Ваал

Внутренность избушки дачной в Зыкове. На одной стороне сцены дрянной письменный столишко с некрашеным деревянным стулом перед ним, а на другой — оборванный диванишко.

Мирович (с сильно уже вылезшими волосами, в очень поношенном пальто и в зачиненных сапогах, в раздумье шагая по комнате). Что хочешь, то и делай: ни за дачу заплатить нечем, ни в городе нанять квартиры не на что, а службы все еще пока нет! Сунулся было попроситься в судебное ведомство, — прямо дали понять, что я увез у богатого подрядчика жену и за это промиротворил ему. Каким же образом дать такому человеку место? Впрочем, нашлась какая-то сердобольная компания «Беллы». Сама, неизвестно с какого повода, прислала вдруг приглашение мне, что не желаю ли я поступить к ней на службу с тем, чтоб отправиться в Америку: «Вы-де человек честный, а нам такого там и надобно»… (Грустно усмехаясь.) Очень благодарен, конечно, за такое лестное мнение обо мне, но все-таки этого места принять не могу. Если бы один был, то, разумеется, решился бы, а тут где? У меня на руках женщина, и здесь еле перебиваемся, а заедешь в неизвестную страну, рассоришься как-нибудь с компанией и совсем на голой земле очутишься. Да. Стоит человеку шаг только один неосторожный сделать, так уж потом ничем его не поправишь: ни раскаянием, ни готовностью работать, трудиться — ничем. Сгинь и пропадай он совсем. Однако что же я? Пора корректуру поправлять… (Снова с грустной усмешкой.) Корректором уж сделался, а то хоть с голоду умирай… (Подходит к письменному столу, садится за него и начинает заниматься.)

Входит кухарка, толстая, безобразная, грязная старуха и порядком пьяная. Выйдя на середину комнаты, она останавливается, растопыря ноги.

Кухарка. Барин, а барин!

Мирович (не глядя на нее). Что тебе?

Кухарка. Тебя барин какой-то с барыней спрашивают.

Мирович (все-таки не глядя на нее). Меня?

Кухарка. Да, тебя. Он словно не русский. Черномазый такой, как цыган, а барыня с ним — та русская.

Мирович. Что такое русская, не русский? А Клеопатра Сергеевна дома?

Кухарка. Нету-ти, не приехамши еще. Они не Клеопатру Сергеевну спрашивают, а тебя.

Во входных дверях показываются Евгения Николаевна, в прелестной шляпке и дорогом шелковом платье, и Руфин, тоже в новом фраке, при золотой цепочке, в белых перчатках и с новенькою пуховою шляпой в руках.

Кухарка (показывая им пальцем на Мировича). Вон он сидит сам!.. (Поворачивается и хочет уйти, но не попадает в двери, стукается головой в косяк и при этом смеется.) Не попала!.. (Откидывается в другую сторону и произнеся при этом.) Тела, стой, не разъезжайся! (Уходит.)

Мирович, поднявши при этом голову и увидя перед собой Евгению Николаевну и Руфина, приходит в удивление и привстает с своего места.

Евгения Николаевна (любезным и развязным тоном). Вы, Вячеслав Михайлыч, никак уж, конечно, не ожидали меня видеть.

Мирович (пожимая плечами). Признаюсь, не ожидал.

Евгения Николаевна (выходя на авансцену). Я знала, что Клеопатры Сергеевны дома нет. Нарочно так и приехала лично к вам… (Показывая на Руфина.) Рекомендую, это муж мой Руфин.

Мирович (еще с большим удивлением). Муж ваш?

Евгения Николаевна (несколько сконфузившись). Да, мы третьего дня только обвенчались.

Мирович (всматриваясь в Руфина). Я немного знаком с вами. Вы поэтому окрестились?

Руфин. Окрестился. Господин Толоконников был моим восприемником. (Слегка улыбаясь.) Я уж теперь Семион Измаилыч называюсь, по папеньке моему крестному.

Мирович. И денежную награду, вероятно, за это получите?

Руфин. Получу; пятьдесят рублей, говорят, дают. Я получу.

Мирович. Конечно. Зачем же терять? А у господина Бургмейера вы продолжаете еще быть приказчиком?

Руфин. Нет, я сам по себе живу.

Мирович. То есть как же? Как и тогда же сами по себе жили?

Руфин. Нет, теперь уж я совсем не у него.

Евгения Николаевна (сильно волновавшаяся от всех расспросов Мировича и перебивая мужа). Мы в совершенно отдельном доме живем. У мужа никаких даже дел нет от Бургмейера, кроме самых незначительных и, между прочим, вашего дела.

Мирович. Какого это моего дела?

Евгения Николаевна. Сейчас расскажу. Но вы, однако, позвольте нам поприсесть у вас. Сами вы нас не приглашаете к тому. (Мужу.) Садись.

Руфин сейчас же сел на один из стульев и только никак не мог сладить со своими неуклюжими и вдобавок еще в перчатки затиснутыми руками. Сама Евгения Николаевна, с чувством брезгливости смахнула с дивана пыль, уселась на него, вынула из кармана своего платья очень красивую папиросницу, взяла из нее спичку и папироску и закурила. Во всех манерах Евгении Николаевны, вместо прежней грациозной женщины, чувствуется какая-то чересчур уж разбитная госпожа, так что, усевшись, она сейчас же выставила из-под платья свою красивую ботинку и начала ею играть. Мирович также опустился на свой стул.

