Неточные совпадения
— Я пожалуюсь? Да
ни за что в
свете! Разговоры такие пойдут,
что и не рад жалобе! Вот
на заводе — взяли задатки, ушли.
Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги
на край
света!
Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали, упирались и не хотели
ни за что в
свете тронуться с места, несмотря
на красноречие кнутов.
Я помню,
что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал
ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня
на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду
на том
свете не платят
за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..
И уж как
ни старались потом мужья и родственники примирить их, но нет, оказалось,
что все можно сделать
на свете, одного только нельзя: примирить двух дам, поссорившихся
за манкировку визита.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают,
что я выбрился для… да непременно же подумают! Да
ни за что же
на свете!
Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда,
что Соня теперь с ним навеки и пойдет
за ним хоть
на край
света, куда бы ему
ни вышла судьба.
Счастлив, кто
на чреде трудится знаменитой:
Ему и то уж силы придаёт,
Что подвигов его свидетель целый
свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды,
за весь потерянный покой,
Ни славою,
ни почестьми не льстится,
И мыслью оживлён одной:
Что к пользе общей он трудится.
Необыкновенны переливы вечернего
света на небе — яшмовые, фиолетовые, лазурные, наконец такие странные, темные и прекрасные тоны, под какие
ни за что не подделаться человеку!
Но Хиония Алексеевна была уже
за порогом, предоставив Привалову бесноваться одному. Она была довольна,
что наконец проучила этого миллионера, из-за которого она перенесла
на своей собственной спине столько человеческой несправедливости.
Чем она не пожертвовала для него — и вот вам благодарность
за все труды, хлопоты, неприятности и даже обиды. Если бы не этот Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?.. Нет, решительно нигде
на свете нет
ни совести,
ни справедливости,
ни признательности!
— В добрый час… Жена-то догадалась хоть уйти от него, а то пропал бы парень
ни за грош… Тоже кровь, Николай Иваныч… Да и то сказать: мудрено с этакой красотой
на свете жить… Не по себе дерево согнул он, Сергей-то… Около этой красоты больше греха,
чем около денег. Наш брат, старичье,
на стены лезут, а молодые и подавно… Жаль парня.
Что он теперь:
ни холост,
ни женат,
ни вдовец…
Мучили его тоже разные странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось сойти вниз, отпереть дверь, пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы
за что, и сам он решительно не сумел бы изложить
ни одной причины в точности, кроме той разве,
что стал ему этот лакей ненавистен как самый тяжкий обидчик, какого только можно приискать
на свете.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка!
чего бы я не дал, чтобы узнать,
что у нее
на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет
ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я
за грустью не вижу
света; а я ее так люблю, как
ни один человек
на свете не любил и не будет никогда любить».
«Туда к черту! Вот тебе и свадьба! — думал он про себя, уклоняясь от сильно наступавшей супруги. — Придется отказать доброму человеку
ни за что ни про
что. Господи боже мой,
за что такая напасть
на нас грешных! и так много всякой дряни
на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
Он бросал деньги направо и налево, никому
ни в
чем не отказывал, особенно учащейся молодежи, держал
на Тверской,
на углу Чернышевского переулка, рядом с генерал-губернаторским домом магазинчик виноградных вин из своих великолепных крымских виноградников «Новый
Свет» и продавал в розницу чистое, натуральное вино по двадцать пять копеек
за бутылку.
Иногда я доводил ее до того,
что она как бы опять видела кругом себя
свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила,
что меня же с горечью обвиняла
за то,
что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец,
на предложение брака,
что она
ни от кого не требует
ни высокомерного сострадания,
ни помощи,
ни «возвеличения до себя».
Если б только могло быть (
чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только то,
что он боится сказать и
ни за что не скажет людям, не только то,
что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в
чем боится подчас признаться самому себе, — то ведь
на свете поднялся бы тогда такой смрад,
что нам бы всем надо было задохнуться.
А если у меня его нет, так не подлец же я в самом деле, чтобы для меня из-за этого уж и места
на свете не было… нет, любезный друг, тут как
ни кинь, все клин! тут, брат, червяк такой есть — вот
что!
