Над островом чёрный закат

Юрий Колонтаевский, 2018

Мир, представленный в хрониках, не является вымыслом. Присущие ему черты вполне осуществимы и во многом соответствуют уже принятым в человеческом муравейнике или еще только прорастающим побегам зла – при всеобщем попустительстве. Со временем жители Земли, как ни крутись, испытают на собственной шкуре эти возмутительные, но настойчиво зреющие новации. Мы же, живущие одним днем, никак не можем поверить, что наш обманчиво мирный горизонт уже окрашен в мрачные цвета грядущей катастрофы.

11

Цель командировки была определена четко и коротко: ознакомиться с условиями существования рабочих плебеев и, главное, выяснить, чем объясняется неуклонное в последние весны уменьшение численности подрастающей смены.

Адам преодолел формальности, принял в память коммуникатора деньги на расходы. Представительские документы были уже отправлены в ведомство губернатора Континента, где его ждали.

«Ничего не поделаешь, — думал он опустошенно, — приходится все принимать как должное, терпеть. Но почему так неловко начинается моя жизнь? Мне всего двадцать весен, я молод, полон сил, позади долгий изнурительный труд, бесконечные лекции, лабораторные занятия. В результате успех — я лучший выпускник года, у меня высокий коэффициент интеллекта и право на выбор любого занятия. Но получилось, что я трусливо бегу прочь, подальше от этого города, от своего прошлого, от жалкой, изнуренной девушки, бережно сохранившей память о событии, наверное, главном в ее жизни. А в моей изощренной памяти, вместившей огромный объем информации, ничего из того времени не уцелело — память моя пуста, и от этого мне почему-то грустно…»

На всю поездку отводилось четырнадцать дней.

Он собрался быстро. Рюкзак, пара рубашек, запасной комбинезон, мелочи нижней одежды, коммуникатор с усиленным аккумулятором, заряженным под завязку, пачка визиток на случай, если придется бывать на официальных встречах, — все, что может понадобиться молодому выпускнику в путешествии за пределы родного Острова, не имеющему связей с остальными людьми, не отягощенному никакой собственностью.

Впереди открывалась новая жизнь, так не похожая на прежнюю. В этой жизни не будет места Тее — в этом он был уверен. И еще, он знал, что вернется из командировки другим человеком.

Оставалось выполнить последнее обязательство — навестить деда Гора и попрощаться.

Существование деда нарушало равновесие в рассуждениях Адама о самом себе, придавало им шаткую недосказанность.

Поступив в университетский пансион, он узнал из книг по естественной истории, что дед — это отец его отца, что отец находится между внуком и дедом, что он обязательно есть у каждого человека. С тех пор возник и приобрел остроту вопрос об отце. Ведь в его случае по непонятной причине была определенно нарушена естественная последовательность, то есть из цепочки родственных связей выпускалось обязательное звено — отец. Он задал деду прямой вопрос об отце. Дед, ничего не ответил, стал расспрашивать, откуда взялся этот вопрос. Не получив вразумительного ответа, мягко попросил потерпеть, объяснив внуку, что еще не наступило время говорить об этом.

Если бы дед сказал, что отец умер, вопрос немедленно отпал бы как неуместный, но поскольку дед не сказал ничего определенного, Адам сделал заключение, что его отец жив. Он перестал задавать этот вопрос — за ним не оказалось ничего, кроме пустоты.

Позже, повзрослев, он пришел к мысли, что отца у него не было вовсе. Здесь помогли сверстники, у которых отцов тоже не было. Правда, отличались они тем, что у них не было также дедов. Разумеется, в биологическом смысле отцы были у всех, только определить их, назвать по имени никто из них не мог. Все они были детьми-анонимами. Таков обычай исступленных, объясняли взрослые, и, главное, таково требование Закона. И хотя это было против природы, о которой Адам все же имел некоторые представления, он постепенно потерял интерес к этой проблеме — просто удалил ее из памяти до лучших времен.

Дед жил уединенно в горном районе Острова, куда проще всего было добраться на давно отжившей свой век открытой колесной тележке, какой не встретишь в городе, — на городские улицы их не допускали. Неказистые внешне, они были незаменимы для недальних перемещений по старинным дорогам глухой провинции, и хотя давно не производились, отдельные экземпляры на всякий случай сохраняли в гараже университета и поддерживали в рабочем состоянии.

