Мангазея

Юрий Шестёра, 2017

Начало XVII века. Смута на Руси требовала дополнительных поступлений в государеву казну. Тобольский воевода князь Троекуров принимает решение послать из Мангазеи, только недавно основанного заполярного города на реке Таз, впадающей в Обскую губу, отряд из служилых людей для обложения ясаком лесных ненцев, населявших берега реки Турухан, левого притока Енисея. Однако это была лишь часть задачи. Необходимо было также создать опорный пункт для дальнейшего продвижения русских на восток. Им и стало построенное у впадения Турухана в Енисей Туруханское зимовье.

Глава 3

Путь к волоку

Дощаники прошли устье речки Мангазейки, и златокипящая Мангазея осталась за их кормой. Впереди их ждали неведомые пути к Турухану.

Вперед, к Худосею!

Проводник Копылов, назначенный в отряд по рекомендации воеводы Жеребцова и уже побывавший на Турухане, а летом прошлого года вернувшийся оттуда в Мангазею, повернулся к Афанасию, стоявшему вместе с толмачом тут же, на носу дощаника у пищали:

— Как думаешь, Савельич, а не перейти ли нам сейчас к другому берегу реки?

Тот удивленно посмотрел на него:

— А зачем это, Тимофей?

— А затем, что вскоре Таз-река будет поворачивать вправо и ее стрежень подойдет близехонько как раз к берегу, вдоль которого мы сейчас и идем. А это будет означать, что ее течение здесь усилится, препятствуя продвижению наших дощаников. В то время как у того берега оно будет как раз наоборот, поменее, чем у нашего даже и сейчас.

Афанасий задумался, а затем возразил:

— Ты, Тимофей, конечно, прав, но не совсем. — Тот непонимающе посмотрел на начальника отряда. — А дело в том, — пояснил он, — что после поворота реки попутный ветер станет для нас, почитай, почти что боковым и наши дощаники уже не смогут тогда идти под парусами, потому как нашим парусам нужен лишь способствующий, то бишь попутный, ветер. — Тот глянул на парус, выгнутый попутным ветром, и согласно кивнул головой. — И придется нам тогда идти вверх по реке, уже отталкиваясь от дна шестами, благо что у берега, слава Богу, не так уж и глубоко. А вот идти против течения на наших немногих веслах будет себе дороже. И главное, в этом случае нам волей-неволей придется снова возвращаться к этому же берегу, чтобы попасть в первый большой правый приток реки, ведущий к волоку на Турухан, которым вы возвращались в Мангазею. — Тот снова согласно кивнул головой. — Но, заметь, преодолевать стремнину придется уже лишь на одних веслах, и потому отнесет она нас назад своим быстрым течением на версту, а то, глядишь, и на все две. А, кроме того, ты ведь говорил, что Таз-река часто разветвляется на протоки, и как нам, спрашивается, в этом случае перейти на противоположный берег? А посему нам надо держаться именно этого берега, чтобы не пропустить этот самый нужный приток, а затем не плутать по реке туда-сюда в поисках его.

Тот удовлетворенно глянул на него:

— Теперь-то я окончательно уверился в том, что наш отряд, несмотря ни на что, благополучно доберется до Турухана.

— Это почему же? — заинтересованно спросил Афанасий.

— Да потому, что у тебя, Савельич, голова-то светлая!

Ивашка, молодой казачок, старавшийся все время находиться поближе к начальнику отряда, восторженно посмотрел на него.

Тот же скептически усмехнулся:

— И на том, Тимофей, спасибо… — А затем поинтересовался: — А как, кстати, называется этот самый приток, ведущий к волоку?

Проводник смутился:

— Честно говоря, не знаю, Савельич. Ведь когда мы спускались от волока по нему к Тазу-реке, то не встретили на его берегах ни одного чума самоедов.

— Худосеем прозывается эта речка, — пояснил молчавший до сих пор толмач.

— Откуда же знаешь, Ябко? — с некоторым недоверием спросил Афанасий.

— Когда мы уже давно, когда я еще был мальчонкой, — и вопросительно посмотрел на него: — Я понятно говорю, начальник? — и когда тот согласно кивнул головой, продолжил, — кочевали своим родом по тундре со стадом олешек, то один раз и вышли к этой самой широкой речке, через которую переправиться на другой берег уже так и не смогли. И наш старейшина называл ее именно так — Худосей. А он ведь не в первый раз бывал у ее берегов, — пояснил толмач.

— Спасибо тебе, Ябко, за подсказку!

— Да не за что, начальник! — ответил тот и, польщенный его похвалой, расплылся улыбкой на своем раскосом лице.

— А вот скажи-ка мне, Ябко, зачем это вы перегоняете стада оленей на такие большие расстояния?

Тот непонимающе посмотрел на него:

— Так ведь там, ближе к Студеному морю, летом мало гнуса. — Афанасий понимающе кивнул головой и усмехнулся про себя, вспомнив, как дикий олень спасался от гнуса на берегу Тазовой губы. — Да к тому же и ягель там в это время посочнее будет. А осенью, — продолжил Ябко, — перегоняем олешек обратно, когда уже и здесь становится его меньше.

