Мангазея

Юрий Шестёра, 2017

Начало XVII века. Смута на Руси требовала дополнительных поступлений в государеву казну. Тобольский воевода князь Троекуров принимает решение послать из Мангазеи, только недавно основанного заполярного города на реке Таз, впадающей в Обскую губу, отряд из служилых людей для обложения ясаком лесных ненцев, населявших берега реки Турухан, левого притока Енисея. Однако это была лишь часть задачи. Необходимо было также создать опорный пункт для дальнейшего продвижения русских на восток. Им и стало построенное у впадения Турухана в Енисей Туруханское зимовье.

Глава 2

Канун похода

Наконец-то из-за горизонта стал ненадолго показываться край солнца, а затем оно с каждым днем стало подниматься все выше и выше. Кончилась долгая, почти двухмесячная полярная ночь…

Неожиданное предложение

Афанасий погладил уже довольно большой живот Марии, лежавшей рядом с ним.

— Было бы очень хорошо, если бы ты, Маша, родила сына, — мечтательно произнес он.

Та прямо-таки расцвела от его ласки:

— Да сын-то и будет, Афонечка!

— Почему ты так уверена? — засомневался тот.

Мария счастливо рассмеялась:

— Ребеночек-то уже толкается ножками, да знаешь как! А так толкать, как говорит бабка Фрося, может только мальчик.

Афанасий усмехнулся ее пророчествам, однако когда снова погладил ее живот, то ясно ощутил довольно сильный толчок в нем.

— Ну что же, пожалуй, пора…

— Что пора, Афоня? — насторожилась Мария.

Тот усмехнулся:

— Под венец идти пора!

— Кому? — не поняла она.

— Да нам с тобой, Маша.

Та опять непонимающе посмотрела на него:

— Как это нам? — И тут ее глаза расширились — до нее наконец-то дошел смысл его слов. — Не может быть! — тем не менее воскликнула она, боясь поверить в нежданно свалившееся на нее несбыточное счастье.

«Да разве же возможно такое? — предательски нашептывал ее внутренний голос. — Не может быть, не может быть…» — молотом стучало у нее в голове, и она с мольбой во взгляде глянула на него, словно умоляя подтвердить то чудо, о котором, как показалось ей, она только что услышала.

Афанасий же погладил ее русые волосы, настолько длинные, что те разметались по всей подушке.

— Ты не ослышалась, Маша, — видя ее потрясенное состояние, сказал он, поставив себя на ее место. — Я действительно предлагаю тебе стать моей женой.

Та все еще непонимающими глазами глянула на него, а затем, уронив голову на его грудь, разрыдалась. Афанасий же только гладил ее по голове, давая ей возможность излить свои чувства.

«Каким же все-таки потрясением оказалось для нее мое предложение?! — подумал он. — Я же, конечно, предполагал нечто подобное, но ведь не настолько же! — И усмехнулся про себя. — Девчонка, совершенно беззащитная, безоглядно влюбилась в меня, человека, которому прислуживала, не думая о возможных последствиях. И даже когда поняла, что забеременела, то ни разу не упрекнула меня в этом, решив, видимо, что как будет, так и будет. И вдруг я, как бы между прочим, предлагаю ей стать моей женой. С ума же сойти можно…»

И, находясь под сильным впечатлением от своих размышлений, тихо сказал:

— Тебе же нельзя так волноваться. Извини уж меня!

Мария тут же подняла голову и сквозь слезы, ручьями текущие по ее щекам, еще всхлипывая, прошептала:

— Да за что же это, милый мой, я должна тебя извинять? В своем ли ты уме?! Я же ношу под сердцем плод своей любви и лишь только за это должна быть благодарна своей судьбе. И вдруг мне, дворовой девке, приставленной к тебе в услужение, ты говоришь, что хочешь взять меня в жены… Да разве же такое может быть?!

И в волнении даже не заметила того, что впервые обратилась к нему на «ты».

— Стало быть, может. Или ты хочешь, чтобы наш с тобой ребенок родился незаконнорожденным?

Та испуганно посмотрела на него глазами, сразу же высохшими от слез. «Но он же ведь только что сказал “наш с тобой ребенок”!» — И, боясь, что не ослышалась, возликовала своей истерзанной сомнениями душой.

А тот уточнил:

— Лично я этого не хочу.

— Да разве я против того, чтобы мы обвенчались?! — в отчаянии воскликнула она. — Но как к этому отнесется мой барин?! — со страхом спросила она.

— Он уже знает об этом, — успокоил он ее, а та вздрогнула: «Стало быть, об этом он уже говорил с моим барином?!» — промелькнуло у нее в голове, и тем не менее все еще недоверчиво продолжала смотреть на него. — Вот выйдешь за меня замуж и станешь свободным человеком.

— Правда?! — почти шепотом спросила та, как бы боясь спугнуть это, казавшееся ей зыбким, чудо.

— Конечно, правда.

Мария снова уронила голову на его грудь и теперь уже расплакалась.

— И за что же это, Господь, на меня свалилось такое счастье? — всхлипывая, прошептала она.

— За то, что ты добрая, ласковая и заботливая… Да к тому же еще и умница.

— Правда? — снова спросила она, подняв голову и испытующе заглядывая ему в глаза.

Тот усмехнулся.

— А иначе с какого бы это перепуга я предложил тебе идти со мной под венец? — ответил он вопросом на вопрос.

