Исключительно твой

Юлия Резник (2022)

Марат всегда знал, что рано или поздно ему придётся жениться на правильной девочке из «своих». Договорные браки — типичная история в восточных семьях. Он не догадывался лишь о том, что во имя долга ему придется отказаться от той, кого он полюбит.

Глава 2

Афина

— Ой, девочки! Ой, красавицы. Даже не знаю, как тебя за них благодарить, Афинушка!

Я лежу на древнем гамаке, щурясь от яркого солнца, что проникает даже сквозь густую крону раскинувшейся над головой ивы. Травинка в зубах — не очень хорошая замена сигарете, но я решила покончить со всеми вредными привычками. Да и дети вокруг…

— Перестань, Сергеевна. Ты тоже, вон, глянь, сколько народу нагнала.

Приподнимаюсь. Мышцы на животе напрягаются. Окидываю себя придирчивым взглядом. М-да. Довела я себя, конечно… Надо есть. Надо спать! Надо себя любить, — повторяю заученную наизусть мантру.

— Да что мои? Они даже при желании не смогли бы поднять такой шум! А девочки… Ну, какие же славные! Неравнодушные. Побольше бы нам таких.

— Ой! — психую, откидываю очередной томик по психологии. — Вот только перестань. Ими в меньшей степени движет благородство.

— Но как же…

Курить хочется просто зверски. Пальцы забираются в карман шорт, но там закономерно пусто.

— Социальная повестка нынче в тренде, — вздыхаю.

— Не понимаю, — разводит толстыми руками Сергеевна. От жары ее макияж поплыл. На веках — неряшливые черные засечки, помада въелась в уголки губ. Сколько лет прошло с тех пор, когда я из интерната выпустилась, а она все в одной поре. Время ее щадит.

— Каждая из них душу продаст за хороший контракт. А рекруты сейчас обращают внимание не только на внешность. У каждого бренда свои ценности. Модели должны им соответствовать. Участие в акциях вроде этой добавляет им веса. Понимаешь? У них же все соцсети пестрят стримами, фоточками, рилсами с бедными сиротками. Пока модно защищать их права — они будут. Если станет модно их убивать…

— Все-все-все! — в ужасе Сергеевна округляет глаза. — Не договаривай! Кошмар какой-то.

— Скорей лицемерие. Но пока оно нам на руку. Что в администрации говорят?

— А что они скажут? Пока прижали хвосты из-за шума. Но! Здание признано аварийным. А земля вообще нам больше не принадлежит.

— Дурдом. Как так вышло?

— Срок аренды закончился, — пожимает плечами Сергеевна. — И продлевать его, конечно, не стали.

— Ничего! Мы еще повоюем, — усмехаюсь я. На жаре разморило. Хочется искупаться. Но не хочется в толпу. Народу тут и правда собралось — дай боже. Понаехали выпускники интерната — кто сам, кто уже с семьями, разбили лагерь. Чтоб добраться к пляжу, нужно пройти мимо разделившегося на кучки народа. Самая многочисленная — та, где прибывшие по моей просьбе девчонки собрались. Красота магнитом притягивает. Вот к ним и притянулось большинство здешних мужиков. Им такое общество даже не снилось, а тут сидят, облизываются. Как бы чего не вышло.

Иду медленно, чтобы не споткнуться о выступающие над землей корни деревьев. Самая шумная и смелая рассказывает:

— А я на бульдозер — прыг… Ору водиле, мол, поворачивай свою колымагу. А он мне в ответ кричит — «Истеричка!». И убегает к своим, так что только его и видели… Мы еще видос успели заснять… Сейчас покажу.

И тут, будто к слову, из брошенной на пледе колонки доносится:

«Знаешь все отлично, твоя истеричка…»^[1]

Девки вскакивают на ноги, забыв о записи, и, во все горло подпевая, орут:

«Больше не плачет, не плачет — в нее влюблен новый мальчик…»

Начинается стихийный отрыв. Красотки смеются, дурачась, затаскивают на импровизированный танцпол всех. Мимо меня не проходят тоже. Танец — неплохой способ выплеснуть все негативное, но перед чужими я не готова так обнажаться. Подхватываю на руки маленькую девчушку, чтоб ее не затоптали, и пускаюсь в пляс вместе с ней.

«Я так до сих пор и не поняла,

Кто та девочка, кем я с тобой была…»

Вращаю бедрами в такт. Как будто в юность возвращаюсь. То была не слишком-то веселая пора, и все мои хорошие воспоминания связаны с этим лагерем, где интернатские, если повезет, могли провести летом аж целый месяц.

