Неточные совпадения
Все-таки от твоего
романа, который он получил, развернул, хотел прочесть кое-что, и, не сходя с места и не ложась спать, не мог не прочесть всех трех томов; а это самая лучшая похвала,
какую он мог сделать твоему сочинению; он просил меня тотчас к тебе
написать о действии, которое ты над ним произвел, о своей благодарности и о том, что хотя он еще не успел поднести твоего
романа императрице, но предварил ее, что она увидит диво на нашем языке».
Он ничего не сделал необыкновенного; но читатель убежден, что если потребует долг, Кузьма Петрович поступит с полным самоотвержением, и что нет такого геройского подвига, которого бы он не совершил не задумавшись; одним словом: это русский человек — христианин, который делает великие дела, не удивляясь себе, а думая, что так следует поступать, что так поступит всякий, что иначе и поступить нельзя… и только русский человек — христианин,
каким был Загоскин, мог
написать такой
роман.
Загоскину не нужно было творчества; он черпал из себя, из своей собственной духовной природы, и подобно Мирошеву не знал, что он сделал и даже не оценил после: он признавался мне, что этот его
роман немножко скучноват, что он
писал его так, чтобы потешить себя описанием жизни самого простого человека; но я думаю, что нигде не проявлялся с такой силою талант его,
как в этом простом описании жизни простого человека.
Загоскин
написал и напечатал 29 томов
романов, повестей и рассказов, 17 комедий и 1 водевиль. В бумагах его найдено немного: прекрасный рассказ «Канцелярист» и несколько мелких статей, которые вместе с ненапечатанной комедией «Заштатный город» составят,
как я слышал, пятый и последний выход «Москвы и москвичей». [К сожалению, это ожидание доселе не исполнилось.]
— Серьезная мысль! — повторил он, — ты говоришь о романе, как о серьезном деле! А вправду: пиши, тебе больше нечего делать,
как писать романы…
Неточные совпадения
Ее
писали,
как роман, для утешения людей, которые ищут и не находят смысла бытия, — я говорю не о временном смысле жизни, не о том, что диктует нам властное завтра, а о смысле бытия человечества, засеявшего плотью своей нашу планету так тесно.
Вот тебе и драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой
роман?
Пишешь ли ты его? Если
пишешь, то сократи эту драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ к загадке (фр.).] —
как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
Ему пришла в голову прежняя мысль «
писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая,
как степь, скука лежит в самой жизни,
как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти,
как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего
романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
Между тем
писать выучился Райский быстро, читал со страстью историю, эпопею,
роман, басню, выпрашивал, где мог, книги, но с фактами, а умозрений не любил,
как вообще всего, что увлекало его из мира фантазии в мир действительный.
—
Как же! — вмешался Леонтий, — я тебе говорил: живописец, музыкант… Теперь
роман пишет: смотри, брат,
как раз тебя туда упечет. Что ты: уж далеко? — обратился он к Райскому.