— Еще раз спасибо тебе, Ябко, за подсказку, — и повернулся к проводнику: — Ну что же, Тимофей, стало быть, и будем с Божьей помощью добираться до этого самого Худосея.

— Стало быть, так, Савельич, — согласился тот.

* * *

Солнце стало клониться к горизонту, хотя это ничего особенно и не значило — уже был полярный день.

— Пора бы и пристать где, Тимофей, а то мужики уже натолкались шестами, хоть и работали по переменке. Надо бы подкрепить их силы добрым обедом да дать им хоть самую малость и передохнуть.

— Вскоре, как я помню, должна где-то здесь впадать в реку не то речушка, не то большой ручей. Вот там, думаю, и будет самое удобное место для остановки отряда.

— Хорошо. Смотри только, не прозевай это самое место.

— Как можно, Савельич?! — укоризненно посмотрел тот на него. — Я хоть и не толкаюсь шестом, как твои казачки, а тоже был бы не против как следует перекусить, чем Бог подаст.

— Вот она, Савельич, эта самая речушка! — радостно воскликнул Тимофей, показывая рукой в сторону открывшегося ее неширокого устья. — Стало быть, все-таки не запамятовал! — радовался он.

— Молодец, Тимофей! Место для стоянки действительно замечательное. — И крикнул Игнату, державшему на корме дощаника в руках рулевое весло: — Как только поравняемся с устьем этой речушки, то, не мешкая, поворачивай прямо в него!

— Будет сделано, Савельич! — бодро ответил тот, радуясь остановке и скорому уже обеду.

Казаки, радуясь скорой остановке и возможности передохнуть, дружно налегли на шесты, и, когда их дощаник вошел в устье речушки, за ним послушно последовали и остальные.

Афанасий оглянулся и, убедившись, что все четыре дощаника уже тоже втянулись в ее устье, крикнул Игнату с кормовым веслом:

— Причаливай!

А затем, когда под днищем зашуршал песок, приказал казакам:

— Держите дощаник на месте шестами! А ты, Ивашка, вбей на берегу два кола для чалок^[40]!

Молоденький казак тут же выпрыгнул из дощаника с двумя заранее заготовленными кольями и ловко вбил их обухом топора в прибрежную, уже более или менее оттаявшую после зимней стужи землю. А двое других служивых тут же накинули на них петли чалок и подтянули ими дощаник бортом к самому берегу.

— Хорошо-то как! — воскликнул Афанасий, шагнувший на берег и всей грудью вдохнувший свежий воздух. — Доброе место выбрал, Тимофей!

— Доброе-то доброе, — буркнул тот, стараясь не выдать радость от похвалы начальника, — да вот только гнус треклятый поедом есть будет. Ведь здесь, в затишье, для него прямо-таки что ни на есть рай земной.

— Не бурчи! — упрекнул его Афанасий. — От этого гнуса меньше никак не станет, — и подозвал к себе стрелецкого десятника, когда и его дощаник пристал к берегу: — Я, Семен, пожалуй, пройдусь вдоль берега, посмотрю, что там да как, а ты проследи, чтобы в костры поболее лапника подкидывали для дыма, не то от гнуса жизни не будет. Шатры-то ставить, пожалуй, не будем, потому как остановка будет короткой. — Тот понимающе кивнул головой. — И распорядись перегородить речушку сетями — дай Бог, какая рыба ненароком в них и попадет.

Десятник оживился:

— Это было бы очень даже здорово, Савельич! — мечтательно произнес он. — Ведь наши мужики-кашевары такую бы ушицу из нее сварганили — пальчики оближешь…

— Вот и я о том же, — улыбнулся тот его настрою. — А мы с тобой, Тимофей, — обратился он к проводнику, — тем временем оглядимся и посмотрим, что там делается-то в округе.

Когда они отошли чуть в сторону от стоянки, Тимофей предупредил Афанасия:

— Подожди, Савельич, я сейчас…

Подошел к молодому кедру, росшему у самой воды на небольшом бугорке, и, срезав ножом две ветви, одну из них протянул Афанасию.

— Это еще зачем? — удивился тот.

— От комаров и мошки будем отбиваться, — весело пояснил Тимофей. — Мы только этим и спасались от гнуса еще в прошлом году, когда возвращались с Турухана в Мангазею.

— Но зачем же нужно было обязательно портить кедр? Ведь это же самое дорогое и к тому же весьма редкое дерево здесь, в заполярной тундре, — с укором сказал Афанасий.

Тимофей усмехнулся:

— Умный ты мужик, Савельич, да, видать, не очень! Глянь-ка лучше вокруг: березки и тальник только-только начали распускаться, да и у лиственницы хвоя-то однолетняя — вишь, иголочки-то не ней еще толком-то и не выросли. Стало быть, хочешь почти голыми ветками гнус разгонять? — хохотнул он. — Так что бери ветвь, не упирайся. Будешь еще благодарить меня за нее. А за кедр не печалься — вырастет, и лет эдак через сто станет ох каким могучим красавцем.