Получив разрешение на поездку, он отправился в гараж и велел приготовить индивидуальный транспорт. Дежурный робот проверил и снарядил для недальней дороги приземистый четырехколесный экипаж и выкатил его из ангара. Адам уселся на место водителя, утонув в податливом кресле, мягко обнявшем тело, включил двигатель и на малых оборотах сделал пробный круг по центральной площади университетского городка. Мотор работал бесшумно, тянул уверенно. Он кивком головы поблагодарил робота-механика за отличную работу, тот в ответ молча приподнял широкополую шляпу. Адам уже знал, что гаражных роботов лишили голосовых синтезаторов по доносу какого-то большого начальника, обвинившего их в излишней болтливости в рабочее время.

Дед был единственным человеком, к которому Адам питал родственные чувства — так называл эти чувства дед. Однако официально именно этих чувств следовало стыдиться — они презрительно отвергались. Адам не искал объяснений странным обычаям, понимая, что объяснения находятся в столь далеком запретном прошлом, куда даже мысленно отправляться не следует, тем более не стоит обсуждать эти вопросы с другими.

Он послушно принимал то, что ему предлагалось в качестве образца общепринятого поведения, вызывавшего в нем скрытый протест и, конечно же, не распространявшегося на его отношения с дедом.

Включив коммуникатор, Адам назначил координаты цели поездки и перевел управление с ручного на автопилот. Тележка неспешно вынесла его за пределы города, а по старой разбитой дороге, проложенной по горному склону, рванула, строго придерживаясь осевой линии и автоматически выбирая оптимальную скорость.

Спустя час движения, напоминающего полет, слева, на восходящем склоне зеленой горы, проявилась светлая крыша поместья деда с возвышающимся над нею размашистым ветряком-трудягой. Дорога совершила последний крутой поворот налево, распрямилась и поднесла Адама к крыльцу дедова дома.

На пороге стоял дед Гор, щурил глаза от солнца, бьющего в лицо, и широко улыбался.

— Не ждал, не ждал, — заговорил он. Подошел, обнял Адама, прижался к нему. — Как же ты вовремя приехал, милый, если бы ты только знал. Пойдем в дом.

Адам любил уединенное жилище деда, где даже в летний зной было прохладно, где тишину нарушал только шелест древесных листьев, тревожимых налетавшим ветерком.

Жилая часть дома располагалась в первом этаже и состояла из двух скудно обставленных комнат и общей гостиной. Небольшая комната со скошенным потолком, его комната, помещалась в мансарде и особенно нравилась Адаму. В нее вела узкая винтовая лестница. Крыша из гладкого серебристого металла накрывала дом двумя наклонными крыльями и из-за больших выпусков была намного шире собственно дома. Потому, на взгляд со стороны, сооружение казалось внушительным по размерам. Над крышей, в верхней ее части, высилась мачта ветряной электростанции — допотопное сооружение, которое почему-то нравилось деду и отказываться от которого он никак не соглашался. Окна дома от пола до потолка были из цельных стекол и не представляли преград для света. Человек, находящийся в доме, чувствовал себя одновременно вне его, так неразрывно были связаны внутреннее пространство жилища и окружающая природа. В доме не было ничего лишнего, только те предметы, без которых невозможно представить загородное жилье.

Вокруг дома ожерельем выстроилась рощица пышных малорослых деревьев — яблонь, слив, абрикосов. Их ветви, отягощенные дозревающими плодами, клонились к земле и оставались целыми лишь потому, что были искусно подкреплены множеством аккуратных подпорок. Между стволами деревьев зеленела трава. Такой буйной яркой зелени Адам не встречал нигде в городе. Там по непонятному требованию властей траву старательно истребляли. Этому странному обычаю обязаны были следовать все жители Острова. Здесь же трава росла, как хотела, вопреки принятым правилам ее никто не преследовал и даже не косил, что было неявным вызовом деда по отношению к существующим порядкам.

И еще, у деда были книги, множество книг на открытых стеллажах, покрывавших стены гостиной. В книгах были сосредоточены знания о цивилизациях, существовавших на планете в незапамятные времена. Правда, большинство книг было на столь древних, давно забытых языках, что читать их мог только дед да еще несколько стариков — университетских профессоров. По Закону сведения, заключенные в томиках и томах, считались крамольными и для обывателей были практически недоступны.