Чего он захочет, то ему сейчас во
что бы то
ни стало вынь да положи — иначе он с ума сойдет, и, в те поры ничего он
на свете за это достижение не пожалеет, а потом, когда получит, не дорожит счастьем.
По этому случаю разная, конечно, идет тут болтовня, хотя, разумеется, с ее стороны ничего нельзя предположить серьезного: она слишком для этого молода и слишком большого
света; но как бы то
ни было, сильное имеет
на него влияние, так
что через нее всего удобнее
на него действовать, — а она довольно доступна для этого: помотать тоже любит, должишки делает; и если
за эту струнку взяться, так многое можно разыграть.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг,
ни с того
ни с сего, найдена была превосходнейшей женщиной,
на том основании,
что при таком состоянии, нестарая еще женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в
свете, а всю себя посвятила семейству; но
что, собственно, делает она в этой семейной жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали,
что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только,
что надобно же было
за что-нибудь похвалить.
— Да то,
что ни ты,
ни я, мы не бабы, не красные девицы; много у нас крови
на душе; а ты мне вот
что скажи, атаман: приходилось ли тебе так,
что как вспомнишь о каком-нибудь своем деле, так тебя словно клещами
за сердце схватит и холодом и жаром обдаст с ног до головы, и потом гложет, гложет, так
что хоть бы
на свет не родиться?
— Так оставь меня! Вот видишь ли, Елена, когда я сделался болен, я не тотчас лишился сознания; я знал,
что я
на краю гибели; даже в жару, в бреду я понимал, я смутно чувствовал,
что это смерть ко мне идет, я прощался с жизнью, с тобой, со всем, я расставался с надеждой… И вдруг это возрождение, этот
свет после тьмы, ты… ты… возле меня, у меня… твой голос, твое дыхание… Это свыше сил моих! Я чувствую,
что я люблю тебя страстно, я слышу,
что ты сама называешь себя моею, я
ни за что не отвечаю… Уйди!
— Слава тебе господи! — вскричал Алексей. — Насилу ты
за ум хватился, боярин! Ну, отлегло от сердца! Знаешь ли
что, Юрий Дмитрич? Теперь я скажу всю правду: я не отстал бы от тебя,
что б со мной
на том
свете ни было, если б ты пошел служить не только полякам, но даже татарам; а как бы знал да ведал,
что у меня было
на совести? Каждый день я клал по двадцати земных поклонов, чтоб господь простил мое прегрешение и наставил тебя
на путь истинный.
Петр. Ах ты, горькая моя! И где это ты так любить научилась? И с
чего это твоя ласка так душу разнимает,
что ни мать, кажется, и никто
на свете… Только уж ты, пожалуйста! Ведь мне
что же? Уж и мне
за тобой… не миновать, выходит.
Ни за что в
свете он бы не согласился
на то, чтобы слова, произнесенные Ириной, не были в действительности ею произнесены…
Каким бы неуклюжим зверем
ни казался мужик, идя
за своею сохой, и как бы он
ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему поближе, чувствуешь,
что в нем есть то нужное и очень важное,
чего нет, например, в Маше и в докторе, а именно, он верит,
что главное
на земле — правда и
что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего
на свете он любит справедливость.
В минуту своего рождения он не представлял ничего необыкновенного, разумеется если не принимать во внимание того,
что он, по словам наблюдавшей его бабушкиной фаворитки Ольги Федотовны, появясь
на свет,
ни за что не хотел плакать.
Дверь открылась. Вошел Соколов, стараясь ступать осторожно, а
за ним фельдшер. Они пошептались о чем-то с Титом. Соколов ушел, фельдшер остался. Я смотрел
на все это прищуренными глазами и, казалось,
ни о
чем не думал, ощущая только желтую полосу
света из окна, блики
на чайнике и светящееся лицо Тита.