«Любила — да, ненавидела — да,

Моя любовь — правда, твоя — вода», — орут на все лады, перекрикивая музыку. И тут в меня проникает смысл слов. Хорошего настроения как не бывало. Прижимаю к себе малышку плотней, будто в попытке заткнуть ее тельцем образовавшуюся дыру в груди. Целую взмокшие от жары волосики.

— А панамка-то твоя где, Танюша?

— Не знаю, — вздыхает та.

— Пойдем, поищем.

Наклоняюсь, ставя малышку на ножки. И чувствую чей-то взгляд. В том, что на меня пялятся, ничего нового нет. Но тут какие-то странные ощущения. Медленно оборачиваюсь.

Мужчина. Не наш. Судя по внешности, откуда-то с Кавказа. Взгляд такой, что меня, привыкшую, в общем-то, к вниманию, будто бьет под дых. На теле мурашки. И это в плюс сорок почти… Что за черт? Откуда он взялся? Я в лагере уже пятый день, и совершенно точно его не видела. Потому как если бы видела, ни за что не забыла бы.

Он делает шаг ко мне. Я, напротив, шагаю к деревьям. Отсюда до лагеря, где можно спрятаться, хорошо, если двести метров. На эмоциях, которые, фиг его знает, какого черта меня шарашат, забываю об осторожности. Нога попадает в плен высунувшегося из-под земли ивового корня, и я падаю вперед носом.

— Черт! Ты как? Не ушиблась? — спрашиваю у своей маленькой спутницы.

— Нет. А ты?

Морщусь.

— Есть немного. — Опираюсь на ладонь в попытке встать. Щиколотку простреливает боль. Я ахаю.

— Подождите. Не нужно торопиться.

Голос такой, что мама дорогая. Акцента нет. Зато есть в нем что-то успокаивающее, даже медитативное. Тонкие волоски на предплечьях встают дыбом. Боль забыта. Вру себе, что это от чужой близости, бесцеремонно нарушающей мои личные границы. И аромата. Очень концентрированного, мужского. Знойного и давящего… Напрягаюсь, предчувствуя его дальнейшие действия. Медленно поднимаю ресницы.

— Вы не против, если я вас коснусь? Нужно убедиться, что кость цела.

Моргаю. Чувствую себя так, будто мне снова четырнадцать. Двух слов связать не могу. Ну, молодец, Афин, че! Только этого тебе сейчас и не хватало! Киваю.

— Вроде бы все нормально, — говорю, откашлявшись.

— И все же я проверю.

— Вы врач?

— Нет. — Поднимает густые черные ресницы. Глаза — теплый янтарь. — Я в спорте… был. Всякими единоборствами занимался. Там такие травмы — частая история.

Рассказывает, а сам осторожно меня ощупывает. Руки у него крупные. Кулаки наверняка как кувалды. Тело охватывает озноб.

— Все нормально?

Сухо киваю. Хочется поскорее с этим покончить. Пусть конкретно этот мужчина не сделал мне ничего плохого. И вовсе не он причина моих негативных эмоций. Отгоняя их, пытаюсь сконцентрироваться на словах. Он сказал, что занимался единоборствами? Ничего удивительного, мне кажется, все мальчики на его родине занимаются какой-то борьбой. Это объясняет его хорошую форму.

Дергаюсь от резкой боли.

— Ой!

— Вот тут, да?

Ловко расстегивает ремешок на моей сандалии, скидывая ту совсем. Большой палец ласково проходится по подъему. Это уже мало похоже на обследование. Я хватаю ртом воздух. Настолько это прикосновение отличается от других. Которые мое тело еще слишком хорошо помнит. Наши взгляды сплетаются… Мой — чуть испуганный, его — медленно тлеющий. Сквозь шум в ушах слышу всхлип.

— Танюш, что такое? — тяну к себе девочку. — Ты все-таки ударилась, да?

— Нет, — шмыгает носом.

— А чего тогда ревешь?

— Твою ножку жалко.

— Мое ты солнышко. Иди сюда. Все хорошо с моей ножкой. — Обнимаю глупышку. Теперь наши взгляды с… я до сих пор понятия не имею, как его зовут, встречаются поверх ее светлой головки. — А вот тебе точно в голову напечет, если мы не найдем панамку.

— Меня Марат зовут. А это…

— Танюшка.

— Твоя?

— Подопечная. А вообще они интернатские. Он вон там находится, на противоположной стороне. — Тычу пальцем, а сама на этого Марата кошусь. Истории места он явно не знает. Значит, он не из пикетчиков. Интересно, что тогда его сюда привело?

— Кость цела. Возможно, легкое растяжение. Наложу тебе повязку.

А вот это лишнее. Совсем.

— Спасибо, мы сами справимся. В интернате есть медик.

