Неточные совпадения
Ее
писали,
как роман, для утешения людей, которые ищут и не находят смысла бытия, — я говорю не о временном смысле жизни, не о том, что диктует нам властное завтра, а о смысле бытия человечества, засеявшего плотью своей нашу планету так тесно.
Вот тебе и драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой
роман?
Пишешь ли ты его? Если
пишешь, то сократи эту драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ к загадке (фр.).] —
как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
Ему пришла в голову прежняя мысль «
писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая,
как степь, скука лежит в самой жизни,
как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти,
как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего
романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
Между тем
писать выучился Райский быстро, читал со страстью историю, эпопею,
роман, басню, выпрашивал, где мог, книги, но с фактами, а умозрений не любил,
как вообще всего, что увлекало его из мира фантазии в мир действительный.
—
Как же! — вмешался Леонтий, — я тебе говорил: живописец, музыкант… Теперь
роман пишет: смотри, брат,
как раз тебя туда упечет. Что ты: уж далеко? — обратился он к Райскому.
— Ее нет — вот моя болезнь! Я не болен, я умер: и настоящее мое, и будущее — все умерло, потому что ее нет! Поди, вороти ее, приведи сюда — и я воскресну!.. А он спрашивает, принял ли бы я ее!
Как же ты
роман пишешь, а не умеешь понять такого простого дела!..
— Не это помешает мне
писать роман, — сказал он, вздохнув печально, — а другое… например… цензура! Да, цензура помешает! — почти с радостью произнес он,
как будто нашел счастливую находку. — А еще что?
— Да, но глубокий, истинный художник,
каких нет теперь: последний могикан!..
напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на
романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда
как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче
писать и
роман: перед глазами будет она,
как живая…
Тогда Борис приступил к историческому
роману,
написал несколько глав и прочел также в кружке. Товарищи стали уважать его, «
как надежду», ходили с ним толпой.
В то время
как я посещал Яму, А. Белый
писал свой
роман «Серебряный голубь», в котором он описывал мистическую народную секту, родственную хлыстовству.
Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет почти беспрерывных душевных страданий, он
как бы отупел ко всему — и удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый
роман и стал его
писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой — и это на него благотворно действовало: после каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и почти счастливый.
— Я к вам
писал, — начал Павел несколько сурово (ему казался очень уж противен Салов всеми этими проделками), —
писал, так
как вы сочинили комедию, то и я тоже произвел, но только
роман.
— Ты только испишешься, Ваня, — говорит она мне, — изнасилуешь себя и испишешься; а кроме того, и здоровье погубишь. Вон С***, тот в два года по одной повести
пишет, а N* в десять лет всего только один
роман написал. Зато
как у них отчеканено, отделано! Ни одной небрежности не найдешь.
—
Как, я думаю, трудно сочинять — я часто об этом думаю, — сказала Полина. — Когда, судя по себе, письма иногда не в состоянии
написать, а тут надобно сочинить целый
роман! В это время, я полагаю, ни о чем другом не надобно думать, а то сейчас потеряешь нить мыслей и рассеешься.
— Нет, меня же и привез сюда давеча утром, мы вместе воротились, — проговорил Петр Степанович,
как бы совсем не заметив мгновенного волнения Николая Всеволодовича. — Что это, я книгу уронил, — нагнулся он поднять задетый им кипсек. — «Женщины Бальзака», с картинками, — развернул он вдруг, — не читал. Лембке тоже
романы пишет.
— Слушай, друг! — поспешил поправиться Глумов, — ведь это такой сюжет, что из него целый
роман выкроить можно. Я и заглавие придумал:"Плоды подчиненного распутства, или Смерть двух начальников и вызванное оною мероприятие со стороны третьего".
Написать да фельетонцем в"Красе Демидрона"и пустить… а?
как ты думаешь, хозяева твои примут?
Да и не мудрено! этот процесс, во времена уны, велся с таким же захватывающим интересом, с
каким нынче читается фёльетонный
роман, в котором автор, вместо того чтоб сразу увенчать взаимное вожделение героев, на самом патетическом месте ставит точку и
пишет: продолжение впредь.
Зимою работы на ярмарке почти не было; дома я нес,
как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне
романы из «Нивы», из «Московского листка», а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал
писать стихи.
