На другой день, однако, я спросил одного из наших чиновников, бывшего моим товарищем в Казанской гимназии, А. С. Скуридина, которого Розенкампф очень любил: «Правда ли, что у нашего директора есть какие-то сочинения умершего Вольфа?» Скуридин сначала запирался, говорил, что ничего не знает, а потом под великим секретом открылся мне, что это правда, что он видел эти бумаги, писанные по-русски и самым неразборчивым почерком, что сам Розенкампф ни прочесть, ни понять их не может, что Скуридин кое-что переводил ему на немецкий язык, что это совершенная галиматья, но что Розенкампф очень дорожит бреднями сумасшедшего Вольфа и
ни за что на свете никому не дает их.
Я знал, серьезно знал, все эти три дня, что Версилов придет сам, первый, — точь-в-точь как я хотел того, потому что
ни за что на свете не пошел бы к нему первый, и не по строптивости, а именно по любви к нему, по какой-то ревности любви, — не умею я этого выразить.
Неточные совпадения
— Я пожалуюсь? Да
ни за что в
свете! Разговоры такие пойдут,
что и не рад жалобе! Вот
на заводе — взяли задатки, ушли.
Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги
на край
света!
Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали, упирались и не хотели
ни за что в
свете тронуться с места, несмотря
на красноречие кнутов.
Я помню,
что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал
ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня
на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду
на том
свете не платят
за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
И уж как
ни старались потом мужья и родственники примирить их, но нет, оказалось,
что все можно сделать
на свете, одного только нельзя: примирить двух дам, поссорившихся
за манкировку визита.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают,
что я выбрился для… да непременно же подумают! Да
ни за что же
на свете!