводить себя до такого состояния?

Я бросаюсь к ней, благодарная за то, что у меня есть хоть какая-то защита, если глядевший на меня человек вернется. По крайней мере, нас будет двое. Наверное, я так остро реагирую, потому что совершенно вымоталась и от усталости валюсь с ног. Местные и не думают расходиться, но мне бы добраться до постели.

Кристина берет меня за руку.

— Как ты, Софи?

Она смотрит мне в глаза, явно подозревая, что мне не по себе.

— Все хорошо, только до чертиков устала.

Она, похоже, довольна ответом, а я продолжаю:

— Пойду я, спасибо за чудный вечер. Можно расплатиться?

— Нет, нет, — вмешивается Кристоф. — Это наш подарок от семьи. Ты нам нравишься, и мы настаиваем!

— Вы слишком добры, но я не могу согласиться, — отвечаю я, тронутая такой щедростью.

— Даже не думай! Но при одном условии… В следующий раз выпивка за тобой. Договорились? — ловко улаживает дело Кристоф.

Я неохотно принимаю их гостеприимство, но, похоже, у меня нет выбора.

— Ну, как скажете, но в следующий раз плачу я.

* * *

Еле живая от усталости я медленно взбираюсь на холм, домой.

Даже не верится, что продержалась так долго, ведь, не считая короткого отдыха, я не спала двадцать часов. Только не могу избавиться от тревоги, охватившей меня после танцев, хотя первая часть вечера прошла на ура. Я тяжело поднимаюсь по крутому склону. Вокруг стрекочут цикады, шелестят оливковые деревья. В темноте обостряются все чувства. Остановившись передохнуть, я смотрю на море. Все это так романтично и пробуждает воспоминания, но волшебство немного потускнело. Почему тот мужчина так на меня смотрел?

Я жаждала уединения и покоя, цели, которая вытащила бы меня из депрессии — и получила то, что просила, но теперь сомневаюсь, а нужно ли мне это. Глубоко вздохнув и отбросив тревожные мысли, я решаю, что просто встретила деревенского чудака.

Высоко в горах раздаются отдаленные раскаты грома, они отскакивают от скал и эхом отдаются в море. Луна целует края пышных облаков, сгущающихся вокруг вершин Пелопоннеса. Слышится еще один громкий раскат, похожий на барабанную дробь, предвещающую беду. Набегают грозовые тучи, природа будто подслушивает мои мысли.

В квартире телефон ловит wi-fi и подает сигналы о поступающих письмах. Вздохнув, я плюхаюсь на матрац. Сообщения загружаются целую вечность. Пока они скачиваются, я готовлюсь ко сну.

Гроза прокатывается по горам, и от удара грома над головой я вздрагиваю. В ванной, глядя в зеркало, я прогоняю детские страхи. Как я боялась грозу, когда была маленькая! И всегда находила убежище в маминой постели. Она объясняла, что бояться нечего, просто люди на небесах переставляют мебель. Я вспоминаю по-детски наивную картину рая, где ангелы с крылышками передвигают по облакам столы и стулья, и невольно улыбаюсь.

Взяв бутылку воды из почти пустого холодильника, я решаю завтра же отправиться за продуктами. Я почувствую себя как дома, восстановлю душевное равновесие, избавлюсь от неуверенности, если запасусь едой. Так и будет, я знаю. Я, сильная и решительная, научусь полагаться на себя, и нервы меня не подведут.

Звук телефона возвращает меня в спальню. При взгляде на экран пересыхает во рту, по спине пробегает дрожь, но я не могу удержаться и выбираю первое из нескольких писем. Отправитель один и тот же. Я втайне подозревала, что так произойдет и он найдет меня в тот момент, когда я особенно уязвима. Тоска по привычному побуждает меня читать, вопреки здравому смыслу.

От: Роберт Лорд.

Отправлено: 1 апреля 21:14

Кому: Софи Кинлок.

Тема: пожалуйста, открой!

Дорогая Соф, не представляю, как ты переживаешь эту боль, но прошу: доверься мне. Понимаю, ты заблокировала мой номер телефона и сообщения, но я хочу тебя поддержать и помочь пережить трудное время. Я очень уважал твою маму, дорогую Линс, мне ее тоже не хватает. Бог знает, как ты горюешь. Помню, как мы смешили ее в кухне. Готовили воскресное жаркое, и я все испортил, а ты, к счастью, спасла обед своим талантом. Мы так замечательно жили одной семьей, втроем, я часто вспоминаю эти дни. Как самое дорогое. Я думаю о нас, сожалея, как нелепо все закончилось, как дурно я себя вел. Сейчас все было бы по-другому. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой так обращались, но скажи честно, разве у нас не было счастливых минут? Каждый раз слыша чириканье птиц, я вспоминаю то прекрасное время в Риме, а та ария неизменно возвращает к радости жизни. Я часто ее слушаю. Просто дай мне знать, что у тебя все в порядке. Я слышал, что ты уехала, и могу понять желание исчезнуть на какое-то время. Если я тебе нужен, скажи только слово, и я мгновенно окажусь рядом, просто по-дружески, не касаясь заветных струн. А захочешь поговорить, звони, я не выключаю телефон ни днем, ни ночью. Пожалуйста, сообщи, где ты. Я о тебе тревожусь. От меня не спрячешься, я все еще тебя люблю.

Всегда твой, Роберт.

Отключив телефон, я переворачиваю его экраном вниз, чтобы не перечитывать, не анализировать сообщение и не отвечать на него. Роберт застал меня в сомнениях по поводу поездки, и теперь все мои мысли только о нем. Сердце глухо колотится от скрытых угроз между строк. Мне ли его не знать? Великий манипулятор держит руки на пульсе и своего не упустит.

Я обхватываю голову руками. Так нельзя. Нужно как-то остановить боль, прекратить. Я беру телефон и удаляю все письма Роберта, блокирую его новый адрес и яростно швыряю телефон на кровать. Никто не отвлечет меня от цели, ради которой я сюда приехала. Мне нужно найти картину, очень нужно. Глупо, наверное, придавать огромное значение произведению искусства, которое никогда не видела, но кажется, найду его — и жизнь снова обретет смысл. Мама, мне так тебя не хватает.

Я, не сдерживаясь, плачу в голос об утратах: маме, Роберте, обо всем. Захожусь от рыданий. Маленькое убежище, куда так хотелось сбежать, стало символом оставленного за спиной. Свернувшись калачиком, я, как в кокон, закутываюсь в одеяло, щедро пропитывая его слезами. Хочу домой.

Слезы постепенно переходят в сон, и рыдания — последнее, что я слышу до рассвета.