Евгения Николаевна (как-то в сторону и наотмашь, попыхивая своею папиросочкой). Прежде, Вячеслав Михайлыч, вы, как мне казалось, по крайней мере верили в мою дружбу, но теперь, я боюсь, вы разочаровались немножко во мне.

Мирович. Отчасти-с.

Евгения Николаевна. Очень жаль. Но настоящий визит мой, впрочем, надеюсь, опять убедит вас несколько в ней. Что я жила в доме у Александра Григорьича Бургмейера и что в последнее время рассорилась с ним, вы, конечно, знаете.

Мирович. Да-с, я слышал это.

Евгения Николаевна. И слышали тоже, что Бургмейеру ваш приятель Куницын, который бог знает каким лгуном уж тут является, наплел на меня целую ахинею. Бургмейер сначала всему верил, но теперь, кажется, несколько поколебался… (С иронической улыбкой.) Так что, даже наградивши меня маленьким приданым, постарался пристроить за своего бывшего управляющего, как обыкновенно старые богатые вельможи делали.

Мирович при этом презрительно улыбнулся.

Евгения Николаевна (заметив это). Что Куницын по своей ветрености способен все сделать, мне не удивительно, но говорят, будто бы он — что меня очень уж поразило — явился к Бургмейеру по вашему, между прочим, совету. Правда это или нет?

Мирович (подхватывая). Совершенная правда!

Евгения Николаевна (несколько опешенная этим). Вас, впрочем, я тут много не виню: вы сами, вероятно, были введены в обман, потому что я очень подозреваю, что всю эту историю выдумала и заставила Куницына рассказать ее Бургмейеру, собственно, ваша Клеопатра Сергеевна!

Мирович (уже строгим голосом). Как-с Клеопатра Сергеевна?

Евгения Николаевна. Почти уверена в том и сделала это затем, что сама желает воротиться к мужу. Этим словам моим вы, конечно, не поверите.

Мирович (тем же голосом). Вы не ошиблись!.. Я всем даже словам вашим совершенно не верю!..

Евгения Николаевна. Ваше дело, хотя я в то же время опять должна сказать, что про Клеопатру Сергеевну я только подозреваю, но что господин Бургмейер желает с ней сойтись, на это уж я имею положительные и неопровержимые доказательства.

Мирович. Он может желать, сколько ему угодно, это ему никто не мешает.

Евгения Николаевна. Но он, по видимому, кроме желания, имеет полную надежду привести это в исполнение… Первое его намерение было удалить вас куда-нибудь подальше отсюда. Для этого он упросил компанию «Беллы» сделать вам предложение ехать в Америку. Вы, я знаю, получили такое приглашение?

Мирович молчит.

(Продолжая.) Но вы, как я слышала, были так умны и проницательны, что поняли ловушку и отказались от этого прекрасного предложения; тогда господин Бургмейер решился употребить против вас более верное средство… Муж мой теперь налицо и может подтвердить то, что я вам говорю… Он велел ему скупить какое-то взыскание на вас, по которому ежели вы не заплатите Бургмейеру, то он поручил мужу посадить вас в тюрьму, и тогда уж, конечно, Клеопатре Сергеевне очень удобно будет возвратиться к супругу своему.

Мирович (со вспыхнувшим лицом). Что господин Бургмейер готов мне сделать всевозможное зло, я никогда в этом не сомневался.

Евгения Николаевна. Н-ну! Может быть, тут и не один Бургмейер виноват… Я, собственно, затем и приехала, чтобы повторить вам несколько раз: «Остерегитесь и остерегитесь!..» (Обращаясь к мужу.) Но скоро ли же будут взыскивать с господина Мировича?

Руфин. Скоро! Господин Бургмейер приказал спешить мне… Исполнительный лист выдан судом! Сегодня или завтра по нем станут взыскивать!

Евгения Николаевна. Уже!.. (Мировичу.) Поэтому сегодня или завтра вы окончательно убедитесь…

Входит кухарка.

Кухарка. Барин!.. Барыня воротилась и спрашивает, кто у тебя в гостях сидит?

Мирович. Скажи, что Евгения Николаевна… или, впрочем, ты переврешь?

Кухарка. Перевру, барин!

Мирович. Подожди, я тебе напишу, и ты отдашь это барыне! (Пишет на клочке бумаги и подает его кухарке, которая по-прежнему нетвердой, но заметно остерегающейся походкой уходит и на этот раз прямо уже попадает в дверь.)

Евгения Николаевна (вставая). Мы, однако, позасиделись! Клеопатре Сергеевне, вероятно, не будет большого удовольствия видеть меня… (Мужу.) Поедем.

Тот сейчас же поднялся на ноги.

(Мировичу.) До свидания, Вячеслав Михайлыч! Дайте мне по крайней мере на прощанье вашу руку!

Мирович (не подавая ей руки). Нет-с, извините вы меня: я клеветникам и клеветницам не подаю моей руки.

Евгения Николаевна (усмехаясь). А вы все еще считаете нас клеветниками! Увидите сами потом.

Уходит вместе с мужем.