В прежние времена друзья деда регулярно собирались в поместье и предавались любимому обычаю: говорили и говорили на древних наречиях, звучавших чудно, загадочно. Адам не раз бывал свидетелем этих бесед. Едва он успевал привыкнуть к одному языку, обнаруживая корешки знакомых слов и начиная улавливать первый смысл, как они переходили на другой язык, в котором знакомые слова встречались реже, и напоследок звучал язык, в гортанных звуках которого не было ни одного знакомого слова, но была музыка, говорящая больше слов.

Адам испытывал счастье, наблюдая кружок убеленных редеющими сединами стариков, которым по всеобщему убеждению давно было пора на покой. Но так думали молодые исступленные, еще не испытавшие угроз возраста, так не думал дед, самый старший из них, единственный, кто был способен защитить своих немногочисленных друзей. Когда-то он выторговал у Владетеля неслыханную привилегию — расставаться с друзьями разрешалось ему одному, никто не осмеливался нарушить тихое таинство их общения, а тем более понудить стариков помимо их воли закрыть за собой дверь…

Старики, сколько помнил Адам, жили надеждой на возрождение в университете кафедры мертвых языков. Даже мечтали набрать студентов и основательно выучить их. Однако сенаторы во главе с Владетелем при каждом обсуждении проекта решительно выступали против. Свое несогласие они объясняли просто и довольно логично. Во-первых, тем, что от туманной затеи не ожидается никакой практической пользы, что делает ее по меньшей мере сомнительной. Во-вторых, прибавится хлопот службам надзора, ведь крамольные мысли, содержащиеся в книгах, постепенно станут достоянием растущего числа носителей, а этого допустить было нельзя ни в коем случае. И в-третьих, уж если народ примет крамольные мысли как свои, обязательно жди беды. Итогом таких обсуждений было общее положение, возведенное в Закон, о самом жестком запрете любых попыток вывести ум исступленных из состояния тихой спячки.

Малозаметным для народа итогом последнего обсуждения проекта стал полный запрет на общение стариков, к которому они привыкли. Гору было предписано оставаться безвыездно в уединении. Его друзьям категорически запрещалось навещать его, а Антону выходить за границы университетской территории.

Разделенные старцы за несколько весен догорели один за другим. В живых остался последний — дед Гор.

— Мои преданные друзья, — говорил дед, оглаживая корешки бесценных переплетов. — Я мечтал, что они переживут меня и останутся жить, когда я уйду… Скоро конец, Адам. Иногда представлю, что книги погибнут, и меня охватывает ужас. Неужели они обречены? Мне стало известно, что их исключили из перечня ценностей, подлежащих упаковке. Видно, власти решили полностью оторваться от родины, от предков. Вытравить память как нечто ненужное, противное природе. А ведь, мальчик мой, нет ничего страшнее, чем утрата памяти. Это говорю тебе я, человек, принимавший по молодости самое активное участие в избавлении от памяти, наивно доказывавший выгоду, которую можно получить, если жить одним днем и ничего не знать о том, что было до тебя. Стыдно, что я приложил руку к этой бредовой затее. Теперь каюсь, но уже ничего не исправишь… Идеология государства дело важное, долгоживущее, особенно если ее удалось внедрить в сознание народа.

— Мы что же, действительно должны покинуть Землю?

— Вынуждены, так будет точнее. Решение было принято давно, сразу же после того, как Владетелем был избран… нынешний наш владыка — за тридцать весен до твоего рождения. Миновало три сотни весен с тех пор, как открыли Терцию. Первую экспедицию посещения постигла неудача. На обратном пути они сбились с курса — не смогли удержаться на траектории возврата, а вскоре закончилось горючее. Однако информация была получена, из нее стало понятно, что Терция похожа на Землю, но почти без атмосферы и с ничтожным количеством воды. Последующее посещение удалось. Почти восемьдесят весен Терцию обживают, формируют атмосферу. Трудности колоссальные. Насколько мне известно, атмосфера еще не накоплена, всего около двадцати процентов земной, прижились и уже размножаются растения высокогорий, завезенные с Земли. Для их жизни пригоден низкий уровень кислорода. Первые сотни весен предстоит жить в скафандрах. Но иного выхода нет. Суша продолжает тонуть, ресурсы исчерпаны, ископаемые выбраны. Главное, истреблена растительность, леса уцелели только в заповедниках Континента, но и к ним уже подбираются и скоро сведут окончательно. Впереди тупик, если сидеть и ждать. По расчетам экономистов, близок момент, когда промедление только усложнит ситуацию. Если переселение отсрочить сейчас, едва ли удастся подготовить его в обозримом будущем. Через два-три десятка весен о переселении придется забыть. — Дед замолчал. Сосредоточился, проговорил: — Мне бы найти того, кому я смогу передать эти сокровища. Сколько я еще протяну?