Завтра же,
чем свет, мы вместе отправляемся в пустынь, а потом я его непременно сам провожу до Духанова во избежание вторичных падений, как, например, сегодня; а там уж его примет, с рук
на руки, Степанида Матвеевна, которая к тому времени непременно воротится из Москвы и уж
ни за что не выпустит его в другой раз путешествовать, —
за это я отвечаю.
— Деньги-то кровные! Конечно,
что и говорить,
за вами они не пропадут, как в банке, а все-таки пора бы… Кому и нужда, а кто… и погулять хочет. Вот вы вчера Поликарпа
ни много
ни мало как
на тот
свет отправили, а
за что? Монастырь какой-то завели… не понимай я вашей хитрости, давно б ушел, человек я вольный и способный.
Печать иная почивала
на этом облике: вам вверить ей хотелось все,
что вам мило и дорого
на свете, и ваше внутреннее чувство вам
за нее клялось,
что ни соблазн любовных слов,
ни золото,
ни почести,
ни диадема королевы врасплох ее застать не могут и не возьмут ее в осаду.
«Чай он, мой голубчик, — продолжала солдатка, — там либо с голоду помер, либо вышел да попался в руки душегубам… а ты, нечесанная голова, и не подумал об этом!.. да знаешь ли,
что за это тебя черти
на том
свете живого зажарят… вот родила я какого негодяя,
на свою голову… уж кабы знала, не видать бы твоему отцу от меня
ни к…..а!» — и снова тяжкие кулаки ее застучали о спину и зубы несчастного, который, прижавшись к печи, закрывал голову руками и только по временам испускал стоны почти нечеловеческие.
— Не досадуйте; я смеюсь тому,
что вы сами себе враг, и если б вы попробовали, то вам и удалось, может быть, хоть бы и
на улице дело было;
чем проще, тем лучше…
Ни одна добрая женщина, если только она не глупа или особенно не сердита
на что-нибудь в эту минуту, не решилась бы отослать вас без этих двух слов, которых вы так робко вымаливаете… Впрочем,
что я! конечно, приняла бы вас
за сумасшедшего. Я ведь судила по себе. Сама-то я много знаю, как люди
на свете живут!
Я больше не нес
на себе роковой ответственности
за все,
что бы
ни случилось
на свете.
На самом первом шагу своего выхода в
свет, когда бывшие товарищи по училищу собрались вместе, чтобы «взбрызнуть свои эполеты», Фермор
за обедом прочитал стихи своего сочинения, в которых взывал к совести своих однокашников, приглашая их тут же дать друг перед другом торжественную клятву,
что они будут служить отечеству с совершенным бескорыстием и не только
ни один никогда не станет вознаграждать себя сам, по «системе самовознаграждения», но и другим этого не дозволит делать, а, несмотря
ни на что, остановит всякое малейшее злоупотребление и не пощадит вора.
У старика всегда была склонность к семейной жизни, и он любил свое семейство больше всего
на свете, особенно старшего сына-сыщика и невестку. Аксинья, едва вышла
за глухого, как обнаружила необыкновенную деловитость и уже знала, кому можно отпустить в долг, кому нельзя, держала при себе ключи, не доверяя их даже мужу, щелкала
на счетах, заглядывала лошадям в зубы, как мужик, и всё смеялась или покрикивала; и,
что бы она
ни делала,
ни говорила, старик только умилялся и бормотал...
Как-то утром они о чем-то повздорили. Таня заплакала и ушла к себе в комнату. Она не выходила
ни обедать,
ни чай пить. Егор Семеныч сначала ходил важный, надутый, как бы желая дать понять,
что для него интересы справедливости и порядка выше всего
на свете, но скоро не выдержал характера и пал духом. Он печально бродил по парку и все вздыхал: «Ах, боже мой, боже мой!» — и
за обедом не съел
ни одной крошки. Наконец, виноватый, замученный совестью, он постучал в запертую дверь и позвал робко...
— Ай, нет, Катерина Архиповна,
ни за что в
свете, — возразила гостья и здесь рассказала происшествие, случившееся с одною какой-то важною дамою, которая ехала домой
на извозчике и которую не только обобрали, но даже завезли в такой дом, о котором она прежде и понятия не имела. После этого рассказа ужас овладел всеми дамами.