Мирович (оставшись было один, начинает говорить). Еще новые радости!.. Час от часу не легче!

Но в это время из внутренней комнаты показывается Клеопатра Сергеевна. Она в черном шелковом, но почти худом платье.

Клеопатра Сергеевна. Ушли твои гости?

Мирович. Ушли!

Клеопатра Сергеевна. Но кто такая Евгения Николаевна Руфина?.. Жени, что ли?

Мирович. Жени!

Клеопатра Сергеевна. Но почему же она Руфина?

Мирович. Потому что на днях вышла замуж за управляющего господина Бургмейера — Руфина.

Клеопатра Сергеевна. Вот новость!.. (Подходит и садится на диван. Она заметно утомлена.) Но зачем же к нам она пожаловала? Я вовсе не желаю ее видеть.

Мирович. Она не к тебе и приезжала, а ко мне.

Клеопатра Сергеевна. А к тебе зачем?

Мирович. С новостями разными… (Всматриваясь в Клеопатру Сергеевну.) Но что такое с тобой, Клеопаша? Посмотри: у тебя все платье в грязи… Лицо в каких-то красных пятнах… Волосы не причесаны…

Клеопатра Сергеевна (сначала было слегка усмехаясь). Я устала очень!.. Пешком пришла из города… Жалко было денег на извозчика, да к тому же рассердилась… (Помолчав немного и с навернувшимися слезами на глазах.) Госпожа, которой относила я платье, ни копейки мне не заплатила.

Мирович. Это отчего?

Клеопатра Сергеевна (совсем сквозь слезы). Говорит, что я испортила ей платье, что она будет отдавать его переделывать и прикупит еще материи, а потому я даже ей останусь должна, а не она мне… (Закрывает лицо платком, чтобы скрыть окончательно полившиеся слезы.)

Мирович. Но слезы-то такие о чем же?.. Из-за таких пустяков! Как тебе не стыдно, Клеопаша!.. На, выпей лучше воды!.. (Наливает стакан и подает его Клеопатре Сергеевне.)

Клеопатра Сергеевна (отталкивая стакан и капризным голосом). Не надо!.. Отвяжись!..

Мирович, видимо, этим оскорбленный, отошел от Клеопатры Сергеевны, поставил стакан на стол и сел заниматься.

Клеопатра Сергеевна (продолжая плакать). Дура этакая!.. Скупая!.. Жадная!.. Всякую бедную готова обсчитать.

Мирович (не оставляя своей работы и с некоторой как бы ядовитостью). Но, может быть, ты и в самом деле дурно сшила.

Клеопатра Сергеевна. Хорошо я сшила!.. Она придралась только так…

Мирович (опять как бы с ядовитостью). Ну не думаю, чтоб очень уж хорошо…

Клеопатра Сергеевна. Почему ж ты не думаешь?..

Мирович. Потому что все русские женщины, кажется, не совсем хорошо умеют шить, особенно вы, барыни.

Клеопатра Сергеевна. Вы, мужчины, лучше!

Мирович. Мужчины все словно бы подаровитей немного и потолковей.

Клеопатра Сергеевна (рассердясь). Ужасно как толковы! И что это за страсть у тебя, Вячеслав, в каждом разговоре подставить мне шпильку и стороной этак намекнуть мне, что я глупа и делать ничего не умею.

Мирович. Когда ж я это говорил?

Клеопатра Сергеевна. Ты всегда это хочешь сказать и разными доводами убедить меня в том!.. Но я тебе несколько раз говорила, что я очень самолюбива и если увижу, что человек меня не уважает, смеется надо мной, я не знаю на что готова решиться.

Мирович. Бога ради, не развивай по крайней мере далее этих сцен!.. У нас есть очень многое более серьезное, о чем мы можем беседовать и горевать…

Клеопатра Сергеевна. Не знаю: для меня это очень серьезное, и что же еще для нас может быть серьезнее этого?

Мирович. Да хоть бы то, что вот сейчас твоя бывшая приятельница, Евгения Николаевна, рассказывала мне.

Клеопатра Сергеевна. Что такое она могла рассказывать тебе?

Мирович. Уверяла, что вся эта история, которую про нее повествует Куницын, ложь совершенная и что будто бы даже ты все это выдумала и научила Куницына…

Клеопатра Сергеевна. Я?.. Ах, она дрянь этакая. Очень мне нужно что-нибудь про нее выдумывать, я и про существование ее совсем забыла.

Мирович. Потом она меня предостерегала, что муж твой очень желает опять с тобой сойтись и для того, чтобы разлучить меня с тобой, велел даже скупить одно мое обязательство и засадить меня за него в тюрьму.

Клеопатра Сергеевна (побледнев). Тебя… В тюрьму?

Мирович. Да!..

Клеопатра Сергеевна (все еще как бы желая не верить тому, что слышит). Вот уж про нее это можно оказать, что она сама тут все навыдумывала…

Мирович. Почему ж навыдумывала? От твоего супруга всего можно ожидать.

Клеопатра Сергеевна. Но надолго ли же он может тебя посадить?

Мирович. Пока я денег не заплачу!

Клеопатра Сергеевна. Но заплатить ты не можешь никогда, потому что у тебя нет денег.

Мирович (насмешливо). Денег нет!