Ее лицо засветилось радостью. И тут же она испуганно посмотрела на свой уже большой живот и со страхом спросила:

— А как же это я с ним-то, таким уже большим, пойду под венец?!

— Через не могу! — сказал, как отрезал Афанасий. — Чуть было не сказал тебе: раньше надо было думать… — усмехнулся он, а Мария, порозовев, смиренно опустила глаза. — Или тебе, может быть, еще раз напомнить о незаконнорожденном ребенке?!

Та вздрогнула от его слов, как от удара хлыстом:

— Я все поняла! И прошу тебя: не напоминай мне больше об этом. Ведь не зря же, наверное, ты только что назвал меня умницей…

— Стало быть, не зря. Ну да ладно. Как говорится, кто старое помянет — тому глаз вон. А ты, Маша, озаботься о подвенечном платье. С ним, как мне кажется, будут некоторые трудности, учитывая несколько изменившуюся твою фигуру, — улыбнулся он. — Ну да, думаю, бабка Фрося тебе подсобит в этом деле. — Та согласно кивнула головой. — А за деньгами дело не станет. Так что об этом не беспокойся.

Мария благодарно посмотрела на него, а затем, смущаясь, спросила:

— А можно мне будет сказать об этом своим подружкам?

— О чем? — не понял тот.

— Да о нашем с тобой венчании…

Афанасий рассмеялся:

— Мне бы твои заботы! Конечно, можно. Иначе как же это ты сможешь жить с таким секретом, не рассказав им об этом?!

Она прильнула к нему и прошептала:

— И откуда же это ты свалился на мою голову, милый?

Тот усмехнулся:

— Этот вопрос, пожалуй, больше подходил бы для меня. Ты не находишь?

— Нахожу, дорогой ты мой человек. — И с каким-то ранее неизведанным для нее чувством добавила: — Отец нашего дитя.

— Его, между прочим, надо еще и родить…

— Вот за этим-то дело не станет. Верь мне. Ведь я же, еще и не родив его, уже чувствую себя матерью. И не улыбайся, но это так. — А затем с затаенной нежностью спросила: — А как мы его назовем?

— Если родится мальчик — Михаилом, — не задумываясь, ответил Афанасий.

— А если девочка — то Ольгой, — предложила она и вопросительно посмотрела на него.

— Как древнерусскую княгиню?

— А почему бы и нет? — улыбнулась она. — Ведь ты же, милый, тоже, чай, не простого рода.

— Княжеского… — усмехнулся тот. — Я же ведь, Маша, всего-навсего сын боярский.

— Ой, Афонечка! — восторженно воскликнула та, завороженно глядя на него, и тут же прошептала: — Какое же это счастье, что ты именно меня выбрал себе в прислужницы. Ведь когда ты в первый раз пришел в господский дом и я увидела тебя в прихожей из комнаты для прислуги, то сердце мое чуть было не оборвалось, — призналась она. — А позже, когда ты выбрал меня уже в присутствии Кузьмича, у меня вообще чуть было не подкосились ноги.

— А я действительно почему-то выбрал именно тебя, хотя должен сказать, что и другие девки тоже были хороши. — Мария ревниво глянула на него, а тот, не обращая внимания на ее эмоции, задумался. — Я же ведь никак не предполагал, что наши отношения с тобой зайдут так далеко. — Ее лицо порозовело. — Стало быть, есть что-то притягивающее друг к другу совершенно неожиданно встретившихся двух совершенно незнакомых ранее людей…

— Конечно, есть, Афоня, — загадочно улыбнулась та. — Это же Божий промысел. Разве не ведаешь?

— Ну ладно, ведунья, давай-ка спать. Завтра много дел.

Мария приподнялась на локте и с затаенной надеждой спросила:

— И мне можно сегодня не идти спать в девичью комнату?

— Конечно. Ты же сама спросила разрешения рассказать своим подружкам о нашем предстоящем венчании. Так в чем же тогда дело?

Она жарко обняла его шею.

— Какое счастье, что я теперь могу спать, обняв тебя! Я же ведь так мечтала по ночам об этом. — И насторожилась: — А о каких делах ты только что сказал?

— Надо готовить поход на Турухан.

— И ты будешь в нем участвовать? И как долго он продлится?

— А как же? — недоуменно пожал плечами Афанасий. — Или ты считаешь, что тобольский воевода прислал меня сюда лишь для того, чтобы я лапал тебя? — начал выходить он из себя.

— Не возмущайся так, Афоня! Я же никогда не спрашивала тебя о твоих делах.

— А теперь, когда я только было заикнулся о венчании с тобой, ты уже решила, что теперь имеешь право требовать от меня отчета о всех моих делах? — гневно посмотрел он на нее так, как будто увидел в первый раз. — Запомни раз и навсегда: во-первых, я служилый человек и, куда мне идти и насколько, а также что мне делать, решает только мое начальство и я сам. Во-вторых, каждый сверчок должен знать свой шесток. Мое дело — служба, а твое — дети и хозяйство. А то, что сочту нужным, я и сам расскажу тебе. Теперь же одевайся и иди спать в девичью комнату.

— Но, Афоня! — взмолилась та, в смятении глядя на него.

Тот осуждающе посмотрел на нее:

— Был Афоня, да весь кончился… Теперь у тебя, Мария, будет достаточно времени подумать над тем, что я тебе сказал. А мне действительно надо выспаться. Все! Ступай!

