Неточные совпадения
Мне лично случилось с ним не раз беседовать; да и прежде я слышал от его собратов, что он отличается своим трудолюбием, ловкостью, с
какой помещает
романы и драмы, уменьем,
написавши посредственный
роман, сколотить на него тысяч 25–30 франков, переделать из этого
романа такую же посредственную драму и за нее получить не меньшую сумму.
Он уже знал, что я беседовал с русской публикой об его
романах, был также предупрежден и насчет деловой цели моего визита. Эту часть разговора мы вели без всяких околичностей. Гонкур, действительно, приступил к новому беллетристическому произведению; но не мог еще даже приблизительно сказать, когда он его окончит. Такие люди,
как этот художник-романист,
пишут не по нужде, а для своего удовольствия. Очень может быть, что он проработает над новым
романом два-три года. К замыслу
романа мы еще вернемся.
Гонкур
напишет пять — десять таких
романов,
как его «La Fille Eliza», и всякий демократ, всякий друг человечества, даже всякий социальный мечтатель скажет ему спасибо: они в любом таком произведении найдут самую обильную пищу для своих протестов, для своей проповеди…
Когда я начал
писать, я рассчитывал заняться им,
как настоящей фигурой, а потом пришел к заключению, что для женщины, введенной мною в
роман, безразлично, кого она полюбит.
Это авторское показание зародило во мне мысль: «Стало быть, он печатает первоначально
роман до его окончания в рукописи». Я позволил себе сделать этот вопрос. Золя не смутился и сказал, что, действительно, он всегда начинает печатать
роман в фельетонах газеты и
пишет его по мере надобности или по крайней мере начинает печатать, когда дойдет не больше
как до половины.
Работает Золя очень много; каждый год он
пишет целый
роман, листов до двадцати печатных. Кроме того, у него обязательная срочная работа в трех местах: ежемесячное письмо в «Вестник Европы» от одного до двух листов, театральные фельетоны в газете «Bien Public» каждую неделю и парижская корреспонденция в ежедневную провинциальную газету. Я поинтересовался узнать,
как он распределяет эти работы, требующие различного напряжения и настроения духа.
Недаром он начинал
как стихотворец и
написал немало премилых поэтических вещиц, прежде чем обратился к сцене, к драмам и комедиям, а под конец к
роману.
— Серьезная мысль! — повторил он, — ты говоришь о романе, как о серьезном деле! А вправду: пиши, тебе больше нечего делать,
как писать романы…
Неточные совпадения
Ее
писали,
как роман, для утешения людей, которые ищут и не находят смысла бытия, — я говорю не о временном смысле жизни, не о том, что диктует нам властное завтра, а о смысле бытия человечества, засеявшего плотью своей нашу планету так тесно.
Вот тебе и драма, любезный Борис Павлович: годится ли в твой
роман?
Пишешь ли ты его? Если
пишешь, то сократи эту драму в двух следующих словах. Вот тебе ключ, или «le mot de l’enigme», [ключ к загадке (фр.).] —
как говорят здесь русские люди, притворяющиеся не умеющими говорить по-русски и воображающие, что говорят по-французски.
Ему пришла в голову прежняя мысль «
писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая,
как степь, скука лежит в самой жизни,
как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти,
как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего
романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
Между тем
писать выучился Райский быстро, читал со страстью историю, эпопею,
роман, басню, выпрашивал, где мог, книги, но с фактами, а умозрений не любил,
как вообще всего, что увлекало его из мира фантазии в мир действительный.
—
Как же! — вмешался Леонтий, — я тебе говорил: живописец, музыкант… Теперь
роман пишет: смотри, брат,
как раз тебя туда упечет. Что ты: уж далеко? — обратился он к Райскому.