Афанасий только покачал головой, оценив, тем не мене, практическую хватку проводника, и они не спеша, обмахиваясь кедровыми ветками и осматриваясь по сторонам, пошли по берегу вдоль реки.

— А тропинка-то натоптана, Савельич, — озадаченно отметил Тимофей, — хотя никого вроде бы вокруг и не видно.

Тот усмехнулся:

— Как это никого не видно? Смотри, сколько одних мышей-то шастает под ногами… А вон, глянь, юркие пестрые лемминги^[41] то и дело проскакивают перед нами в заросли кустарника.

— Это, конечно, так. Мышей в этих краях действительно, видать, ох как много. Стоит хотя бы только вспомнить, как в Мангазее шустрые пасюки по лабазам шныряют, что твои серые волки…

Афанасий рассмеялся от его столь образного сравнения.

— Однако пусть мышей будут и целые полчища, но такой тропы им все равно не протоптать, — хитровато посмотрел проводник на него.

— А ты, Тимофей, соображай! Раз есть мыши, то непременно должны быть и лисы поблизости. Не песцы, конечно, которых, как сказывали мне промышленники в Мангазее, поболее будет в северной тундре, у берегов Студеного моря. А вот рыжие, так те точно должны быть здесь. Не пропадать же на самом деле таким харчам, — хохотнул он. — Окромя прочего, Ябко упоминал и о зайцах, которых здесь во время стоянки их рода было во множестве. Стало быть, таятся по кустам и волки, выслеживая их. Да и олени должны ходить испить свежей водички из речки, а не из озерец стоялых. Диких-то тут может быть, конечно, и маловато, а вот домашних будет множество, когда самоеды здесь стойбище свое, кочуя по тундре, поставят. Так что зверья разного здесь живет вполне предостаточно. А потому-то испокон веков эта тропа и не успевает зарасти.

— Может быть, и так, Савельич, — согласился тот. — Вон сколько и разной птицы в округе. Гляди, как куропатки-то боярынями московскими вперевалку бегают.

Афанасий усмехнулся:

— Ты-то сам этих боярынь-то московских хоть видел?

Тот рассмеялся:

— Да нет, конечно. Я же из поморов буду, а посему все более по берегам Студеного моря обретался. Просто знающие люди в Холмогорах так говорили.

В это время над ними пролетела стайка куликов-воробьев, издавая свист своими крыльями.

— Ишь, разлетались, окаянные, — незлобно заметил Тимофей. — У всей живности, стало быть, свои заботы…

— Уж это точно. Всем прокорм как-никак требуется, — согласился Афанасий.

А через некоторое время они застыли на месте: серая утка-шилохвостка со своим выводком на некотором удалении пересекала тропу прямо перед ними, продираясь сквозь траву к речной воде. Однако, увидев людей, она предупреждающе громко крякнула, и утята разом тут же присели, сжавшись в желтые, в коричневые крапинки, комочки.

— Ишь ты, вроде как и спрятались… — усмехнулся Тимофей.

А утка, выбежав из травы на тропу, вытянула в сторону как бы подбитое крыло и, прикидываясь подранком, прихрамывая, с шумом бросилась в траву и, постоянно крякая, старалась привлечь к себе внимание.

— Уводит нас с тобой от выводка, — потрясенный ее самопожертвованием, тихо сказал Афанасий.

— Мать… — так же тихо сдавленным голосом произнес Тимофей. — Эта никогда не предаст и не бросит свое потомство…

Афанасий удивленно посмотрел на него. Оказалось, что в этом суровом с виду человеке, скитальце и добытчике, скрывалась добрая и ранимая душа. И еще что-то сугубо личное прозвучало в его голосе. «Ну и ну…» — только и смог он подумать про себя, сделав такое неожиданное и очень важное для себя открытие.

А Тимофей неожиданно и так резко свистнул, что утята врассыпную и косолапо кинулись с тропы в траву.

Пройдя еще с полверсты, на ровной сухой площадке увидели шесть нарт с увязанными на них тюками поклажи. Рядом с ними были отчетливо видны темнеющие на мху следы костров стоявших здесь когда-то чумов.

— Надо же! — удивился Афанасий и огляделся вокруг своими зоркими глазами воина. — А никаких людей-то и не видно…

— А их здесь и нет, — с видом знающего человека пояснил Тимофей. — Здесь было зимнее стойбище самоедов, а теперь они погнали свои стада оленей на север, оставив ненужные зимние вещи. Зачем их, спрашивается, тащить с собой? А осенью станут гнать оленей обратно на юг и снова вернутся сюда. — И, видя немой вопрос в глазах Афанасия, заметил: — Не волнуйся, Савельич, никто этих вещей не возьмет — в тундре живут честные люди.

Тот усмехнулся:

— Можно подумать, что самоеды живут прямо-таки по библейским заповедям!

— Не совсем, конечно, так, — рассмеялся Тимофей, — но вот оставленные в тундре вещи уж точно никто не возьмет.

— Ну да ладно. С нартами вроде как разобрались. — И вдруг рассмеялся: — А вот ты удивлялся, почему это тропа вдоль реки так утоптана. В то время как рядом бродило целое стадо оленей.