Клеопатра Сергеевна. Ну, нет-с!.. Это извините!.. Я мужу не позволю этого сделать.

Мирович. Но каким же способом, желал бы я знать, ты ему не позволишь?

Клеопатра Сергеевна. Так!.. Не позволю!.. (Встает и начинает ходить по комнате.) Ты эти деньги занял и прожил на меня, а потому мой муж и должен их заплатить: я все-таки его жена.

Мирович (разводя руками и усмехаясь). Совершенно женская логика и даже женская нравственность: любовник женщины прожил на нее деньги, и потому муж ее должен заплатить их!

Клеопатра Сергеевна (с возрастающим жаром). Должен!.. Да!.. Он заел у меня молодость, всю жизнь мою, и это уж не твое дело, а мое: пусть будет моя логика и моя нравственность! (Подумав немного.) Все это, конечно, пустяки!.. Я не допущу этому быть! Для меня гораздо важнее тут другое! (Вдруг останавливается.) А теперь, пожалуйста, дай мне воды!.. Я чувствую, что мне в самом деле что-то очень нехорошо делается!.. (Показывает себе на горло.)

Мирович подает ей воды.

Клеопатра Сергеевна (жадно выпивает целый стакан). Ну и поцелуй меня поласковей, знаешь, как в первое время нашей любви ты меня целовал.

Мирович обнимает ее; она сама его страстно целует, а потом как бы отталкивает его.

Довольно!.. Садись на свое место!.. Я тоже сяду: у меня ноги подгибаются… (Опускается на диван.)

Мирович также садится. Заметно, что он заранее предчувствует несколько щекотливое для него объяснение.

Клеопатра Сергеевна (в каком-то трепетном волнении). Послушай, я давно хотела тебя спросить, но все как-то страшно было: вопрос уж очень важный для меня!.. Скажи!.. Но только, смотри, говори откровенно, как говорил бы ты перед богом и своей совестью!.. Говори, наконец, подумавши и не вдруг!.. Скажи: любишь ли ты меня хоть сколько-нибудь или совсем разлюбил?.. По твоему обращению со мной я скорей могу думать, что ты совсем меня разлюбил или даже почти ненавидишь.

Мирович (нахмуриваясь). Клеопаша!..

Клеопатра Сергеевна (настойчиво). Нет, ты говори мне всю правду, совершенную.

Мирович (понурив голову). Как мне сказать тебе правду?.. Определить тебе решительно, разлюбил ли я тебя или нет, я не могу, потому что это для меня самого тайна. Я одно только совершенно ясно сознаю, что мужчине при благоприятных даже условиях жизни, когда ему не нужно ни заботиться, ни трудиться, сидеть все время около женщины и заниматься только ее любовью и ласками с ней невозможно!.. Это унизительно почти и позорно!

Клеопатра Сергеевна (глухим голосом). Так!.. Совершенно верно!

Мирович (продолжает). Но когда еще при этом окружает нужда, когда знаешь, что надобно заработать кусок хлеба для себя и этой несчастной женщины, а работы в то же время нет, то это пребывание исключительно в одной области любви есть пытка! Пытка, слагающаяся из каждоминутных угрызений совести, скуки… презрения к самому себе… досады, если ты хочешь, доходящей, пожалуй, и до ненависти!

Клеопатра Сергеевна (вспыхнув в лице). Это я предчувствовала и в то же время совершенно понимаю и довольна этим!.. В тебе я вижу опять настоящего мужчину, который хочет идти приличным ему путем; но отчего ж ты, друг мой, после этого не хочешь решительно и настойчиво искать себе место?.. Не здесь, наконец, а куда-нибудь в отъезд, в провинцию! Находят же люди места!

Мирович (с презрительной усмешкой). Вот мне дает место компания «Беллы». В Америку только ехать — не угодно ли?

Клеопатра Сергеевна. Отчего тебе и не ехать в Америку?

Мирович (насмешливо). Очень уж далеко!.. Господин супруг твой изобрел для меня это путешествие; по его инициативе делают мне это предложение, а потому никак нельзя ожидать, чтобы оно было благоприятно и выгодно для меня! Кроме того, он, наверняка, кажется, рассчитал, что, уезжая за такую даль и имея впереди столько случайностей, я никак не могу тебя взять с собой.

Клеопатра Сергеевна (тем же глухим голосом). Меня тебе брать и не для чего.

Мирович. Но как же мне тебя здесь оставить? Не говоря о разлуке, которой и конца не предвидится, я в этом случае прямо должен буду обречь тебя на бедность.

Клеопатра Сергеевна (как бы соображая что-то такое). Почему же на бедность?

Мирович. Потому что от себя я ничего не могу тебе уделить: мне назначают очень маленькое жалованье; но если ты надеешься на работу свою, так ты ошибаешься: работать ты не можешь даже по здоровью твоему, и что тебе тогда останется?.. (С саркастической усмешкой.) Разве возвратиться опять к мужу?

Клеопатра Сергеевна (тяжело переводя дыхание). А если бы и то даже?

Мирович (побледнев). Ну, это, знаешь, ужаснее всего бы для меня было! Это заставило бы меня потерять к тебе всякое уважение.