— Кому ты доверишь свое богатство? — спросил Адам.

Дед не ответил. Сидел, съежившись в старом своем кресле, в котором Адам так любил засыпать после обеда, когда был маленьким и целиком помещался в неизменно теплое его нутро.

— С этим справится только… плебей, — нарушил молчание дед.

— Кто же позволит плебею?

— Позволят. Найти бы подходящего… Мы отняли у них возможность учиться. В резервациях давно нет настоящих школ. Формально школы, конечно, есть, но учатся в них только два года и изучают единственный предмет — Закон. Точнее перечень наказаний, которым подвергают плебея, нарушившего Закон.

— Ты никогда не говорил мне об этом… — сказал Адам.

— Я боялся за тебя.

— Расскажи, дед. Я постараюсь понять.

— Ты вырос у меня на глазах, Адам. Я всегда относился к тебе как к самому близкому, родному человеку. Я мечтал, чтобы ты, как все наши люди, став мужчиной, завел женщину на одну или две весны. Чтобы исполнить свой долг и чтобы после тебя появилась новая жизнь… Но теперь, на старости лет, я стал понимать, так поздно… разве можно связать себя с одной из этих… синеватых курочек? — Дед возвысил голос. — Да, я утверждаю, они синеватые… и удивительно пошлые. — Он помолчал и заговорил вновь, но теперь едва слышно: — Терпеть не могу пошлых, синеватых девиц… Девица должна быть жизнерадостной и открытой. Она должна охотно идти навстречу, должна быть насыщена жизненной силой, в ней должно быть будущее… — договорил он, не спуская внимательных глаз с Адама. — Ты должен знать, внук, только плебейка тебе ровня. Запомни это, мальчик.

— Не слишком ли, дед?

— Нисколько.

— Такие разговоры, мне кажется, не следует вести…

— Плевать! — Гор строго смотрел на Адама, в его глазах не осталось смеха, его глаза были цвета стали. — А ты, оказывается, уже отравлен, внук. Я не заметил. Теперь поздно…

— Я никогда не встречал плебеев, — оправдался Адам. — Как я могу судить о них? Тем более, об их девушках…

— Ну да, ведь плебеев не пускают на Остров. Тайком завозят женщин, родивших ребенка. Используют как доноров крови. Органы для пересадки… выращивают в живых здоровых людях. Дальняя лаборатория работает на крови и органах несчастных.

— Меня посылают в командировку на Континент. Я там во всем разберусь. Обещаю, дед.