— Которые только и делают, что бегают к реке, чтобы напиться водички, а не есть ягель, который как раз и хорош-то на полянах, а не у реки, — усмехнулся Тимофей.

— Не только, — заметил Афанасий и рассказал о том, как олень спасался от гнуса, целиком забравшись в воду.

— А ты, Савельич, часом, не врешь? Небось и выдумал-то все ради потехи…

Тот, обмахнувшись веткой от назойливого гнуса, с усмешкой посмотрел на него:

— Да нет, не вру, Тимофей. Своими глазами видел на берегу Тазовой губы, когда шли на коче из Тобольска в Мангазею. Одни только рога да ноздри и торчали из воды у того бедолаги.

— Надо же… Хотя, признаться, ежели уж очень-то жить захочешь, то не только в воду залезешь…

— Ну ладно, философ, — заметил Афанасий, — давай-ка двигать назад, а то можем так и без обеда остаться.

— Ты-то, Савельич, чего это так беспокоишься, — усмехнулся тот. — Ведь тебе как начальнику завсегда лучший кусок оставят.

— Так я же ведь о тебе-то беспокоюсь, дурья твоя голова!

— Ну, ежели так, — улыбнулся тот, — то давай и взаправду поспешать назад будем…

* * *

Едва они подошли к стоянке, как к ним устремился стрелецкий десятник и возбужденно воскликнул:

— Ты знаешь, Савельич, наши рыбачки вот такого осетра, — он раскинул руки в стороны, пытаясь показать его размеры, — поймали! Да еще и нескольких сигов в придачу со стерлядкой! Так что осетровой ушицы на весь отряд в три котла хватило!

— Ай да молодцы, рыбачки! — обрадовался и Афанасий. — Это же надо — ушицы из осетра отведаем! — И, загораясь охотничьим азартом, посоветовал: — Ты, Семен, передай своим рыбачкам, чтобы после ушицы, еще до отдыха, они еще раз поставили в речку сети. А после отдыха и проверим их. Может, дай Бог, и еще раз повезет. Ведь всякое бывает… — Тот согласно кивнул головой. — К тому же сейчас уже полярный день, и мы без ущерба для дела можем задержаться здесь еще на некоторое время. А запас, как известно, карман не тянет.

— Золотые слова, Савельич! — вступил в разговор Тимофей, предвкушая редкое лакомство. — Не может такого быть, чтобы больше не повезло.

Афанасий критически глянул на речушку:

— Толком-то и не поймешь, то ли речка, то ли ручей, а, глянь-ка, какое богатство в нем обретается… Ведь, по словам опытных рыбаков, осетры водятся в довольно большом количестве лишь в Мангазейском море и уже в меньшем — в нижнем течении Таза-реки. Ведь даже у берегов Мангазеи они очень редко попадают в их сети. Так как же тогда эта рыбина оказалась здесь, в этой забытой Богом речушке, вдали даже от Мангазеи?! — растерянно воскликнул он.

На что Тимофей заметил:

— Однако ведь те же рыбаки говорили, что во время нереста осетры нередко уходят метать икру в верховья реки. Так что эта самая рыбина и может как раз быть одной из них.

Афанасий укоризненно посмотрел на него:

— А разве тебе не известно, что нерест у рыб в этих местах начинается несколько позже?

— Известно, конечно. Однако вот только одна незадача, — заметил Тимофей.

— Какая? — одновременно заинтересованно спросили Афанасий и Семен.

Тот задумчиво посмотрел на стрелецкого десятника:

— А скажи-ка мне, Семен, добытая вами рыбина была самкой или самцом?

Тот откровенно рассмеялся:

— Да кто же в них-то разберется? Это жеребца я враз от кобылы отличу по известным тебе признакам, — хохотнул он, — или, скажем, селезня от утки, не говоря уж о петухе и курице, а вот с рыбами что-то никак у меня не получается…

Улыбнулся и Афанасий.

— Тогда уточняю свой вопрос, — невозмутимо произнес Тимофей, не обращая внимания на их смешки. — В ней, в этой самой рыбине, была икра или молоки?

Семен задумался.

— Да вроде как не было ни того ни другого… — неуверенно ответил он и, хлопнув себя ладонью по лицу, показал ее уже со следами крови.

— Так вроде или точно? — настаивал Тимофей, не обращая внимания уже на ладонь десятника.

— Точно, Тимофей, пустая была рыбина. Одни кишки в утробе, и ничего более. А тебе-то что от этого?

Тот же, обмахнувшись веткой от надоедливой мошкары, таинственно улыбнулся:

— А то, что теперь мне все ясно. — Афанасий с видимым интересом глянул на него, явно заинтригованный его последними словами. — Дело в том, — стал пояснять Тимофей, ставший вдруг центром внимания всей троицы, — что сейчас у рыб, как мне говорили те же рыбаки, подходит время нереста, на который они и пойдут в верховья Таза и его притоков. Стало быть, эта рыбина, поднявшись в половодье вверх по этой речушке, отложила икру где-то в ее верховье в каком-нибудь подходящем для этого небольшом омуте, где и вода будет потеплее, чем здесь, да и поспокойнее, а теперь, сделав дело, возвращалась назад в Таз-реку.

