Власть женщины

Прошло недели три.

Баронесса Тамара Викентьевна полулежала у себя в будуаре на софе в небрежной, усталой позе.

По мягкому ковру комнаты нервной походкой ходил граф Виктор Александрович Шидловский.

Он был, по-видимому, сильно взволнован. Его красивое лицо было бледно и дрожащие губы с трудом выговаривали слова:

— Поймите, что я не могу далее выносить такого обращения! — взволнованно объяснял он ей. — Что вы со мной делаете? Неужели вам доставляет удовольствие так мучить, так терзать меня!

Последние слова он как-то болезненно выкрикнул.

— Пожалуйста, потише! — хладнокровно произнесла она холодным, небрежным тоном.

— Тамара, сжальтесь! — умоляюще проговорил граф, делая шаг в ее сторону.

— Чего вы от меня хотите — я не понимаю?

— Чего я хочу? — отчаянно крикнул он, хватая ее за руку. — Я хочу, чтобы вы более человечно обращались со мной, чтобы зы прогнали от себя этого человека, которым вы теперь так заинтересованы — вот чего мне нужно и вы сделаете это, Тамара! Вы не будете принимать его больше и избавите меня от мук, которые я выношу из-за этого.

— Не кричите! — спокойно выдернула она свою руку. — Про кого это вы говорите?

— Кто же другой, как не ваш новый знакомый, с которым вы встретились на балу у Гоголицыных.

— А, это доктор Пашков! Что же, я не скрываю — он мне очень нравится… — подчеркнула она.

— Тамара, вы шутите? — простонал он.

— Нет, я не шучу, я им увлеклась довольно серьезно.

Граф пошатнулся и несколько мгновений молчал.

— Вы ошибаетесь, баронесса, — медленно, с трудом заговорил он, — вы увлеклись не им, а его состоянием, он богат… этот…

Он не успел договорить.

— Что? — резким, негодующим голосом перебила его баронесса и, бросив на него уничтожающий взгляд, поднялась с кресла. — Вы осмеливаетесь наносить мне оскорбления… Прошу вас выйти вон!..

Он выпрямился, бледный, как полотно.

— Вы гоните меня, после того, как я…

— Замолчите, ни одного слова более, — повелительно крикнула она и резким движением руки указала ему на дверь. — После таких слов я не могу выносить вашего присутствия в моем доме!

Он с горечью засмеялся.

— Это предлог, баронесса, чтобы избавиться от меня, вы давно искали его.

Она молчала, отвернувшись к окну.

Молодой человек несколько минут смотрел на нее помутившимися глазами, потом весь вздрогнул от, видимо, подступавших к его горлу рыданий и упал к ее ногам.

— Простите… простите… Тамара… я не могу… я не могу без тебя… — бессвязно, с рыданиями вырвалось у него.

Не говоря ни слова, она отодвинулась, высвободив платье, за которое он хватался, покрывая его поцелуями.

— Неужели все кончено? Вы не понимаете сами, Тамара, что вы делаете? Вы губите меня совершенно. У меня ведь ничего не осталось в жизни, кроме вас одной.

Он говорил, обливаясь слезами, стоя перед ней на коленях, с протянутыми молитвенно руками.

Она молчала, продолжая глядеть в сторону, неподвижная и холодная, как статуя. Он встал и подошел так близко, что почти касался ее лица.

— Тамара!

В этом одном слове выразилась мука, любовь и мольба.

— Оставьте меня! — произнесла она, отстраняясь.

— Это ваше последнее слово? — спросил он побледневшими губами.

— Да! — вырвалось у нее ледяным звуком.

Граф повернулся и неверными шагами направился к двери.

Он не встретился ни с кем, а между тем не успел он выйти, как в будуар вошел Осип Федорович Пашков.

Объясним в коротких словах, как попал он туда в такое неудобное для хозяйки будуара время.

После первых же свиданий с баронессой, Пашков с ужасом понял, что он, как мальчишка, влюбился в красавицу, забыв свои лета и свою семью. Его бедная жена! Она не могла понять, что делалось с ее мужем. Он целыми часами сидел неподвижно в одной комнате с ней, молчал и думал без конца о другой. Бросить все, уехать куда-нибудь подальше — было свыше его сил. Он был уже крепко запутан в сетях этой женщины.

Может быть, если бы Тамара обращалась с ним так же, как с другими, ему было бы возможно уйти от нее, но он не обольщал себя, что на него обращено больше, чем на остальных, внимания. Его первый разговор с нею, ее любезные приглашения, взгляды, часто останавливаемые на нем даже во время беседы с другими, и, наконец, что-то необъяснимое, чувствуемое нами, когда женщина дает нам понять, что мы ей нравимся — все это заставляло его иметь не только надежду, но прямо уверенность, что она полюбит его.