* * *

Следующим поздним вечером Афанасий вернулся в свою комнату и был удивлен, застав в ней Марию.

— Ты что это здесь до сих пор делаешь?

— Убираюсь, Афанасий Савельевич, — смущенно ответила та. — Ведь день-то еще короткий…

— А может быть, просто ждала меня? — усмехнулся тот, подозрительно глянув на нее.

— Может быть, и так, Афанасий Савельевич, — не стала отрицать она, отведя глаза в сторону.

Афанасий вскипел:

— Да что ты это заладила: Афанасий Савельевич, Афанасий Савельевич… Я же ведь еще вчера, кажется, сказал, что тому, кто старое помянет, — глаз вон!

Лицо Марии просветлело, и она, как от ожидания очередного чуда, прикусила губу.

— Клюквенного соку плескани, Маша, а то что-то пересохло во рту.

— Конечно, конечно, Афанасий… — и смешалась. — Афоня, — поправилась она, неуверенно глянув на него.

А тот, сделав несколько глотков сока из высокого стакана заморской работы, задумался.

День действительно выдался на редкость тяжелым…

Вначале он сделал смотр двадцати стрельцам во главе с десятником Семеном Гурьяновым, выделенными воеводой в его отряд, а заодно и своим казакам, которые от безделья несколько разболтались.

Затем, выйдя из детинца, спустился на плотбище, чтобы проверить ход подготовительных работ к строительству дощаников. Оба уставщика, и старый, Дементий Дубинин, и новый, Яков Кривой, прибывший в Мангазею с несколькими корабельными мастеровыми еще перед самым ледоставом по указанию тобольского воеводы, подробно ознакомили его с состоянием дел. Показали и чертежи дощаников, которые предстояло построить, ответив на ряд его вопросов. Когда же он спросил, можно ли установить на одном из них пищаль^[34], уставщики озадаченно переглянулись. А затем пообещали разобраться с этим вопросом и доложить ему свое решение. Когда же он с некоторым недоумением сказал им, что, как ему известно, на судах Ермака при его походе в Сибирь были пищали, те объяснили ему, что у Ермака были не дощаники, а струги, поднимавшие по 20 человек с полным вооружением, боеприпасами и продовольствием. То есть были раза в два больше их дощаников. И Афанасий согласился с их доводами, решив подождать их окончательного решения.

Затем с интересом посмотрел, как мастеровые с бородами белыми от инея, оседающего на них от дыхания на морозце, распускали толстые, заранее заготовленные еще прошлым летом сосновые бревна на судовые доски. «Да, нелегка их работа!» — с сочувствием отметил он.

И с тоской посмотрел на реку, покрытую льдом толщиной до трех аршин^[35]. Было такое впечатление, что этот лед так никогда и не растает, хотя он, конечно, знал, что это не так. А уставщик Дементий Дубинин заверил, что во второй половине мая река уже полностью освободится ото льда. Стало быть, прикинул Афанасий, поход можно будет начать в начале июня, так как дощаники будут строить на берегу, когда потеплеет, и, только после того, как вскроется река, их спустят на воду.

Но самым нудным делом все-таки оказались расчеты, которые они проводили вместе со стрелецким десятником, своим помощником, в съезжей избе под руководством Макара, приставленного к их отряду дьяком Бастрыкиным. Товары для обмена на мягкую рухлядь с туземцами, провиант для отряда на год, огневые припасы, хозяйственную утварь, свечи и подсвечники к ним… Голова шла кругом.

И наконец, уже вечером, доклад воеводе о проделанной за день работе, а затем, в который уж раз, обсуждение многочисленных вопросов, связанных с предстоящим походом.

Афанасий устало поставил стакан на стол.

— Разбери, Маша, постель. Устал. Прилягу, пожалуй.

— Я мигом, Афоня! — метнулась та к кровати.

Он подошел к разобранной кровати и стал не спеша раздеваться, в то время как Мария в смятении наблюдала за ним.

— А тебе что, нужно отдельное приглашение? — с долей удивления спросил он. — Раздевайся, гаси свечи и прыгай в постель!

Та же с навернувшимися на глаза слезами счастья засуетилась:

— Я сейчас, Афоня! Я сейчас…

Однако, раздевшись и погасив свечи, откинула край одеяла и осторожно, боясь потревожить живот, легла в постель.

— Раньше так прямо-таки впрыгивала, — усмехнулся Афанасий, наблюдавший за ней.

— Погоди, вот разрешусь от бремени, и опять буду впрыгивать к тебе в постель с превеликим удовольствием! — радостно сказала она и притихла, прижавшись к нему. А через некоторое время прошептала: — Я же ведь, Афоня, этой ночью, почитай, и не спала. Все переживала и думала, думала…

Тот усмехнулся:

— Думать вообще-то никогда не вредно. Особливо, когда это идет на пользу. Ну да ладно. Ты, как мне сдается, так и не сказала своим подружкам о предстоящем нашем венчании?

Та, взгрустнув об этом, как о несбыточной мечте, отрицательно покачала головой:

— Ну как же я смогла бы сказать им об этом, придя спать вместе с ними. Ведь так же, Афоня?