Афанасий с усмешкой посмотрел на него:

— Но ведь тебе же должно быть известно, что для продолжения рыбного рода эту самую икру надо еще непременно покрыть и молоками. Стало быть, эта рыбина никак не могла быть здесь одна. Мыслишь, Тимофей?

— Да мыслю, Савельич… Однако вторая рыбина могла уже успеть и уйти в Таз-реку. А могла и не успеть, — заметил тот.

— Ну и что из этого? — нетерпеливо спросил Афанасий, пытаясь понять ход его мысли.

— А то, что вот эта рыба, которую поймали наши умельцы, была вроде бы как разведчиком. И теперь все остальные рыбы, которых будет множество, будут идти на нерест только вверх, все время вверх по ее течению, попадая в расставленные нами сети. — Тимофей победоносно посмотрел на них. — Стало быть, теперь успех нашей рыбалки будет вне всяких сомнений.

Афанасий порывисто обнял его.

— Спасибо тебе, Тимофей, за твою светлую голову! — И посмотрел на стрелецкого десятника. — Если наша рыбалка, как сказал Тимофей, будет удачной, то можно будет задержаться здесь и на несколько дней, разбив стан и поставив шатры. Как твое мнение, Семен?

— Да такое же, как и твое, Савельич. Ведь будет гораздо приятнее побаловаться свежей осетриной, чем давиться солониной, туды ее в качель, — улыбнулся он. — Думаю, что и весь отряд будет того же мнения, можешь не сомневаться.

— К тому же, — заметил Афанасий, — и сиг тоже очень даже неплохая рыба, хотя и поменее осетра будет. Да и стерлядка, признаться, далеко не последней рыбой будет. Так что будем ждать результата очередного замета. А теперь давайте-ка двигаться к кострам да отведаем ушицы из той рыбины, что Бог послал, а то у меня уже прямо-таки слюнки текут.

Афанасий с Тимофеем подсели к костру с подветренной стороны, куда ветерком тянуло легкий дымок, как, впрочем, это сделали и все казаки.

— Дюже, однако, гнус дым не уважает, — заметил костровой. — Хоть, конечно, и нам самим не очень-то сладко по причине его едкости для глаз. Но зато без энтой осточертевшей мошкары, будь она неладна. Благодать!.. Дайте-ка я, мужики, еще лапника подкину в костер-то маненько. Вы-то не против того будете?

— Давай, давай, Ипполит, подбрасывай лапник, а то ведь и начальство как раз возвернулось.

Подброшенный в костер лапник густо задымил, разъедая глаза.

— Потерпи, Савельич, маненько, а затем пообвыкнешь, — заботливо посоветовал опытный Ипполит. — Зато вокруг никакой нечисти виться не будет. Красота, да и только!..

— Да уж, намахались мы с Тимофеем ветками, отгоняя от себя гнус, будь он неладен! — рассмеялся Афанасий.

— Это уж точно! — подтвердил проводник.

— И что же там, Савельич, вокруг-то деется? — полюбопытствовал казак, бывший по возрасту старше остальных.

— Да ничего особенного, Игнат. Тундра как тундра… Вот только в версте отсюда обнаружили старое стойбище самоедов, у которого осталось шесть груженных тюками нарт.

Ябко, толмач, сразу же насторожился.

— И что, людей вокруг никого? — удивленно спросил один из казаков.

— Ни души, Поликарп!

— Вот чудеса-то…

— И что же, никто их так и не тронет? — недоверчиво спросил другой.

— Нет, конечно, Степан, — заверил того Афанасий и повернулся к толмачу: — Объясни им, Ябко.

Теперь уже все дружно повернулись к тому.

— Так делают все тундровые ненцы, которых ваш начальник правильно назвал самоедами. К лету они перегоняют стада олешек поближе к Студеному морю, где ягель погуще да и понежнее будет, а все ненужные зимние вещи оставляют на грузовых нартах у старого стойбища. Когда же к зиме они возвращаются назад, то забирают эти нарты с вещами и ставят новое стойбище, но подальше от старого, где ягель еще не вытоптан олешками, — объяснил тот и выжидательно посмотрел на Афанасия, как бы спрашивая: все ли правильно сказал?

Тот утверждающе кивнул головой, и лицо толмача расплылось благодарной улыбкой.

— Вот дела… Это, мужики, не то, что у нас, понимаешь, на Руси. Коли что оставишь даже на самое недолгое время, то потом ищи-свищи…

— А ты как думал, Серафим? Правда, и людишек-то здесь будет поменее, чем у нас.

Казаки согласно закивали головами.

— А вот скажи-ка мне, Ябко, откуда это у твоих соплеменников набралось столько зимних вещей, что хватило на целых шесть нарт, да еще к тому же и грузовых?

Тот непонимающе посмотрел на него:

— Так ведь только одних олешковых шкур, которыми зимой покрывают чумы в два слоя, сколько будет.

