Война и мир. Том четвёртый

От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки и баранины, и которого Денисов велел одеть в русский кафтан с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайную храбрость и жестокость Долохова с французами и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и всё больше подбадривался, подергивая поднятою головой с тем, чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.

Наружность Долохова странно поразила Петю своею простотой.

Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая Чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь, напротив, имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице, и в прямо надетой, простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал про всё, чтó он знал о положении французского отряда.

— Это так, но надо знать какие и сколько войск, — сказал Долохов — надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня и мундир с собою.

— Я, я… я поеду с вами! — вскрикнул Петя.

— Совсем тебе не нужно ездить, — сказал Денисов, обращаясь к Долохову, — а уж его я ни за что не пущу.

— Вот прекрасно! — вскрикнул Петя, — отчего же мне не ехать?..

— Да оттого, что не зачем.

— Ну уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и всё. Вы возьмете меня? — обратился он к Долохову.

— Отчего ж?.. — рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.

— Давно у тебя молодчик этот? — спросил он у Денисова.

— Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его при себе.

— Ну, а остальных ты куда деваешь? — сказал Долохов.

— Как куда? Отсылаю под росписки! — вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. — И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе трудно отослать 30 ли, 300 ли человек под конвоем в город, чем марать, я прямо скажу, честь солдата.

— Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, — с холодною усмешкой сказал Долохов, — а тебе-то уж это оставить пора.

— Чтó ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, — робко сказал Петя.

— А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, — продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. — Ну этого ты зачем взял к себе? — сказал он покачивая головой. — Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои росписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут 30. Помрут с голоду или побьют. Так не всё ли равно их и не брать?

Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.

— Это всё равно, тут рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говоришь помрут. Ну, хорошо. Только бы не от меня.

Долохов засмеялся.

— Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают, — меня и тебя с твоим рыцарством, всё равно, на осинку. — Он помолчал. — Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Чтó ж, едем со мной? — спросил он у Пети.

— Я? Да, да, непременно, — покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.

Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, чтó надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть так надо, стало быть это хорошо», — думал он. — «А главное надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу!»

На все убеждения Денисова не ездить, Петя отвечал, что он тоже привык всё делать аккуратно, а не на обум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.

— Потому что — согласитесь сами — если не знать верно сколько там, от этого зависит жизнь может быть сотен, а тут мы одни. И потом мне очень этого хочется и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, — говорил он, — только хуже будет…