— И что? Он работает без выходных?

Ч-черт. Закусываю губу. Март внимательно наблюдает за тем, что я делаю, янтарь его глаз темнеет… И я тону в нем. Да блин! Надо же.

— Давай так. У меня поблизости машина. Там есть эластичный бинт.

— Танюшке панамку бы, — вздыхаю. — Да и не дойду я до машины, где бы она ни была.

— Я донесу, если позволишь. А насчет панамки…

Марат снимает бейсболку с головы, регулирует застежку и водружает ее на голову с обожанием глядящей на него девочке. Танюшка смущенно улыбается. Слышатся приближающиеся голоса. Это девчонки возвращаются с пляжа. Увидев меня, сидящую на земле, начинают ахать и причитать. Спрашивать, что случилось. И мимо Марата, конечно, не проходят вниманием.

— Да все нормально, — отмахиваюсь я. Опираясь на руку, пытаюсь встать. В этот раз чувствую себя увереннее. Может, и получилось бы как-то доковылять до базы. Но проверить это мне не приходится. Потому что Марат подхватывает меня на руки.

— Ч-что ты делаешь? — вскрикиваю я, рефлекторно вцепляясь в его крепкую шею. Окружившие нас девки синхронно стонут, обмахиваются руками, поднимают большие пальцы вверх, с намеком поигрывая бровями. Дурочки.

— Несу тебя. Танюш, давай-ка, ты вперед беги. Только под ножки смотри, ладно?

Танюшка быстро-быстро кивает. Кепка подпрыгивает в такт. Идем чуть в гору, переступая через корни, как через искусственные препятствия. А он в хорошей форме. Даже дыхание почти не сбилось. Только немного вспотел, отчего его аромат стал как будто еще острее и на удивление приятнее.

— Вот же! Надо брелок достать. Сможешь встать на одну ногу?

— Конечно.

Марат медленно ставит меня на землю. Я стекаю вниз по его телу. Между нами искрит… Голова кругом. Для устойчивости сжимаю пальцы на предплечье Марата. Тачка у него приличная, но без изысков. Хороший Джип. На подножку мне не взобраться, поэтому Марат снова меня, как ребенка, подхватывает и усаживает на сиденье.

— Ты не представилась.

— Афина.

— Афина, — перекатывает на языке, зажмурившись. — Очень красивое имя. Кто придумал? — достает аптечку.

— Какая-то тетка в роддоме, куда меня подкинули, — защищаясь, по привычке включаю стерву. Марат хмурится. Осторожно ведет пальцами по моей щеке. Я как под гипнозом. Понимаю, что надо его одернуть, но язык не поворачивается.

— Мне жаль, — шепчет он, осторожно касается моего лба губами. Если глаза не врут, ему как будто правда не все равно. И это один черт так манит. Даже несмотря на то, что я уже давно проработала свое прошлое и вроде даже смирилась с ним.

— На самом деле мне еще повезло. В детских кошмарах мне снилось, что меня назвали Дрезиной.

Марат откидывает голову и смеется. Смотрю на него и ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь. Впервые… за сколько, кстати? Почти за год?

— Значит, ты тоже росла в интернате?

— Угу.

— А теперь в нем работаешь?

— Да нет. Я… так, на подхвате, — ухожу от ответа. Марат профессионально бинтует ногу. Танюшка с любопытством следит за плавными движениями его рук. — А ты как здесь очутился?

— Проездом, — пожимает широкими плечами. — Думал искупаться в озере, а тут такая толпа. Не знаешь, по какому поводу народ собрался?

— Еще как знаю. Они лагерь от сноса защищают.

— Вот этот? — кивает на покосившиеся деревяные домики.

— Ага. Земля тут дорогущая. Район перспективный… А то, что дети останутся без крыши над головой, никого не волнует.

— Ты же говорила, что интернат через дорогу? — вскидывает брови.

— Так и есть. Здесь малышня отдыхала летом. Не только интернатские. По линии профсоюза еще путевки давали. А теперь все. Говорят, аварийно, проверок наслали.

— Может, по делу?

— А если и так? Помогли бы с ремонтом, что сразу сносить? Одна у детей была радость, и той не станет. Даже времени на устранение недостатков не дали уроды, — ругаюсь я.

— Уроды! — повторяет Танюшка. Понимая, что наделала, в ужасе захлопываю ладошкой рот. Марат смеется. Его грудной смех проникает в меня, ослабляет нерв… Ой, нельзя. Нельзя этому поддаваться.

— Ну что, вроде бы мне уже лучше. Спасибо за помощь, Марат. Нам пора. Та-а-ань…

Примечания

1

Artik, Asti — Истеричка