Казаки рассмеялись.

— Ну что, утешил свое любопытство, Емельянушка? — усмехнулся Поликарп.

— Да ну вас… — обиженно махнул тот рукой. — Как будто бы вы все знали, что чумы зимой покрываются шкурами в два слоя…

— А где это ты, Ябко, научился так хорошо говорить-то по-нашему? — поинтересовался Игнат.

— В съезжей избе, при которой я и нахожусь уже несколько лет, — с готовностью пояснил тот. — И когда русские отправляются по стойбищам собирать ясак, то меня приставляют к ним толмачом.

— Стало быть, ты должен непременно знать Макара, писца съезжей избы? — спросил Афанасий.

— А как же, начальник! — воскликнул Ябко так, как будто был убежден в том, что все без исключения люди, проживающие в Мангазее хотя бы даже временно, непременно должны были бы знать этого человека. — Очень хороший человек! Ведь он-то как раз и учил меня говорить по-русски.

«Теперь-то ясно, каким это образом Ябко попал в наш отряд», — усмехнулся про себя Афанасий.

— А ты, Серафим, что это рот-то разинул, слушая толмача?! Раз назначен кашеваром, то насыпай ушицу по мискам! Да не забудь и мясца осетрового подкладывать, а не только одной жижи. Ты же, Ерофей, разноси их добрым мо́лодцам, которые уж давно, как вижу, слюнки глотают только лишь от одного ее запаха.

Казаки дружно заулыбались.

— Сей минут, Игнат! — засуетился Серафим. — И мясца рыбьего, не сумлевайся, тоже не забуду подкинуть.

— Да, хороша ушица! Так бы ел ее и ел, не переставая… Молодцы все-таки стрельцы — порадовали осетринкой православное воинство! Не зря, стало быть, взяли их в отряд.

— А ты что, Егорушка, никак собирался облагать ясаком самоедов лишь десятком казаков? — усмехнулся Степан.

Однако тот, ничуть не обидевшись, пояснил:

— Да нет, конечно. Ведь это я сказал к тому, что Савельич очень даже удачно подобрал стрельцов в наш отряд. А ведь тех-то было около сотни, никак не меньше. И теперь мы его стараниями уплетаем эту чудо-ушицу. — Казаки благодарно посмотрели на того. — Но, как говорится, хороша кашка, да мала чашка.

— Не расстраивайся, Егор, — ушицы хватит и на добавку, а то и не на одну, — успокоил того Серафим, деловито помешивая черпаком в котле.

— Дай-то Бог тебе здоровья, Серафимушка, на долгие годы за труды твои праведные!

— И на том спасибо, Егор!

— Сейчас бы, мужики, да под такую закусочку самое время было бы принять чего-нибудь эдакого, — мечтательно произнес один из казаков, подмигнув товарищам.

— Терпи, казак, — атаманом будешь! Ведь теперича заглянуть в шинок сможешь лишь тогда, когда возвернемся в Мангазею, — заметил другой. — А когда это будет, одному Господу Богу известно. Да начальникам нашим, — уточнил он, мельком глянув на Афанасия.

Так, с шутками и прибаутками казаки и ели, а вернее, уплетали знатную ушицу.

«А ушица-то и впрямь ох как хороша, — размышлял Афанасий, разжевывая нежную осетрину и запивая ее наваристым бульоном. — Придется-таки задержаться здесь, у этой речушки, делая рыбный запас, даже и в том случае, ежели больше и не попадется в сети эта чудо-рыба. Ведь и сиг-то тоже хорош, чего уж душой кривить. Тем более что на стоянке в устье Худосея, которую я планирую сделать, нашими сетями эту широкую, по словам того же Тимофея, реку уже не перекроешь. Так что будем ставить шатры, — уже твердо решил он и в который раз удивился: — Ну кто бы это мог только подумать, что в этой «переплюйке», по выражению одного из казаков, можно изловить такое чудо… В общем, все как в той пословице: мал золотник, да дорог, — улыбнулся он своим мыслям.

Запил ушицу крепким сладким чаем. «Не пожалел, стало быть, Серафим, сахарку для своего начальника, — усмехнулся Афанасий. — А теперь, пожалуй, можно, и отдохнуть после трудов праведных».

— Ипполит, ты уж как хочешь, а обеспечь мужикам защиту от гнуса. Лапника не жалей!

— Само собой, Савельич! Не волнуйся — все будет в наилучшем виде! — заверил его костровой.

— Всем отдыхать! — распорядился он и пошел к дощанику взять какую-нибудь подстилку: лето летом, а земля-то еще ох, как холодна, не дай Бог, прострелит поясницу.

* * *

Когда же после отдыха подошло время проверить поставленные сети, на берегу возле них собрался весь отряд.

— Дай Бог, еще одну осетровую рыбину споймаем! — высказал общую надежду один.

— То-то была бы удача! — вторил тому другой.

— Не каркайте под руку! Ишь, губы-то раскатали! — осадил их третий.

А когда вытащили одну сеть, то в ней оказались два серебристых сига и стерлядка длиной в локоть^[42].