— И то, пожалуй, правильно. Еще успеется…

Мария лежала ни жива ни мертва, всей своей изболевшейся девичьей душой предчувствуя, что вот именно сейчас и может решиться вопрос всей ее дальнейшей жизни.

Однако тот, от которого целиком и полностью зависело это, вроде как отодвигал его решение на неопределенное время.

— Толку от меня, Маша, как от мужика сегодня будет мало, — усмехнулся Афанасий и удивился сам себе: — Надо же, даже отказался сыграть пару партий в шахматы с твоим барином. А посему готов ответить на все твои вопросы.

Мария медленно, как бы раздумывая, приподнялась на локте и недоверчиво, почти со страхом, спросила:

— А ты не будешь сердиться?

— Не буду. Обещаю…

И та с радостно забившимся сердцем опустила голову на подушку.

— Хотя, как я припоминаю, — заметил он, — тебя интересовало все, связанное с предстоящим походом на Турухан?

Она молча кивнула головой, боясь выдать свое волнение голосом, который мог бы нечаянно и дрогнуть.

А Афанасий не спеша стал объяснять:

— Поход начнется где-то в начале июня, когда река полностью очистится ото льда и будут готовы все четыре дощаника, рассчитанные на перевозку отряда из тридцати человек: стрельцов и казаков.

— А кто будет у вас за главного? — робко спросила Мария.

— Как это кто? Начальником отряда буду я.

— Ты?!

Буквально огорошенная словами Афанасия, Мария уже не могла слушать его лежа и присела на кровати, не обращая уже внимания на живот, мешавший ей. Известие о том, что ее Афоня будет командовать целым отрядом, взволновало ее.

— И все эти мужики будут слушаться тебя?!

Тот откровенно рассмеялся:

— А ты когда-нибудь видела начальника, которого бы не слушались его подчиненные?

— Ой, Афонечка, милый, мне так страшно стало за тебя…

— Это почему же? — искренне удивился тот.

— Так ведь ты же теперь будешь отвечать за все, что может случиться с твоим отрядом!

— А как же! — снова рассмеялся тот над ее страхами и успокоил: — Я же, Маша, нахожусь на государевой службе, и мне положено отвечать за людей, подчиненных мне. Понимаешь?

Та неуверенно кивнула головой, все же боясь за него, а затем, все еще страшась его возможного гнева, все-таки спросила:

— А что вы будете делать на Турухане?

— Облагать самоедов ясаком, — как о само собой разумеющемся ответил тот.

— А ежели они не захотят платить его, этот самый ясак?

Афанасий усмехнулся:

— Тогда будем заставлять силой.

— Но ведь это же война, Афоня! — ужаснулась Мария, в страхе прижав к груди кулачки. — Тебя же ведь могут тогда и убить!..

— Это навряд ли. У нас ведь ружья, в то время как у самоедов — лишь луки со стрелами. Да вот еще думаю установить на одном из дощаников пищаль.

— А это что такое? — с затеплившейся надеждой спросила она.

— Небольшая пушка, стреляющая железными ядрами, — пояснил он и уточнил: — Правда, не очень большими, всего в фунт^[36] весом.

— Ну и что? Поставь, Афонечка, обязательно поставь ее, эту самую пищаль! — взмолилась та.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Что это тебя вдруг потянуло на ласкательное обращение ко мне?

Та потупилась.

— Понимаешь, чем ближе время моего разрешения от бремени, тем мне все больше и больше хочется обращаться к тебе именно так. — И как раз в это время ее живот заметно дернулся. — Видишь, как наш Мишутка буянит — стало быть, на волю просится… — счастливо рассмеялась она. — А вот ежели бы ты ненароком и назвал меня Машенькой, то я бы, ей-богу, и не обиделась, — лукаво глянула она на него.

— Всему свое время, — неопределенно заметил Афанасий. — Вот через год вернусь из похода, там и посмотрим…

Глаза Марии наполнились ужасом.

— Через год?! — в смятении воскликнула она. — А как же я, вернее, мы с Мишуткой?!

— Будешь ждать меня, как и все жены служилых людей, — пожал тот плечами.

— Так то же жены…

Афанасий непонимающе посмотрел на нее, а затем рассмеялся:

— Не волнуйся, Маша! Мы же ведь обязательно обвенчаемся с тобой еще до рождения дитя, как я тебе и обещал. Ведь у моего сына должен же быть законный отец. Неужто забыла?

Та горячо обвила его шею руками.

— А жить будете в этой самой комнате. — Мария завороженно посмотрела на него. — Деньги же на ваше пропитание я тебе оставлю, ибо в походе они мне будут не нужны. Ведь там я буду питаться на казенный счет, — усмехнулся он.

— Да много ли нам будет надо, Афоня? Я же ведь питаюсь с барского стола, — пояснила она.

— Э нет, так дальше дело не пойдет! — Мария настороженно посмотрела на него. — Ведь ты же после нашего венчания будешь уже мужней женой, — пояснил уже он. — Стало быть, ты уже не будешь дворовой девкой и быть у кого-то в услужении, а будешь вести наше хозяйство и ухаживать за нашим дитем. А посему без денег тебе никак не обойтись.

— Стало быть, я буду хозяйкой этой комнаты? — с загоревшимися глазами спросила она.

— Конечно, — усмехнулся ее энтузиазму Афанасий.

Мария обернулась, словно пытаясь охватить взглядом всю комнату, хотя в ней была полная темнота.