Одним словом, мне приходилось
писать так,
как будто это был первый
роман в свете и до меня еще никто не
написал ничего похожего на
роман.
— Молодой человек, ведь вам к экзамену нужно готовиться? — обратился он ко мне. — Скверно… А вот что: у вас есть богатство. Да… Вы его не знаете,
как все богатые люди: у вас прекрасный язык. Да… Если бы я мог так
писать, то не сидел бы здесь. Языку не выучишься — это дар божий… Да. Так вот-с,
пишете вы какой-то
роман и подохнете с ним вместе. Я не говорю, что не
пишите, а только надо злобу дня иметь в виду. Так вот что: попробуйте вы
написать небольшой рассказец.
Помню,
как мне было совестно
писать: «
Роман в трех частях».
Помню темный сентябрьский вечер. По программе мы должны были заниматься литературой. Я
писал роман, Пепко тоже что-то строчил за своим столом. Он уже целых два дня ничего не ел, кроме чая с пеклеванным хлебом, и впал в мертвозлобное настроение. Мои средства тоже истощились, так что не оставалось даже десяти крейцеров. В комнате было тихо, и можно было слышать,
как скрипели наши перья.
Да… да, и еще раз да!» Основанием для таких гордых мыслей служил мой
роман: вот
напишу, и тогда вы узнаете,
какой есть человек Василий Попов…
Какую блестящую биографию можно
написать о А. А. Бренко! Ее жизнь — тема для захватывающего
романа.
— Кой черт гусары! — отвечал
Роман Прокофьич. — Я все читаю об этой «невыплаканной слезинке». Эх, господи,
как люди писать-то умеют! что это за прелесть, эта крошка Вероника! ее и нет, а между тем ее чувствуешь, — проговорил он лениво, приподнимаясь с оттоманки и закуривая сигару.
Притом же в намерениях моих было
написать ежели не
роман в собственном значении этого слова, то более или менее законченную картину нравов, в которой читатель мог бы видеть
как источники «ташкентства», так и выражение этого явления в действительности.
Лавр Мироныч. Прежние
романы лучше были; нынче уж не так интересно
пишут. Вот я теперь четвертый раз Монте-Кристо читаю;
как все это верно,
как похоже!..
Загоскину не нужно было творчества; он черпал из себя, из своей собственной духовной природы, и подобно Мирошеву не знал, что он сделал и даже не оценил после: он признавался мне, что этот его
роман немножко скучноват, что он
писал его так, чтобы потешить себя описанием жизни самого простого человека; но я думаю, что нигде не проявлялся с такой силою талант его,
как в этом простом описании жизни простого человека.
Все-таки от твоего
романа, который он получил, развернул, хотел прочесть кое-что, и, не сходя с места и не ложась спать, не мог не прочесть всех трех томов; а это самая лучшая похвала,
какую он мог сделать твоему сочинению; он просил меня тотчас к тебе
написать о действии, которое ты над ним произвел, о своей благодарности и о том, что хотя он еще не успел поднести твоего
романа императрице, но предварил ее, что она увидит диво на нашем языке».
Загоскин
написал и напечатал 29 томов
романов, повестей и рассказов, 17 комедий и 1 водевиль. В бумагах его найдено немного: прекрасный рассказ «Канцелярист» и несколько мелких статей, которые вместе с ненапечатанной комедией «Заштатный город» составят,
как я слышал, пятый и последний выход «Москвы и москвичей». [К сожалению, это ожидание доселе не исполнилось.]
Он ничего не сделал необыкновенного; но читатель убежден, что если потребует долг, Кузьма Петрович поступит с полным самоотвержением, и что нет такого геройского подвига, которого бы он не совершил не задумавшись; одним словом: это русский человек — христианин, который делает великие дела, не удивляясь себе, а думая, что так следует поступать, что так поступит всякий, что иначе и поступить нельзя… и только русский человек — христианин,
каким был Загоскин, мог
написать такой
роман.
Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-Чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она льет молитву не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное
написал, к целям ее еще более соответственное.
Если кто из бывших со мною в церкви найдет это описание неполным и не совсем точным, тот пусть припишет эти промахи головной боли и названному душевному настроению, мешавшим мне наблюдать и подмечать… Конечно, знай я тогда, что мне придется
писать роман, я не глядел бы в землю,
как в описываемое утро, и не обратил бы внимания на головную боль!