— Тащи другую, служивые! — раздались нетерпеливые голоса.

— Спешка нужна при ловле блох. Али не ведаете, православные? — степенно ответил стрелец, бывший у рыбаков за старшего.

— Да не томи-то душу, Спиридон! — взмолились стрельцы.

— Не мешкай — тяни и вторую! — поддержали тех казаки.

И когда рыбаки потянули ее, перебирая веревку руками, то вдруг напряглись.

— Никак еще одна такая же рыбина! — задорно воскликнул один из них, налегая на веревку.

— Тяни, тяни, паря! — подбадривали его из толпы.

И после очередного рывка рыбаков на берегу забился огромный, почти в сажень длиной таймень в окружении еще двух сигов и чебака^[43].

— Ну и здоров же, мужики! Никак, однако, не менее пяти пудов будет! — удовлетворенно заметил Спиридон, вытирая пот со лба.

Стрелецкий десятник удовлетворенно посмотрел на Афанасия:

— Ну вот, Савельич, ожидали увидеть очередное чудо-юдо, а вытащили вон какого борова! Стало быть, опять повезло.

— Это так, Семен! Рыбалка действительно удалась. А посему распорядись ставить шатры. Будем здесь делать рыбный запас.

Чертеж

— А теперь, Тимофей, — обратился Афанасий к проводнику, — пока мужики будут ставить шатры, продолжим, пожалуй, делать чертеж Таза-реки по свежим, так сказать, следам. Ты-то не против?

— Ты что, Савельич, в своем ли уме, коль спрашиваешь меня об этом?! — чуть было не обиделся тот. — Ведь по этому чертежу нашему пойдут еще многие русские люди и не единожды скажут нам с тобой большое за него спасибо. Да ведь разве кто-нибудь или что-нибудь сможет удержать их от дальнейшего похода на восток, уже за Турухан и далее, к самому Восточному морю?!

Афанасий благодарно пожал руку своему верному спутнику. А мысленно поблагодарил воеводу Жеребцова за столь дорогой для него подарок в лице проводника.

— В шатре будет, пожалуй, темновато, а ежели откинуть полог для света, то комарье загрызет, — рассуждал он. — Так что давай-ка устроимся лучше у костра. Согласен, Тимофей?

— А то нет?!

— Тогда захвати в дощанике обрезок доски с чертежом и прочие письменные причиндалы.

— Я мигом, Савельич! — с готовностью воскликнул тот, предвкушая работу по составлению чертежа, пусть и кропотливую, но зато такую интересную.

«Повезло же мне с начальником, — подумал он, поспешая к дощанику, — умнейший мужик, да и грамоте-то как обучен!»

Они склонились над чертежом, приколотым к доске, лежащей на дне перевернутого ведра.

— Сколько же мы, Тимофей, по-твоему, проплыли после предыдущей остановки?

— Думаю, верст пять… А может, и шесть…

Афанасий достал из кармана часы, и проводник — в который уж раз! — с восхищением глянул на них.

— Судя по часам, мы плыли вдоль берега почти четыре часа, правда, с небольшими остановками для передыха. Так что получается, как ни крути, все восемь верст будет.

— Не может быть!

— Очень даже может быть, Тимофей.

Тот задумался.

— Против твоей «игрушки», Савельич, не попрешь. Стало быть, пригодился тебе воеводский подарок? — улыбнулся он.

— Вот как раз для этого он мне и подарил часы. Сказал, мол, пригодятся в походе, когда чертеж всего пути делать будешь. Умнейший мужик, должен тебе сказать…

Тимофей рассмеялся:

— Чай, дурака на Тобольск-то не посадят…

Афанасий скептически посмотрел на него:

— Всякое бывает…

— Так, стало быть, это он, тобольский губернатор, — уточнил проводник, — повелел тебе составлять чертеж всего пути, который пройдет отряд? — не унимался дотошный Тимофей.

— А кто же еще? — как о само собой разумеющемся, ответил вопросом на вопрос Афанасий.

Тот ненадолго задумался.

— Опять же, стало быть, это тобольский воевода назначил тебя начальником нашего отряда, а не мангазейский?

— Конечно, тобольский, Фома неверующий, — усмехнулся Афанасий непонятной для него пытливости Тимофея. — Ну да ладно. Поболтали, и будет. Давай-ка работать. Итак, восемь верст. И берег все это время был почти прямым. Ведь так?

— Так, — подтвердил тот. — За исключением лишь небольшой заводи перед мыском почти посередине этого пути.

Афанасий согласно кивнул головой и, обмакнув гусиное перо в плошку с чернилами, вывел на чертеже почти прямую линию с небольшим изгибом, продолжив предыдущую. Затем нанес и противоположный берег реки и, отстранившись, посмотрел на чертеж.

— Вроде бы как и ничего…

— Лепота! — уточнил Тимофей. — Головастый ты все-таки мужик, Савельич!

Тот усмехнулся и провел от конца только что проведенной линии еще одну тонкую извилистую, перпендикулярную берегу.

— Никак это та самая речушка, вдоль которой мы с тобой ходили? — догадался Тимофей.