Клеопатра Сергеевна (огорченным, но вместе с тем и твердым голосом). За что? За что, скажи мне на милость, ты потерял бы уважение ко мне?.. Ты, я вижу, Вячеслав, в самом деле ко мне какой-то жестокий и немилосердый эгоист!.. Ты меня разлюбил!.. Я тебе в тягость нравственно и материально, и ты требуешь, чтоб я, как деревяшка какая-нибудь, ничего бы этого не понимала и продолжала тебя обременять собой. А что я к мужу опять уйду, что ж для тебя такого? Я не любовника нового сыщу себе!

Мирович. Но последнее было бы для меня менее унизительно!.. Тогда значит только, что ты встретила человека лучше, чем я, а таких на свете много; но, сходясь с мужем, ты как бы снова оцениваешь и начинаешь любить заведомо дрянь-человечишку, который весь состоит из жадности и вместе какой-то внешней расточительности, смирения пред тем, кто сильней его, и почти зверства против подчиненных; человека, вечно жалующегося на плутни других в отношении его, тогда как сам готов каждоминутно обмануть всякого — словом, квинтэссенцию купца.

Клеопатра Сергеевна (отрицательно качая головой). Нет, Бургмейер не таков! И потом, неужели купец не может быть хорошим и честным человеком?

Мирович. Нет, не может!.. Знаешь ли ты, что такое купец в человеческом обществе?.. Это паразит и заедатель денег работника и потребителя.

Клеопатра Сергеевна. Но нельзя же обществу быть совсем без купцов. Они тоже пользу приносят.

Мирович. Никакой! Все усилия теперь лучших и честных умов направлены на то, чтобы купцов не было и чтоб отнять у капитала всякую силу! Для этих господ скоро придет их час, и с ними, вероятно, рассчитаются еще почище, чем некогда рассчитались с феодальными дворянами.

Клеопатра Сергеевна. По-твоему, значит, все уж купцы, без исключения, дурные люди?

Мирович (пожимая плечами). Между теми из них, которые по рождению своему торгуют, может быть, еще найдется несколько порядочных человек, так как очень возможно, что сила обстоятельств склоняла их к тому; но ведь супруг ваш по личному вкусу избрал себе ремесло это! Душой, так сказать, стремился плутовать и паразитствовать, и если ты его предпочитаешь мне, чем же я, после того, явлюсь в глазах твоих? Дрянью, которой уж имени нет, и ты не только что разлюбить, но презирать меня должна!

Клеопатра Сергеевна. Разлюбила ли я тебя, Вячеслав, или нет, — это я не знаю, а если ты не видишь того, так бог тебе судья за то!.. И тоже знаю, что любовью моею я наделала тебе много зла; но пора же и опомниться: теперь я не прежняя глупенькая мечтательница. Впрочем, довольно, я утомилась очень!.. Я столько сегодня пережила!.. Поди, дай мне еще поцеловать тебя!..

Мирович подходит к ней, обнимает ее; она его страстно целует.

А теперь я пойду лягу! Мне что-то очень уж нездоровится… (Уходит.)

Мирович (один). Несчастные, несчастные мы с нею существа!.. И что тут делать, как быть? Хорошо разным мудрецам, удивлявшим мир своим умом, силой воли, характера, решать великие вопросы… Там люди с их индивидуальностью — тьфу! Их переставляют, как шашки: пусть себе каждый из них летит и кувыркается, куда ему угодно. Нет, вот тут бы пришли они и рассудили, как разрубить этот маленький, житейский гордиев узел!

Слышится звонкий голос и смех.

(Прислушиваясь.) Что это, никак Куницын?

Входит действительно Куницын.

Куницын (разводя словно в удивлении руками). Какой случай, какой случай! — как говорят в водевилях.

Мирович. Что такое?

Куницын (повторяя свое). Какой случай!.. Какой случай! Но погоди, наперед надо произвести уплату!.. Танюшка, а Танюшка, милая моя кухарочка!

Уходит в ту дверь, из которой появлялась кухарка.

Мирович (с досадой). Вот уж не в пору гость!

Куницын (возвращаясь). Никого!.. Пуста кровать! Девочка одна только сидит!

Мирович. Но где ж Татьяна?

Куницын. Девочка говорит, что ее барыня услала в Москву с письмом.

Мирович (в недоумении). Как в Москву с письмом? Зачем?