— Так потому?
Ни за что в
свете не вытерплю такой обиды! — закричала Афимья Борисовна. Глаза ее распылались, она выскочила со стула, бросила салфетку
на стол и продолжала кричать:"Кто-то женился бог знает
на ком и для
чего, может, нужно было поспешить, а я терпи поругание?
Ни за что в
свете не останусь… Нога моя у вас не будет…"и хотела выходить.
И там проказник был препоручен
Старухе-тетке самых строгих правил.
Свет утверждал,
что резвый Купидон
Ее краснеть
ни разу не заставил.
Она была одна из тех княжен,
Которые, страшась святого брака,
Не смеют дать решительного знака
И потому в сомненьи ждут да ждут,
Покуда их
на вист не позовут,
Потом остаток жизни, как умеют, —
За картами клевещут и желтеют.
Добро бы был при месте большом, женой обладал, детей поразвел; добро б его там под суд какой
ни на есть притянули; а то ведь и человек совсем дрянь, с одним сундуком и с немецким замком; лежал с лишком двадцать лет
за ширмами, молчал,
свету и горя не знал, скопидомничал, и вдруг вздумалось теперь человеку, с пошлого, с праздного слова какого-нибудь, совсем перевернуть себе голову, совсем забояться о том,
что на свете вдруг стало жить тяжело…
Тогда убитый, потрясенный Аркадий, никак не ожидавший подобной развязки, бросил все, всех докторов
на свете, и пустился домой, в последней степени испуга
за Васю. Он вбежал в квартиру. Мавра, как
ни в
чем не бывало, мела пол, ломала лучинки и готовилась печь топить. Он в комнату — Васи и след простыл: он ушел со двора.
Пример этот приведен здесь отчасти в доказательство,
что на всем
свете не сыскать существа, которые было бы так безусловно относительно, как скучный человек. Не угодно ли после того делать
на его счет какие бы то
ни было выводы и определения; не угодно ли приискать ему существенную положительную форму! По моему мнения Б* орел; по вашему, тот же Б*, индюк; вы стоите
за свои убеждения, я
за свои; кто из нас прав, кто виноват? Нам могут верить и не верить. Вопрос остается нерешенным.
Спалив токарню, сам же писарь, как
ни в
чем не бывало, подговаривал Трифона подать становому объявление. «Как зачнется следствие, — думал он, — запутаю Лохматого бумагами, так оплету,
что овина да жалоб и
на том
свете не забудет». Спознал Морковкин,
что Трифон не хочет судиться,
что ему мужики «спасибо»
за то говорят.
Правду сказать, он не то чтоб настоящим ходоком от миру был, чтоб нарочно в город посылали его с жалобой,
на это он
ни за что бы в
свете не пошел.
Ни за что бы в
свете не огорчила она покорную, во всем согласную, во всяких случаях безответную соседку игуменью, если б у самой
на душе мало-мальски было спокойнее…
Если бы дядя Елистрат чуть не силком затащил его,
ни за что бы
на свете не переступил он порога ее.
Так его рогожский священник наш, батюшка Иван Матвеич, и в глаза и
за глаза зовет, а матушка Пульхерия, рогожская то есть игуменья, всем говорит,
что вот без малого сто годов она
на свете живет, а такого благочестия, как в Семене Елизарыче,
ни в ком не видывала…
Добро бы был при месте большом, женой обладал, детей поразвел; добро б его там под суд какой
ни есть притянули; а то ведь и человек совсем дрянь, с одним сундуком и с немецким замком, лежал с лишком двадцать лет
за ширмами, молчал,
свету и горя не знал, скопидомничал, и вдруг вздумалось теперь человеку, с пошлого, праздного слова какого-нибудь, совсем перевернуть себе голову, совсем забояться о том,
что на свете вдруг стало жить тяжело…
Ни по платью,
ни по осанке не походила она
ни на скитских матерей,
ни на монахинь,
что шатаются по белу
свету за сборами,
ни на странниц богомолок.