— Ты что, разве не видела ее? — рассмеялся тот. — Ведь уже, почитай, более полугода убираешься в ней.

Та снисходительно посмотрела на него, как на человека, далекого от жизни:

— Я, Афоня, действительно убиралась в ней, но, заметь, как прислуга, а теперь вот хочу посмотреть на нее уже глазами хозяйки.

«Вот это поворот! — удивился тот. — Похоже, я присутствую при рождении как бы нового человека. Вот, оказывается, что значит для бабы слово “хозяйка”. Ну и ну…»

— А за деньги не беспокойся — лишние не потрачу. И хотя у меня своих-то денег никогда и не было, однако Кузьма, наш дворецкий, иногда посылал меня в лавки в посаде за кое-какими покупками. Так я отчитывалась перед ним за каждую полушку^[37].

— Это, конечно, хорошо, но теперь-то у тебя будут совсем другие деньги. Во всяком случае, не медная мелочь. — Мария со страхом посмотрела на него. — Я ведь оставлю тебе все мои деньги, которые есть у меня.

— И где же, Афоня, я буду их хранить?! — упавшим голосом спросила она.

— Разберемся! Но позже. А завтра же не забудь узнать у бабки Фроси стоимость подвенечного платья, хотя бы примерную, и не забудь взять у меня деньги на него, но с избытком — мало ли чего… Время-то не терпит, — и погладил ее по животу.

Мария счастливо рассмеялась:

— Глупенький ты мой. Да ведь деньги-то будут нужны только тогда, когда платье будет уже готово. Да и хорошую портниху притом надо будет еще найти. Ведь далеко не каждая сможет сшить подвенечное платье так, чтобы скрыть особенности моей фигуры, как сказал ты, — пояснила она.

— Это все ваши с Фросей бабьи дела, а вот аванс никогда не помешает. Уж это я точно знаю. Ну все! Давай-ка спать.

— Мне опять идти в девичью комнату? — дрогнувшим голосом спросила она.

— Еще чего! — с недоумением посмотрел он на нее и, уловив смысл ее вопроса, усмехнулся: — Грей-ка лучше отца своего дитяти. Вы же, бабы, ох, какие жаркие…

Мария прижалась к его сильному, такому дорогому телу и тихо заплакала от счастья.

Наставления

Воевода, вздохнув, поднял голову от шахматной доски.

— Меня, Афанасий, уже не удивляет ничья с тобой. Хотя, признаюсь, хотелось бы все время выигрывать. И не только в шахматы, — коротко улыбнулся он.

— Естественное желание любого игрока, Давыд Васильевич, — согласился тот. — На нем-то как раз и основано вовлечение людей в азартные игры. Ведь те как раз и пытаются непременно отыграться, надеясь на удачу, и в конце концов проигрывают все, что у них есть, а точнее сказать, до нитки.

Воевода снова вздохнул.

— Знакомое дело. У нас здесь, в Мангазее, тоже завелись любители поживиться на игре в зернь. А вовлекают в эту азартную игру в основном стрельцов, обирая их, как ты сказал, до нитки. Они же ведь пришлые, временные люди, присылаемые сюда лишь на год. Оберут их, и будь здоров — ищи-свищи… Пытаюсь бороться с этим злом, однако это дело пытается покрывать Курдюк Давыдов, письменный голова, занимающий со своей челядью другое крыло воеводского двора. Стало быть, непременно имеет какой-то свой интерес в этом деле, — горько усмехнулся он.

Афанасий же молчал, не желая быть вовлеченным в распри местных воевод.

— А твои казачки, как докладывали мне, вроде как не увязли в этом болоте. Небось твоя работа? — удовлетворенно заметил воевода.

— Не только, Давыд Васильевич, — скромно заметил тот. — Это следствие вашего предупреждения, которое вы сделали в день моего приезда в Мангазею. А, как говорится, кто предупрежден, тот вооружен.

Тот усмехнулся:

— Не скромничай, Афанасий. Не зря же говорят, что каков поп, таков и приход. Ну да ладно. Как ты понимаешь, борьба с азартными играми в городе — это моя забота. А тебя упреждаю: ни в коем случае не допусти игры в зернь среди стрельцов в походе! Ибо много бед она может принести служилым людям. Особливо вдали от дома, — уточнил он. — А посему, ежели она возникнет, — пресекай ее всеми возможными мерами. Опирайся при этом на своих казаков — они ведь верные тебе люди.

— Спасибо за очередное предупреждение, Давыд Васильевич! Я непременно так и буду поступать.

Воевода удовлетворенно кивнул головой и задумался. А затем озабоченно посмотрел на него:

— Еще вот что. Стрельцы, как я уже говорил, люди временные: пришли — ушли. А вот твоим казачкам придется остаться на Турухане, видать, надолго. А они-то ведь мужики, и без баб им никак не обойтись. — Афанасий кивнул головой в знак согласия. — А дворовых-то девок там, чай, не будет, — усмехнулся он, а тот на этот раз лишь скромно улыбнулся. — А посему пусть девок-самоедок силком в жены, или как там еще, не берут, а выкупают у родителей так, как у них, самоедов, это принято. Это очень важно, Афанасий.

— Спасибо за наставление — это действительно очень важный вопрос. В то же время об обычаях, принятых у самоедов, я, к сожалению, почти ничего не знаю.