Куницын. Не знаю! Врет, вероятно: прелестная Танечка просто, я думаю, в кабак убежала! Начинаю, впрочем, мой рассказ: въехав в парк, я захотел попройтись пешком. Голова очень трещала: пьян вчера сильно был, и у самой церкви, нос к носу, сталкиваюсь с Евгенией Николаевной. В первый раз еще мы с ней встретились после роковой разлуки! Идет какой-то, батюшка, парижанкой… Экипаж отличнейший около нее едет… Оказывается, что супруг даже при ней есть, этот бургмейеровский жидок!.. Как увидала меня Евгения Николаевна, так сейчас и вцепилась и разругала меня, я тебе скажу, почти непристойными словами!.. Я ее таковыми же. Супруг было ее тут вступился… Я погрозил оному палкой… Не сойдясь таким образом в наших убеждениях, мы разошлись, и вдруг у ворот уж твоей дачи зрю: помнишь ты этого Хворостова, что еще с первого курса вышел, по непонятию энциклопедии правоведения, и которого, по случаю сходства его физиономии с мускулюс глютеус, обыкновенно все мы называли: «господин Глютеус». Он здесь, изволите видеть, судебным приставом служит… «Здравствуйте, говорю, господин Глютеус! Куда это вы путь ваш держите?» — «Что, говорит, ты бранишься все…» Знаешь, с этими надутыми щеками своими и глупой харей шепелявит. «Я, говорит, иду по службе!» — «Ну, пошлют ли, говорю, тебя, Глютка, куда-нибудь по службе! Что ты врешь!» Еще более обозлился. «Где, говорит, я вру: я иду к Мировичу деньги с него взыскивать, две тысячи рублей!» — «Что ты брешешь, говорю, показывай сейчас, какие это деньги?» Подал он мне бумагу; в самом деле взыскание. Я думаю: у парня ни копейки нет; чего доброго, в тюрьму потянут. Хвать себя за бумажник: хорошо, черт возьми, что у меня-то на этот раз деньги случились… Сунул я этому дуралею в руку две тысячи целковых, завел его в лавочку, взял с него расписку и, выведя опять на тротуар, будто шутя, повернул его и трах в шею, так что он носом почти у меня в грязь ткнулся. Заругался, заплевался. «Ничего, говорю, подлец, лайся! Не станешь вперед ходить со старого товарища деньги взыскивать!» И вот тебе оная расписка! (Кладет с торжеством расписку на стол.)

Мирович (сгоревший при этом рассказе приятеля со стыда и беря его потом за руку). Благодарю тебя, добрый друг, но, право, мне совестно… Зачем и для чего ты это сделал? Наконец, где ты взял денег, и какие у тебя могут быть лишние две тысячи целковых?

Куницын (наивно). Деньги эти у меня, брат, бургмейеровские. Помнишь, он обещался меня поблагодарить, если слова мои оправдаются; а сегодня поутру вдруг подают мне пакет, с виду ничего особенного не обещающий; распечатываю его… Вижу: деньги!.. Пересчитал — две тысячи рублей и коротенькая записочка, что это от господина Бургмейера, — кратко, деликатно и благородно!

Мирович (почти в ужасе отступая от приятеля). И ты мой долг заплатил бургмейеровскими деньгами?.. Послушай, Куницын, у тебя действительно, видно, нет в голове никакого различия между честным и бесчестным. Как тебе самому-то не совестно было принять эти деньги от Бургмейера, потому что ты этим теперь явно показал, что продал ему любившую тебя женщину, и ты еще платишь этими деньгами за меня, любовника жены Бургмейера. Понимаешь ли ты, какое тут сплетение всевозможных гадостей и мерзостей? Наконец, ты меня ставишь в совершенно безвыходное положение. Я должен теперь бежать кланяться всем в ноги, чтобы мне дали две тысячи рублей, которые я мог бы швырнуть господину Бургмейеру назад! Но кто ж мне поверит такую сумму? Это жестоко, бесчеловечно с твоей стороны, Куницын! Если ты сам не понимаешь, так спросил бы прежде меня: нельзя же честью другого так распоряжаться.

Куницын (совершенно опешенный и почесывая голову). Да, это так! Теперь я сам вижу, что тут есть маленькая неловкость. А вначале мне казалось, что я приятное для тебя делаю: все-таки человека не посадят в тюрьму!

Мирович. Что ж такое в тюрьму? Меня не за преступление посадили бы в тюрьму, и в этом случае гораздо бы меньше было уязвлено мое самолюбие, чем теперь.

Куницын (почти сквозь слезы). Понимаю я!.. Извини, брат! Ей-богу, я не ожидал, что так тебя огорчу этим. Но погоди!.. Это поправить можно. На днях у меня еще получка будет, только по совершенно уже частному делу: свое последнее именьишко жеганул побоку — не хочу быть проприетером, и от меня бы ведь ты, конечно, принял деньги, чтобы заплатить там какому-нибудь дьяволу долг твой, иначе я рассорился бы с тобой навек. Ergo [Следовательно (лат.).]: как только я получу эти деньги, немедля же отправлю к господину Бургмейеру его две тысячи целковых и напишу ему: «Merci, я бабьим мясом не торгую!» — и ты тогда, выходит, мне уж должен будешь.

Мирович (снова растроганный). Благодарю… Я в дружбе твоей, конечно, никогда не сомневался, но только на средства являть эту дружбу ты неразборчив.

Куницын. Что делать, братец, очень уж я нанюхался роз-то российских. Там-сям нюхнешь мошенников-то, смотришь, и сам сбрендил!.. Кто это точно стучится?.. (Прислушиваясь.) Так и есть… (Поет.) «Отперите, отперите!» — как пела у нас Рехт. (Мировичу.) Отворить, что ли?

Мирович. Отвори.

Куницын (отворяя дверь и с удивлением на лице). Господин Бургмейер.

Мирович (тоже восклицая). Бургмейер!

Входит Бургмейер.

Бургмейер (с потупленной головой и не обращаясь, собственно, ни к кому). Могу я видеть Клеопатру Сергеевну?

Мирович (гордо встряхивая пред ним своими кудрями). Нет-с, не можете.

Бургмейер. Она сама прислала ко мне свою женщину и просила меня, чтоб я к ней приехал.