— Она самая… А вот как мы ее назовем? У тебя есть какие-нибудь соображения?

Тот неопределенно пожал плечами и заметил, что мужики, вроде как называли ее «переплюйкой».

— Ясно, — усмехнулся Афанасий. — Верно по сути, но никак не подходит для этого случая, — и призадумался. — В таком случае давай-ка назовем ее Осетровой! Каково?

— Замечательно, Савельич! Лучше и не придумаешь! Ведь именно в ней мы и изловили огромного осетра.

И тот аккуратно надписал над этой тонкой извилистой линией ее название.

Тут к ним подошел стрелецкий десятник.

— Не помешаю, Савельич?

Тот поднял голову:

— Уже нет.

Десятник с видимым интересом покосился на чертеж, однако сказал совсем о другом:

— Я хотел бы обсудить с тобой один вопрос. — Афанасий согласно кивнул головой. — Дело в том, что рыбы, как мы уже убедились, будет довольно много, а солнце-то так и не заходит круглые сутки. Как бы, часом, она не попортилась. А посему думаю из оставшихся сетей сделать что-то вроде заводи и опускать в нее пойманную рыбу. А вода-то в речушке вон какая холоднющая! И даже уснувшая рыба в ней никак не испортится.

— Дельное предложение, Семен! Так, пожалуй, и делай. Только смотри, чтобы пойманная рыба из той заводи ненароком не умыкнула. — Тот снисходительно улыбнулся. — Вот тогда-то, уверяю тебя, будет уже совсем не до смеха.

— Как можно, Савельич! — чуть было не обиделся тот. — Уверяю тебя, что даже самый малый подлещик или какой там окушок не уйдет из этой заводи!

— Не обижайся, Семен! Это я так, к слову. А у меня ведь тоже есть предложение. — Тот вопросительно посмотрел на него. — Как я убедился, среди твоих стрельцов есть умельцы, понимающие толк в рыбе.

— Это само собой! — расплылся в улыбке десятник.

— Тогда разузнай у них, можно ли уже сейчас, на стоянке, начать вялить рыбу? Ведь нам нужно еще добраться с ее немалым запасом до Худосея. А вот уже там мы могли бы и довялить ее за время стоянки на нем.

— Интересная мысль, Савельич! Обязательно все подробно разузнаю и тут же доложу тебе.

Видя, что Афанасий уже не занят чертежом, к ним приблизились казаки, за которыми потянулись и стрельцы. Все с интересом посматривали на чертеж, лежавший на перевернутом ведре, — столь дивную и невиданную для них вещицу.

— А что это там такое написано, дядя Игнат? — тихонько спросил Ивашка, любопытствуя.

— Река Осетровая, — прочел тот.

— Неужто вот эта самая речушка, у берега которой мы сейчас стоим, тут и обозначена? — восхитился казачок, завороженно глядя на чертеж.

— Она самая, Ивашка, — пояснил Афанасий, видя его неподдельный интерес. — А почему это ты догадался, что именно эта речушка означена вот здесь, на чертеже? — хитровато улыбнулся он.

— Так чего же проще, дядя Савельич, — удивился тот, — коли мы именно в ней и споймали этого самого большущего осетра?

Окружавшие их казаки и стрельцы заулыбались смекалке казачка.

— Правильно мыслишь, казак. — Лицо того засветилось радостью. Еще бы было не радоваться! Ведь сам начальник отряда признал в нем казака, да еще и при всем честном народе! — А вот грамоте ты, как вижу, не обучен, — вздохнул Афанасий.

— Да когда же, дядя Савельич, было ей обучаться, ежели я с малолетства гусей пас, а потом, как говорил тятя, быкам хвосты крутил. А как только он сгинул в очередном походе, — тяжко вздохнул казачок, — меня как сироту на кругу^[44] и определили в казачье войско.

Афанасий ласково погладил его по голове, бывшей еще без чуба, положенного казаку.

— В отряде есть еще не знающие грамоты? — спросил он.

Поднялось несколько рук.

— Тогда сделаем так. Когда обустроим на Турухане зимовье, — окружающие многозначительно переглянулись, — то я буду лично заниматься с вами грамотой. Полярная ночь длинная, а запас свечей у нас, слава Богу, предостаточный. Да и бумага писчая с гусиными перьями сыщется.

— И я, дядя Савельич, смогу тогда читать? — завороженно глядя на него, спросил Ивашка.

— И писать тоже. — Тот преданно прижался к его плечу. — А теперь, — обратился Афанасий к служивым, — ежели есть желание, могу объяснить вам, что это к чему на этом чертеже значится.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

40

Чалка — на речных судах так называются швартовы, которыми те крепят к пристани, берегу или другому судну.

41

Лемминги — небольшие мышевидные грызуны размером немного меньше крысы, с коротким хвостом. Их называют иначе северными пеструшками, так как они имеют пеструю окраску шерсти — желтовато-бурую с темными и светлыми пятнами.

42

Локоть — русская мера длины, равная приблизительно 0,5 м.

43

Чебак — то же, что лещ.

44

Круг — общий войсковой совет казаков, высший орган самоуправления.