Неточные совпадения
Теперь я
стал замечать, что сестрица моя не все понимает, и потому, перенимая речи у няньки, старался
говорить понятным языком для маленького дитяти.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать,
говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не
станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Говорили много в этом роде; но дедушка как будто не слушал их, а сам так пристально и добродушно смотрел на меня, что робость моя
стала проходить.
Он добрый, ты должен любить его…» Я отвечал, что люблю и, пожалуй, сейчас опять пойду к нему; но мать возразила, что этого не нужно, и просила отца сейчас пойти к дедушке и посидеть у него: ей хотелось знать, что он
станет говорить обо мне и об сестрице.
Все это меня успокоило и обрадовало, особенно потому, что другие
говорили, да я и сам видел, что маменька
стала здоровее и крепче.
Это произвело на меня такое действие, что я вдруг, как
говорили, развернулся, то есть
стал смелее прежнего, тверже и бойчее.
Ровно заслон!» Но, видно, я был настоящий рыбак по природе, потому что и тогда
говорил Евсеичу: «Вот если б на удочку вытащить такого леща!» Мне даже как-то
стало невесело, что поймали такое множество крупной рыбы, которая могла бы клевать у нас; мне было жалко, что так опустошили озеро, и я печально
говорил Евсеичу, что теперь уж не будет такого клеву, как прежде; но он успокоил меня, уверив, что в озере такая тьма-тьмущая рыбы, что озеро так велико, и тянули неводом так далеко от наших мостков, что клев будет не хуже прежнего.
«Вот видишь, соколик, —
говорил Евсеич, — рыбы-то
стало больше.
Наконец мать обратила на нас внимание и
стала говорить с нами, то есть собственно со мною, потому что сестра была еще мала и не могла понимать ее слов, даже скоро ушла в детскую к своей няне.
Говорили, что мороз
стал гораздо сильнее; когда отворяли дверь, то врывающийся холод клубился каким-то белым паром и в одну минуту обхватывал всю избу.
Обрадованный, что со мной и с сестрицей бабушка и тетушка
стали ласковы, и уверенный, что все нас любят, я сам сделался очень ласков со всеми, особенно с бабушкой. Я скоро предложил всему обществу послушать моего чтения из «Россиады» и трагедий Сумарокова. Меня слушали с любопытством, и хвалили, и
говорили, что я умник, грамотей и чтец.
Она
стала говорить со мною о том, о чем прежде не
говаривала.
«Одна моя надежда, —
говорила мать, — Чичаговы; по счастью, они переезжают тоже в деревню и
станут жить в тридцати верстах от нас.
«Как переменилась матушка после кончины батюшки, —
говорила моя мать, — она даже ростом
стала как будто меньше; ничем от души не занимается, все ей
стало словно чужое; беспрестанно поминает покойника, даже об сестрице Татьяне Степановне мало заботится.
Она
говорила Чичагову, что у меня и без того слишком горячее воображение и что после волшебных сказок Шехеразады я
стану бредить наяву; но Петр Иваныч как-то умел убедить мою мать, что чтение «Тысячи и одной ночи» не будет мне вредно.
Тетушка часто останавливала меня,
говоря: «А как же тут нет того, что ты нам рассказывал?
стало быть, ты все это от себя выдумал?
Я вдруг обратился к матери с вопросом: «Неужели бабушка Прасковья Ивановна такая недобрая?» Мать удивилась и сказала: «Если б я знала, что ты не спишь, то не
стала бы всего при тебе
говорить, ты тут ничего не понял и подумал, что Александра Ивановна жалуется на тетушку и что тетушка недобрая; а это все пустяки, одни недогадки и кривое толкованье.
Обогащенный новыми книгами и новыми впечатлениями, которые сделались явственнее в тишине уединения и ненарушимой свободы, только после чурасовской жизни вполне оцененной мною, я беспрестанно разговаривал и о том и о другом с своей матерью и с удовольствием замечал, что я
стал старше и умнее, потому что мать и другие
говорили, рассуждали со мной уже о том, о чем прежде и
говорить не хотели.
Я
стал заниматься иногда играми и книгами,
стал больше сидеть и
говорить с матерью и с радостью увидел, что она была тем довольна.
Они неравнодушно приняли наш улов; они ахали, разглядывали и хвалили рыбу, которую очень любили кушать, а Татьяна Степановна — удить; но мать махнула рукой и не
стала смотреть на нашу добычу,
говоря, что от нее воняет сыростью и гнилью; она даже уверяла, что и от меня с отцом пахнет прудовою тиной, что, может быть, и в самом деле было так.
Я уверял ее, что ничего не
стану говорить маменьке, но Параша тогда только успокоилась, когда заставила меня побожиться, что не скажу ни одного слова.
Я с новым твоим старостой и
говорить не
стану: больно речист».
Сад с яблоками, которых мне и есть не давали, меня не привлекал; ни уженья, ни ястребов, ни голубей, ни свободы везде ходить, везде гулять и все
говорить, что захочется; вдобавок ко всему, я очень знал, что мать не будет заниматься и разговаривать со мною так, как в Багрове, потому что ей будет некогда, потому что она или будет сидеть в гостиной, на балконе, или будет гулять в саду с бабушкой и гостями, или к ней
станут приходить гости; слово «гости» начинало делаться мне противным…
Мать в самом деле была большая охотница до яблок и ела их так много, что хозяйка, наконец, перестала потчевать,
говоря: «Ты этак, пожалуй, обедать не
станешь».
В короткое время нашей разлуки он вырос, очень похорошел и
стал лучше
говорить.
Многое вам будет неприятно, но я
стану говорить не для ссоры, а для того, чтоб у нас на будущее время не было причин к неудовольствиям.
Что касается до вредного влияния чурасовской лакейской и девичьей, то мать могла быть на этот счет совершенно спокойна: все как будто сговорились избегать нас и ничего при нас не
говорить. Даже Иванушка-буфетчик перестал при нас подходить к Евсеичу и болтать с ним, как бывало прежде, и Евсеич, добродушно смеясь, однажды сказал мне: «Вот так-то лучше!
Стали нас побаиваться!»
Стали старшие дочери его допрашивать: не потерял ли он своего богатства великого; меньшая же дочь о богатстве не думает, и
говорит она своему родителю: «Мне богатства твои ненадобны; богатство дело наживное, а открой ты мне свое горе сердешное».
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и
стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом,
стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и
стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную,
говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
И услышала она, ровно кто вздохнул, за беседкою, и раздался голос страшный, дикой и зычный, хриплый и сиплый, да и то
говорил он еще вполголоса; вздрогнула сначала молодая дочь купецкая, красавица писаная, услыхала голос зверя лесного, чуда морского, только со страхом своим совладала и виду, что испужалася, не показала, и скоро слова его ласковые и приветливые, речи умные и разумные
стала слушать она и заслушалась, и
стало у ней на сердце радошно.
Не слушала таких речей молода купецка дочь, красавица писаная, и
стала молить пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что никакого на свете страшилища не испугается и что не разлюбит она своего господина милостивого, и
говорит ему таковые слова: «Если ты стар человек — будь мне дедушка, если середович — будь мне дядюшка, если же молод ты — будь мне названой брат, и поколь я жива — будь мне сердечный друг».