Мирович (вспыхивая в лице). Клеопатра Сергеевна присылала к вам?

Бургмейер. Да, вот ее записка… Тут вышло некоторое недоразумение: я велел управляющему своему скупить одно ваше обязательство с тем, чтоб уничтожить его; а он не понял меня и подал это обязательство ко взысканию.

Мирович (смеясь ему в лицо). Какой, однако, у вас непонятливый управляющий! Зачем же вы держите его?

Бургмейер (потупляясь). Я уже отказал ему и теперь, собственно, приехал затем, чтоб уничтожить это его распоряжение.

Мирович. Напрасно в этом случае беспокоились: взыскание это уже оплачено.

Бургмейер (еще более смутившись). Очень жаль, что не поспел поправить этой ошибки… Но я все-таки просил бы позволения видеть Клеопатру Сергеевну, потому что я и о другом еще желаю с ней переговорить.

Мирович. Клеопатра Сергеевна больна и, вероятно, не примет вас.

Бургмейер. Но она ж сейчас сама писала мне записку.

Мирович. Когда писала, то была здорова, а теперь сделалась больна.

Бургмейер. Муж, полагаю, и больную даже жену свою, лежащую в постели, может видеть.

Мирович. Муж?.. Да!.. Но вы, кажется, немножко утратили это право. Вы забыли, что я вам за эту женщину спас ваши миллионы и приплатил еще к тому более, чем собственной кровью, приплатил моей честью; а потому я вас не считаю мужем Клеопатры Сергеевны.

Бургмейер. Вы можете считать или не считать меня мужем, но закон еще пока не лишает меня этого права.

Мирович. А, да, вот что-с! Вы на закон думаете опираться? В таком случае убирайтесь, откуда пришли, и приходите сюда с полицией, а иначе я вас в подворотню мою заглянуть не пущу.

Бургмейер (подняв, наконец, голову). Вячеслав Михайлыч, видит бог, я пришел к вам не ссориться, а хоть сколько-нибудь улучшить участь моей бедной жены. Я отовсюду слышу, что она очень расстроила свое здоровье, а между тем по средствам своим не может пригласить к себе доктора; у ней нет даже сухого, теплого угла и приличной диетической пищи; помочь мне ей в этом случае, я думаю, никто в мире не может запретить.

Мирович. Да-с, никто, кроме самой Клеопатры Сергеевны.

Бургмейер. Но и она, я надеюсь, не воспретит мне этого.

Мирович. Если не воспретит, — это ее дело, но я лично не желаю быть передатчиком ей ваших благодеяний, а тем более разделять их с ней.

Бургмейер. Об вас и об вашем положении я знаю, что никакого права не имею ни думать, ни заботиться.

Мирович. То-то, к несчастью, вы очень заботитесь и думаете обо мне: вы были так добры, что приискали даже мне место в компании «Беллы», чтобы спровадить таким образом меня в Америку. Управляющий ваш по ошибке хлопочет засадить меня в тюрьму и устроить там мне бесплатное помещение; на это я вам, милостивый государь, скажу, что порядочные люди подобных подлых путей не избирают, и если возвращают себе жен, так пулей или шпагой.

Бургмейер. Я слишком стар и слишком явно для меня, что я тут проиграю, чтобы прибегать мне к подобным средствам.

Мирович (засмеясь). Вы, я думаю, давно уже для всяких благородных средств были стары!.. Давно… с детства даже…

Бургмейер (вспыхнув, наконец). Господин Мирович!

Мирович. Что Мирович?.. Обижайтесь!.. Оскорбляйтесь! Я с открытым забралом и без щита готов принять ваш вызов.

Входит Клеопатра Сергеевна.

Клеопатра Сергеевна (прямо обращаясь к Бургмейеру и протягивая ему руку). Здравствуйте, Бургмейер, благодарю вас, что вы приехали ко мне. Извините, что я долго заставила вас ожидать себя.

Мирович (едва сдерживаемым голосом говорит Клеопатре Сергеевне). Болезнь ваша, значит, кончилась уже?

Клеопатра Сергеевна (скороговоркой). Кончилась… (Снова обращаясь к Бургмейеру.) Я бы прежде всего просила вас, Александр Григорьич, заплатить две тысячи долгу по взысканию на нас.

Бургмейер. Но они, я слышал, заплачены уже.

Клеопатра Сергеевна (с удивлением). Кто ж их заплатил?

Куницын (краснея в лице, робко взглядывая на Мировича и не решаясь, говорить ли ему или нет). Я-с это.

Бургмейер (обрадованный этим признанием и берясь за свой бумажник). Если вы, то позвольте мне сейчас же заплатить их вам.

Куницын (останавливая его). Атанде-с немного! У нас, и кроме этого, есть еще с вами счеты; мы поговорим потом.

Клеопатра Сергеевна. Отчего же, Куницын, вы не хотите взять ваши деньги?

Куницын (опять краснея). Сделайте милость, прошу вас, извольте заниматься вашим разговором и не беспокойтесь обо мне.

Бургмейер (опять относясь к Клеопатре Сергеевне и очень нерешительным голосом). Вы, кроме этого долга, Клеопатра Сергеевна, не имеете ли еще в чем нужды?