— Ну что же, придется поделиться с тобой своими «глубокими» познаниями, почерпнутыми мною у знающих людей, — улыбнулся воевода. — Обычно у них, самоедов, вопрос о женитьбе сына решает отец. Наметив невесту, засылают сватов, договариваются о размерах выкупа и приданого. А свадебный обряд включает имитацию похищения (умыкания) невесты.

— Понятно… — задумчиво произнес Афанасий, осмысливая слова воеводы. — Никаких сватов, разумеется, не будет, а переговоры о размерах выкупа и приданого придется вести уже мне или, в крайнем случае, самим «женихам» через толмача. А вот с умыканием невесты никаких проблем уж точно не будет, — рассмеялся он.

Рассмеялся и воевода, а затем заметил:

— Теперь, думаю, проблем с твоими казаками не будет. Ежели что будет не так, то тебе подскажет толмач из местных ненцев. Их, кстати, тоже называют самоедами. Ну что же, с твоим воинством вроде бы как разобрались. А вот как обстоят-то твои сердечные дела? — с видимым интересом посмотрел он на Афанасия.

— Как и положено, Давыд Васильевич, в таких случаях! В ближайшее время думаю обвенчаться с Марией. Во всяком случае, подвенечное платье у невесты уже готово.

— Созрел-таки, наконец-то, жених! — рассмеялся тот. — Умыкаешь, стало быть, у меня девку?

— Стало быть, так, Давыд Васильевич!

— Да к тому же еще, заметь, и с приплодом. И как же, однако, она, твоя невеста, будет выглядеть в этом самом подвенечном платье в ее-то, как говорится, интересном положении? — хохотнул тот.

Афанасий улыбнулся:

— Вы знаете, Давыд Васильевич, очень даже и неплохо. Видать, попалась опытная портниха.

— Это хорошо. А не думаешь ли ты, часом, зажать свадьбу? — ехидненько спросил тот, испытующе глянув на Афанасия.

— Только об этом и думаю все дни и ночи, аж голова раскалывается! — рассмеялся тот. — Конечно, будет свадьба, Давыд Васильевич! Вот только приглашенные на нее устроят ли вас?

— И кто же это будет на ней, если не секрет?

— Да какой там секрет, — усмехнулся Афанасий и стал загибать пальцы: — Подруги Маши, ваши, кстати, дворовые девки; Кузьма, ваш же опять дворецкий; ну и, конечно, мои верные казаки. Ну и как, Давыд Васильевич?

Тот усмехнулся:

— Ну что же. Будет повод пообщаться, так сказать, с народом… А для равновесия, что ли, не пригласить ли тебе, Афанасий, и дьяка Бастрыкина?

— А как быть в таком случае с письменным головой Давыдовым? — поинтересовался тот.

Воевода зло глянул на него:

— Обойдется! — сказал, как отрезал.

«Да у них, видать, все не так-то уж и просто… — вспомнил Афанасий об их разговоре по поводу азартных игр. — Ну да ладно, это их, воеводское, дело», — благоразумно решил он, а вслух заметил:

— В этом случае было бы, пожалуй, неплохо, опять же для равновесия, — улыбнулся он, — пригласить и Макара, писца съезжей избы, которого Бастрыкин, кстати, приставил к нашему будущему отряду?

— Тебе виднее… — как-то безразлично ответил воевода, занятый своими мыслями.

Афанасий тоже задумался и наконец решился:

— Не секрет, Давыд Васильевич, что Маша уже на сносях. — Тот понимающе усмехнулся. — А посему не согласились бы вы быть крестным отцом нашего ребенка?

Воевода пристально посмотрел на него, взвешивая сделанное ему предложение.

— Ты, Афанасий, сын боярский, и потому тут нет вопросов. А вот Мария — моя же дворовая девка…

Тот, сдерживая себя, твердо посмотрел ему в глаза:

— После нашего с ней венчания она станет женой сына боярского, а не вашей дворовой девкой! Впрочем, вам, воеводе, виднее… Хотя должен отметить, что мы с вами сейчас находимся не в Первопрестольной, а на самой что ни на есть окраине России, аж за самим Камнем^[38].

— Не кипятись, Афанасий! Ты совершенно правильно отметил наше сегодняшнее местонахождение. Ведь, будь мы в Москве, у тебя бы, я уверен, даже не появилось бы и самой мысли обратиться ко мне с подобной просьбой. Однако мы с тобой сейчас действительно находимся здесь, в Мангазее, и готовим одно общее дело по продвижению границ Святой Руси еще дальше на восток. А посему я даю свое согласие быть крестным отцом твоего ребенка.

— Большое спасибо, Давыд Васильевич! Это большая честь для меня! И не только…

— Чего же не договариваешь о будущей жене сына боярского?

— Главное то, что вы и так все прекрасно поняли.

— Ну и ершист же ты, да ведь и не по чину…

Однако, вспомнив о княжеском подарке десятнику, подумал о том, кем может стать тот после окончания похода на Турухан, и решил не особо подчеркивать своего несомненного превосходства над ним во всех отношениях. И тут же усмехнулся про себя: «А вот по поводу игры в шахматы этого никак не скажешь… Умница».

— Давай-ка лучше сыграем еще одну партию в шахматы. Может, дай Бог, и отыграюсь.

— Как говорится, на Бога надейся, да сам не плошай! — улыбнулся Афанасий.