В те редкие минуты, когда его рассудок говорил громче сердца, ему ясно представлялось все сумасбродство подобных надежд. Могла ли эта красавица, имеющая десятки мужчин у своих ног, отдать свою любовь именно ему, человеку, ничем не выдающемуся?

В такие минуты он клялся не ходить к ней больше, а сам считал дни и часы до следующего свидания.

Власть Тамары над ним являлась каким-то колдовством — до того невероятно было в тридцать пять лет так скоро и так слепо подчиниться женщине. Ведь он совсем не знал ее прошлого, которое при ее красоте и старике муже едва ли было совсем безупречно. Из случайно подслушанного разговора на балу он, напротив, мог заключить совершенно иное.

Иногда его охватывали самые страшные подозрения, но вспоминая ее милую, детскую улыбку и ясный взгляд ее чудных глаз, он снова верил в ее чистоту, верил безусловно и безгранично.

Прошло две недели. Обе пятницы Осип Федорович был у нее, заслушиваясь звуками ее голоса, упиваясь взглядами ее чудных глаз, порой с невыразимою нежностью обращенных на него.

О портрете у них не было сказано ни слова.

Молодой граф Шидловский, по-видимому, сильно ревновал к нему и ходил, как опущенный в воду.

Несмотря на то, что баронесса приглашала Пашкова бывать у нее чаще, чем один раз в неделю, он еще крепился и не решался поехать к ней, когда она была одна.

Раз как-то вечером, возвращаясь с визитов домой, он вдруг почувствовал сильную тоску при мысли, что почти неделя остается до обычного свидания с Тамароюи велел кучеру ехать на Сергиевскую.

В одном из домов этой, по преимуществу, аристократической улицы Петербурга и жила баронесса.

Войдя в переднюю, он осведомился у горничной, отворившей ему дверь:

— Дома барыня?

— Дома-с! — так смущенно и нерешительно ответила она, что он невольно спросил ее:

— Есть кто-нибудь у вас?

— Их сиятельство граф Виктор Александрович.

Быстрая мысль мелькнула в голове Осипа Федоровича.

Он остановил горничную, хотевшую доложить о нем, сунул ей в руку кредитную бумажку, полученную за последний визит, и вошел, быстро миновав залу, в гостиную.

Она была пуста.

Пройдя следующую комнату и неслышно ступая по ковру, он остановился у дверей будуара за полуопущенной портьерой.

Как ни гадко, как ни подло — он сознавал это — было подслушивать, он не в силах был удержаться от искушения узнать хоть что-нибудь от скрытой до сих пор для него интимной стороны жизни любимой им женщины.

Скрытый портьерой, он видел ее и ее гостя и ясно слышал их разговор.

Сколько пережил он за это время ощущений.

В холодном тоне, которым говорила Тамара Викентьевна с графом, он сначала было не узнал ее голоса.

Когда баронесса заговорила о нем и сказала, что он ей очень нравится, то неизвестно, кто почувствовал более волнения: он ли, Осип Федорович, или несчастный граф?

Он жадно ловил ее слова, касавшиеся его, забывая о муках своего соперника. Он чувствовал, как стучит его сердце, как кровь ударяет в голову.

Осип Федорович присутствовал при всей сцене до конца. И будь он равнодушен к баронессе, ее жестокость и бессердечность оттолкнули бы его, но он ее слишком любил для того, чтобы не простить ей всего.

Когда граф быстро вышел, Пашков успел закрыться портьерой так, что тот не заметил его.

Глубоко потрясенный всем происшедшим и видом ушедшего графа, он не сейчас решился подойти к Тамаре.

Она стояла посреди комнаты и странными, неподвижными глазами смотрела на завешанный портрет.

Осип Федорович тихо, неслышными шагами подошел к ней и не вдруг заговорил, находясь под тяжелым впечатлением только что виденной им сцены.

Заметив его присутствие, молодая женщина вздрогнула и быстро обернулась к нему:

— Вы были здесь? Вы видели? — торопливо спросила она, пронизывая его своими зелеными глазами.

— Да, — медленно проговорил он с невольно подступившей к лицу краской стыда, — я все слышал.

Она молча опустилась на кресло и задумчиво взглянула на него.

Ее лицо уже не имело мраморной неподвижности, глаза ее глядели кротко, почти печально.