Клеопатра Сергеевна (перебивая его). Нет… что ж… Особенной нет. Но я желала бы, Александр Григорьич, попросить вас о гораздо большем: теперь я очень хорошо сама сознаю, сколько виновата перед вами. Я тогда… за одно неосторожное ваше слово… чувству моему, которое следовало бы задушить в себе… я позволила развиться до безумия, и безумием этим я погубила было того человека, которому больше всех на свете желала счастья. Дайте мне, Александр Григорьич, возможность поправить это, возьмите меня опять к себе — не женой!.. Нет… зачем же это… Но я буду вашим другом… дочерью… сестрою… а Мировичу дайте еще лететь в жизнь: мы связываем ему только крылья.

Мирович (бледный, как мертвец, и потирая себе руки). Евгения Николаевна, видно, вполне справедливо мне говорила о вашем давнишнем намерении сойтись с вашим супругом!

Клеопатра Сергеевна (опять скороговоркой). Да, она все справедливо обо мне говорила… (Бургмейеру.) Вы берете меня?

Бургмейер. Клеопатра Сергеевна, разве вы могли сомневаться в этом? Я все готов исполнить, что вы желаете, и сочту за счастье для себя, что около меня будет жить хоть сколько-нибудь жалеющее меня существо, а не люди, готовые отнять у меня почти жизнь!

Клеопатра Сергеевна (с усилием над собой подходя к Мировичу). Прощайте, Вячеслав, не сердитесь на меня и не проклинайте очень, и если будете вспоминать меня, то знайте: мы, женщины, тоже имеем свое честолюбие, и когда женщина кого истинно любит, так ей вовсе не нужно, чтоб этот человек вечно сидел около нее и чтобы вечно видеть его ласки. Напротив. Для нее всего дороже, чтоб он был спокоен и доволен, где бы он ни жил — вместе или врозь с нею!

Мирович (настойчиво и с твердостью). Полноте, Клеопатра Сергеевна, казуистикой ни себя нельзя ни в чем убедить, ни другим ничего доказать! Образумьтесь лучше и поймите хорошенько: на что вы решаетесь?

Клеопатра Сергеевна (потупляясь). Я решаюсь на то, что говорит мне моя совесть! (Как-то торопливо относясь к Куницыну.) Вы, Куницын, были всегда так добры ко мне… Я вам очень благодарна, и, пожалуйста, возьмите у мужа деньги!

Куницын (опять вспыхнув). После-с, после мы об этом потолкуем!

Клеопатра Сергеевна (взглядывает еще раз на Мировича и идет к дверям, но потом схватывает вдруг себя обеими руками за грудь и восклицает). Господи, что же это я делаю!.. (И затем в каком-то почти исступлении вскрикивает.) Александр Григорьич, уведите меня отсюда, поскорее уведите!

Бургмейер поспешно подает ей руку и вместе с Куницыным уводит ее.

Мирович (делая сначала движение как бы идти за ними, но тотчас же и останавливаясь). Зачем? Для чего? Роман как следует прошел уже по всем своим темпам: было сначала сильное увлечение… Любовь!.. Но натянутые струны поослабли и перестали издавать чарующие звуки, а тут еще почти неотразимые удары извне, и разлука неизбежна!

Возвращается Куницын; он какой-то опешенный.

Куницын (выходя прямо на авансцену). Вот уже именно словами Шекспира могу сказать: «Сердце мое никогда не знало жалости, но, рассказывая эту грустную повесть, я буду рыдать и плакать, как черноликий Клиффорд!»

Мирович (обращаясь к нему и каким-то задыхающимся голосом). Что там такое еще происходило?

Куницын (сверх обыкновения с чувством). Это ужасно что такое! Клеопатра Сергеевна удержаться, главное, никак не может: рыдает на всю улицу, да и баста!.. Дурак этот Бургмейеришка тоже растерялся совершенно! Тут оставаться, видит, срам, а везти боится — хуже обеспокоишь! Так что уж я даже закричал ему: везите, говорю, ее; может быть, лучше протрясет!

Мирович (с каким-то искривленным ртом). Сама пожелала того и выбрала!

Куницын. Нет, братец, нет, как хочешь, ты тут во всем виноват!.. Каким же образом женщину, привыкшую к довольству, держать в этакой конуре и кормить протухлой колбасой и картофелем! Это какая хочешь уйдет — не выдержит. Я тебе всегда говорил, что деньги нынче все значат! Ну, если их нет, а они надобны, так украдь их, черт возьми! Поверь, что на деле моя философия всегда твоей верней будет!

Мирович (уже с гневом). Ты дурак после этого совершеннейший, если не понимаешь того, что я слишком сегодня несчастлив и слишком страдаю, чтоб издеваться надо мной и делать наставления мне…

Куницын. Не стану, не стану, бог с тобой! В Америку едешь?

Мирович. Еду.

Куницын. Когда?.. Скоро?

Мирович. Послезавтра, вероятно.

Куницын. Ну, приду на чугунку проводить!.. Прощай! (И, не смея подойти проститься с приятелем, уходит.)

Мирович (один и взмахивая как-то решительно головой). Прими, Ваал, еще две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный бог, в своих огненных когтях! Скоро тебе все поклонятся в этот век без идеалов, без чаяний и надежд, век медных рублей и фальшивых бумаг!

Занавес падает.