— А вот это мы сейчас как раз и проверим, — назидательным тоном сказал воевода, разворачивая шахматную доску.

Последний день

Афанасий резко открыл дверь и вошел в комнату. К нему сразу же кинулась Мария.

— Тише, тише, Афонечка! — шепотом попросила она. — Ненароком разбудишь Мишутку…

Тот глянул на сына, спавшего в кроватке, и обнял ее.

— Как себя чувствуешь, Машенька?

Та прямо-таки засветилась от его ласкательного обращения к ней.

— Хорошо, хорошо, Афонечка! А ты что это сегодня так рано домой вернулся?

— Да так, забрать кое-какие вещи…

— Это какие еще вещи? — насторожилась она.

И как ни старался Афанасий оттянуть неизбежное, однако отступать дальше было уже некуда.

— Да все мои вещи, какие есть, Маша. Сегодня же со своим отрядом ухожу в поход.

Она вскрикнула и, испуганно оглянувшись на детскую кроватку, чуть было не лишилась чувств. Однако Афанасий поддержал ее и усадил на стул.

— Как же так, милый?! — чуть слышно прошептала она. — Почему вот так, сразу?

Он поставил рядом стул и тоже присел на него, уже сожалея, что не сказал ей об этом заранее. «Да кто его знает, как лучше? — подумал он. — А то бы дергалась до сегодняшнего дня, переживая. А вот так получилось, как обухом по голове».

— Извини, милая. Честно говоря, не хотел волновать тебя заранее. А сейчас весь мой отряд уже на пристани, готовит дощаники к походу. Так что давай-ка, хозяйка, собирать вещи.

— А как же они там без тебя? — заволновалась она.

— На пристани Степан Гурьянов, стрелецкий десятник, мой помощник, за старшего. Так что не беспокойся. — И, видя, тем не менее, сомнение в ее глазах, пояснил: — У меня же ведь здесь лишь у одного из всего отряда семья. Так должен же я с ней проститься?

— Конечно, должен, Афонечка! Конечно, должен! — засветилась та от счастья. — Я сейчас, дай только немного приду в себя…

Когда все вещи были собраны, получилось три больших узла.

— Не думала, что будет так много, — озадаченно заметила Мария, глядя на них.

Афанасий же только усмехнулся:

— Чему удивляешься? Одной только зимней одежды сколько набралось…

— И то правда, — согласилась та и вдруг встрепенулась: — А как же ты их дотащишь-то до пристани?

— Пойду налегке, а за ними пришлю своих служивых. Кстати, вместе с ними и сама придешь с Мишуткой проводить меня.

— Ой, Афонечка, милый мой! — чуть было не заголосила она, но, метнув испуганный взгляд на кроватку со спящим в ней сыном, вовремя понизила голос. — И как же это я целый год не увижу тебя, не обниму?

— Привыкай, Маша, коль за служивого замуж вышла. Чай, не в последний раз еще провожать будешь…

Та, по-бабьи прикрыв рот рукой, скорбно посмотрела на него: «Господи, да хватит ли мне сил еще-то хоть раз проводить столь дорогого мне человека в поход?»

Афанасий же, слегка встряхнув, протянул ей кожаный мешочек, в котором что-то звякнуло:

— В нем все наши деньги.

При слове «наши» та чуть было не расплакалась от счастья и несмело попросила:

— А можно мне посмотреть на них?

— Отчего же? — удивленно пожал тот плечами. — Ведь они же будут у тебя в течение целого года.

— Какой же ты непонятливый у меня, Афонечка, — улыбнулась Мария. — Ведь это же будет потом, а мне очень хочется глянуть на них прямо сейчас, да еще и при тебе… Вон какой он тяжеленький, — удовлетворенно заметила Мария, развязывая ремешок, и, заглянув в него, ахнула:

— Да там же ведь одно серебро!

Афанасий хмыкнул:

— Ты так удивилась, как будто увидела в нем лишь одно золото… Ну ничего. Вот вернусь из похода, еще поболее будет. А сейчас возьми из них малость на первые расходы, а остальные схорони.

— А где же, Афонечка? — растерянно спросила она, прижав к груди мешочек с деньгами.

Тот осмотрелся.

— Да вон, в кроватке Мишутки. Пусть мой наследник и охраняет их, — улыбнулся он.

— Ты серьезно или шутишь?!

— Серьезнее некуда, Маша. В случае чего никому ведь и в голову не придет искать их именно там, — пояснил он.

Та умоляюще посмотрела на него:

— Мне страшно, Афонечка! У меня же ведь, как я уже говорила тебе, никогда не было собственных денег. Никаких. Ты-то хоть понимаешь это?! А тут же ведь целое состояние!

— Ну это ты уж слишком преувеличиваешь. Деньги, конечно, но не такие уж слишком и большие. Когда же вернусь из похода, то, как уже говорил тебе, их будет еще больше — сразу получу жалованье за целый год, — пояснил он.

Мария подошла к кроватке сына и осторожно, чтобы ненароком не разбудить его, подсунула мешочек под матрас у его изголовья. Затем обернулась к Афанасию, желая убедиться: правильно ли она сделала? И когда тот утвердительно кивнул головой, нежно прошептала:

— Охраняй, сыночек, наши денежки, как тебе наказал папка…

Тот крепко обнял ее и тут же почувствовал непреодолимое желание. «Да что же это я, в конце концов, железный, что ли?» — промелькнуло в его затуманенной голове, и, легко подхватив ее на руки, отнес на кровать.