— Может быть, разберешься… если позволят. Мы виноваты перед ними. Когда-то, очень давно, плебеи были угрозой для исступленных. Никто не знал, что с ними делать. Находились умники, предлагавшие радикальный выход, — уничтожить. К счастью, оголтелым глупцам не удалось получить большинства в Сенате. С тех пор решение судьбы плебеев откладывают каждую полную сотню весен. Пока договорились оставить все как есть и больше к этому вопросу не возвращаться. Их обрекли на изнурительный труд, на скудную пищу, едва способную восстанавливать затраченную энергию. Находились смельчаки, предлагавшие отпустить их с миром, пусть живут, как смогут. Но такой вариант был чреват большими проблемами в будущем. Понимали, что исходно плебеи совершенно здоровы, и если их поставить в одни условия с исступленными, они очень скоро возьмут верх. Тогда же возникла идея тотального контроля. Придумали сережки — биологические контроллеры, способные существовать в симбиозе с живым организмом. Их имплантируют в ушные мочки в совершеннолетие, и плебей на всю короткую жизнь попадает под надзор. Контролируют все: перемещение в пространстве, физиологические отправления организма, интенсивность мыслительной работы… Людей превратили в биологических роботов. Автоматически фиксируется, например, возбужденное состояние — верный признак назревающего бунта. Управляют плебеями сами плебеи, выделившиеся из сообщества и получившие неслыханные привилегии. Им разрешают жениться, вести вне службы самостоятельный, домашний образ жизни. Пока не разрешают иметь детей в традиционном понимании, то есть заводить, пожалуйста, заводите, но воспитывать — ни в коем случае. Они живут в собственных жилищах с постоянными женами, причем поощряется многоженство. Однако забеременевших женщин и у них, как правило, отбирают. Те рожают в инкубаторе и исчезают — навсегда. Самые здоровые попадают в Дальнюю лабораторию. — Дед замолчал. Он сидел, понурившись, закрыв глаза. Но встрепенулся и продолжал: — И все же плебеи, как я говорил, имеют серьезные преимущества — они совершенно здоровы, у них нормальная кровь, они сильны физически. Сегодня они воспроизводятся ровно в таком количестве, какое нужно промышленности, причем для подавляющего большинства размножение происходит самым невероятным образом. Применительно к животным это называется спариванием, случкой, осеменением. Для них — свадьбой. Берутся девушки шестнадцати лет и парни из рабочих — женихи и невесты. Девушек не спрашивают, согласны ли они вступить в брак с назначенным партнером. Они беременеют, их заключают в инкубатор до родов. Рождаются дети, здоровых оставляют жить… И только славы, которых также причисляют к плебеям, сохраняют традиции нормальной семейной жизни — один муж, одна жена и при них дети. Но и у славов через одного отбирают подростков: девушек на свадьбу, юношей в шахты. Ты, верно, заметил, что ни я, ни ты не страдаем от болезни крови?

— Заметил. А почему, не знаю.

— Открою тайну: мы с тобой вопреки Закону рождены… плебейками. Из племени славов. Они дали нам жизнь и вместе с ней здоровую кровь. Выносили нас в собственном чреве, не в пробирке и кювете, родили в муках, оставили жить на земле. А сами ушли, закрыв за собой дверь…

— Получается, что у меня была настоящая мать? Ты об этом никогда не говорил, дед. Никто не говорил… Теперь я понимаю, почему на меня смотрят как на чужака, сторонятся… И ко всему эта странная Тея. Утверждает, будто нас обручили в детстве. А я ничего не помню. Мне сказали, что она дочь самого Координатора…

— Ты прости меня, мальчик, я виноват перед тобой. Я был вынужден согласиться и упросил тебя, а если быть честным, вынудил пойти на этот шаг. Он настаивал — с ножом у горла. Дело в том, что ему известна некая тайна, бросающая тень на дорогого мне человека. Я сдался, не выдержал давления. Теперь дочь Координатора выросла и предъявляет свои права… Тебя заставят жениться…

— Ни за что. Эту задачу, дед, я уже решил — окончательно. Я не поддамся. Что касается Теи, она погорюет, найдет себе подходящую пару, успокоится. Я заметил, что некоторые мои товарищи внимательно поглядывают на нее… Рассчитывают, что Тея обеспечит им по крайней мере надежную карьеру. Так что о Тее, дед, больше не говорим, считаем, что ее нет и никогда не было. На самом деле у меня совершенно другая проблема. Я хочу, чтобы ты наконец ответил на единственный вопрос, который меня по-настоящему интересует: кто мой отец? Но ты молчишь. Остается самостоятельно разобраться в проблеме. Надеюсь, теперь у меня есть право знать?..

— Конечно, есть, — сказал Гор, помолчав. — Но, прошу тебя, не спеши. Подожди и ты все узнаешь. Это время придет довольно скоро, не торопи его. Все тайное рано или поздно становится явным. Потерпи. Пока же я не имею права говорить. Я обещал, а обещания нужно исполнять… Так-то, мой мальчик… И еще: я уверен, незнание в твоих интересах. Ничего не поделаешь, к сожалению…

До позднего вечера Адам оставался в доме деда. Они провели время в спокойной беседе, но больше, точно сговорившись, не возвращались к сложному утреннему разговору.

— Напоследок я вот что скажу тебе, внук, — сказал дед, прощаясь. — Найди свою женщину на Континенте. Ты еще не знаешь, что такое любовь. Можешь никогда не узнать, и это печально… Помни, что я верю в тебя, Адам, и люблю…