— Любопытно, откуда вам могла прийти в голову такая мысль! Не
писал ли я чего-нибудь такого в своем
романе, — это любопытно, ей-богу… Расскажите, пожалуйста! Раз в жизни стоит поиспытать это ощущение, когда на тебя смотрят,
как на убийцу.
Тут я вижу осторожность: не забываете
писать о рюмках, которые выпиваете, а такое важное событие,
как смерть «девушки в красном», проходит в
романе бесследно…
Войницкий. При моей наблюдательности мне бы
роман писать. Сюжет так и просится на бумагу. Отставной профессор, старый сухарь, ученая вобла… Подагра, ревматизм, мигрень, печёнка и всякие штуки… Ревнив,
как Отелло. Живет поневоле в именье своей первой жены, потому что жить в городе ему не по карману. Вечно жалуется на свои несчастья, хотя в то же время сам необыкновенно счастлив.
Наша гимназия была вроде той,
какая описана у меня в первых двух книгах «В путь-дорогу». Но когда я
писал этот
роман, я еще близко стоял ко времени моей юности. Краски наложены, быть может, гуще, чем бы я это сделал теперь. В общем верно, но полной объективности еще нет.
А
какая это была"новая вещь"?
Роман"Взбаламученное море", которого он
писал тогда, кажется, вторую часть.
Николай Курочкин,
как я уже говорил выше, дал мысль Некрасову обратиться ко мне с предложением
написать роман для"Отечественных записок". Ко мне он относился очень сочувственно, много мне рассказывал про свои похождения, про то время, когда он жил в Швейцарии и был вхож в дом А.И.Герцена.
Он любил говорить о том,
как и когда
писал"Обрыв". Потом и в печать попали подробности о том,
как он запоем доканчивал
роман на водах,
писал по целому печатному листу в день и больше.
Все крепостническое, чиновничье, дворянско-сословное и благонамеренное так и взглянуло на
роман, и сам Иван Сергеевич
писал,
как ему противны были похвалы и объятия разных господ, когда он приехал в Россию.
За два с лишком года,
как я
писал роман, он давал мне повод и возможность оценить всю свою житейскую и учебную выучку, видеть, куда я сам шел и непроизвольно и вполне сознательно. И вместе с этим передо мною самим развертывалась картина русской культурной жизни с эпохи"николаевщины"до новой эры.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял
роман по нескольким главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я
писал его по кускам в несколько глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не было почти ничего готово из третьей книги —
как я называл тогда части моего
романа.
Некрасов, видимо, желал привязать меня к журналу, и, так
как я предложил ему
писать и статьи, особенно по иностранной литературе, он мне назначил сверх гонорара и ежемесячное скромное содержание. А за
роман я еще из-за границы согласился на весьма умеренный гонорар в 60 рублей за печатный лист, то есть в пять раз меньше той платы,
какую я получаю
как беллетрист уже около десяти лет.
Как беллетрист я после"Жертвы вечерней"задумал
роман"На суд"и начал его
писать в Вене.
Центральную сцену в"Обрыве"я читал, сидя также над обрывом, да и весь
роман прочел на воздухе, на разных альпийских вышках. Не столько лица двух героев. Райского и Волохова, сколько женщины: Вера, Марфенька, бабушка, а из второстепенных — няни, учителя гимназии Козлова — до сих пор мечутся предо мною,
как живые, а я с тех пор не перечитывал
романа и
пишу эти строки
как раз 41 год спустя в конце лета 1910 года.
Чернышевский
пишет утопический
роман «Что делать?», который стал
как бы катехизисом русского нигилизма, настольной книгой русской революционной интеллигенции.
Гонкур
напишет пять — десять таких
романов,
как его «La Fille Eliza», и всякий демократ, всякий друг человечества, даже всякий социальный мечтатель скажет ему спасибо: они в любом таком произведении найдут самую обильную пищу для своих протестов, для своей проповеди…
Когда я начал
писать, я рассчитывал заняться им,
как настоящей фигурой, а потом пришел к заключению, что для женщины, введенной мною в
роман, безразлично, кого она полюбит.