— Дай я хоть постель-то разберу, милый, — чуть ли не простонала она, задыхаясь от предвкушения желанной близости.

— Уже некогда, — прошептал он с придыханием…

Афанасий устало сел на край кровати.

— Сдается мне, дорогая, что, когда вернусь из похода, у Мишутки будет уже и сестренка… — сказал он, усмехнувшись. — Уж больно жарко ты меня обнимала…

Мария, приподнявшись, обняла его:

— Так ведь это же в последний раз перед долгой разлукой, милый… А насчет дочки — все, конечно, может быть. Хотя бабка Фрося и присоветовала мне кое-какие снадобья… — застенчиво заметила она.

— Ну это уж ваши с Фросей бабьи дела… — Мария смущенно опустила глаза. — Ох, уж мне эта повитуха, — покачал тот головой и усмехнулся, вспомнив, как та чуть было не лишилась чувств, когда он после успешных родов Марии протянул ей в качестве благодарности за рождение сына серебряный целковый^[39].

— Что это ты заулыбался, Афонечка? — обеспокоенно спросила она.

Тот, несколько удивленный ее вроде бы беспричинным беспокойством, пояснил:

— Да вспомнил о том, как разволновалась бабка Фрося, когда я дал ей целковый после твоих родов.

Мария облегченно рассмеялась:

— Еще бы! Да ведь для нее же это очень большие деньги, потому как так же, как и я, она — дворовая, деньги которой не положены. — И с горделивыми нотками в голосе добавила: — Она сама сказала мне, что, мол, у меня очень даже щедрый муж.

— Надо же, оказывается, какая неслыханная щедрость! — со вздохом покачал он головой. — Эх, нищета…

Встав с кровати, подошел к кроватке сына. Поправил сбившееся одеялко. Подошедшая Мария прижалась к нему своим гибким телом, счастливо глядя на его просветлевшее лицо, которого таким вроде бы еще и не видела.

— Все! Пора, Маша… Береги сына. Жду тебя с ним на пристани.

* * *

Пристань была полна народу. У четырех дощаников, причаленных к пристани в ряд, спиной к реке в две шеренги были построены казаки и стрельцы отряда. Перед ними, на некотором удалении, стоял воевода, который выделялся своим богатым одеянием: красный бархатный кафтан с опушкой по подолу и воротнику соболиным мехом, кушак и петлицы на груди расшиты золотой нитью; на соболиной шапке речным жемчугом крупно белел вышитый византийский двуглавый орел. Рядом с ним стоял Афанасий, а чуть сзади них — Мария с ребенком на руках.

— Ну что же, Афанасий, обо всем мы с тобой уже переговорили, так что с Богом!

— Спасибо вам, Давыд Васильевич, за все!

— Полноте, Афанасий! Ведь общее дело делаем во славу Руси нашей, — с чувством произнес тот и осенил его крестным знамением.

Афанасий повернулся к Марии, которая со смешанным чувством тревоги и гордости за мужа смотрела на него. Поцеловал сына, который своими ручонками тут же попытался вцепиться в его бороду, затем жену, которой хотелось со всей женской страстью прижаться к нему, но она тем не менее помнила о том, что кругом полно людей, и потому лишь сдержанно ответила на его поцелуй. Затем повернулся к воеводе:

— Прошу вас, Давыд Васильевич, позаботиться о моей семье. В случае чего, конечно…

— Не беспокойся, Афанасий! Как-никак, а я же все-таки крестный отец твоего первенца. Или запамятовал? — улыбнулся воевода.

— Такое не забывается, Давыд Васильевич!

И еще раз глянув на Марию и сына, повернулся, и, сделав пару шагов вперед, скомандовал:

— Отряд! По дощаникам!

Затем направился к головному, на носу которого торчал ствол покрытой кожаным чехлом пищали.

— Доброго пути!

— Возвращайтесь с победой!

— С вами Бог! — раздавались громкие напутствия из толпы провожающих.

И вдруг раздался торжественный колокольный звон.

Ратники в едином порыве, воодушевленные этим Божьим напутствием, разом сдернули головные уборы и истово перекрестились.

Афанасий, надев кунью шапку с бархатным верхом, в последний раз глянул на Марию, которая со слезами на глазах, прижав левой рукой к своей груди сына, правой отчаянно махала ему. «Прощайте, дорогие мои!» — прошептал он, махнув ей рукой, а затем громко подал команду:

— Отчаливай!

Ратники оттолкнули дощаники от берега шестами, а гребцы на их носовой части налегли на весла — ведь они должны были плыть против течения, которое хотя, конечно, и ослабело после бурного весеннего паводка, однако было еще довольно сильным.

— Ставь паруса! — громко подал Афанасий новую команду, вспомнив добрым словом кормщика Тихона.

И когда те наполнились попутным ветром, выгнувшись дугами, дощаники медленно поплыли вдоль берега, где течение было более медленным, чем на стрежне, вверх по реке.

Примечания

34

Пищаль — старинная пушка.

35

Аршин — русская мера длины, равная 0,71 м.

36

Фунт — русская мера веса, равная 409,5 г.

37

Полушка — мелкая медная монета в четверть копейки.

38

Камень — Уральские горы.

39

Целковый — то же, что рубль.