Неточные совпадения
Вот как текла эта однообразная и невеселая жизнь: как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу
в восьмом, нянька водила нас к дедушке и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и не говорили, потом отсылали нас
в нашу
комнату; около двенадцати часов мы выходили
в залу обедать; хотя от нас была дверь прямо
в залу, но она была заперта на ключ и даже завешана ковром, и мы проходили через коридор,
из которого тогда еще была дверь
в гостиную.
В один
из таких скучных, тяжелых дней вбежала к нам
в комнату девушка Феклуша и громко закричала: «Молодые господа едут!» Странно, что я не вдруг и не совсем поверил этому известию.
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде были
в большой милости, сидели теперь у печки на стульях, а мы у дедушки на кровати; видя, что он не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их называли), соскучась молчать и не принимая участия
в наших разговорах, уходили потихоньку
из комнаты в девичью, где было им гораздо веселее.
Дяди мои поместились
в отдельной столовой,
из которой, кроме двери
в залу, был ход через общую, или проходную,
комнату в большую столярную; прежде это была горница,
в которой у покойного дедушки Зубина помещалась канцелярия, а теперь
в ней жил и работал столяр Михей, муж нашей няньки Агафьи, очень сердитый и грубый человек.
Дети Княжевичей были молодцы, потому что отец и мать воспитывали их без всякой неги; они не знали простуды и ели все, что им вздумается, а я, напротив, кроме ежедневных диетных кушаний, не смел ничего съесть без позволения матери;
в сырую же погоду меня не выпускали
из комнаты.
Я осыпал дядю всеми бранными словами, какие только знал; назвал его подьячим, приказным крючком и мошенником, а Волкова, как главного виновника и преступника, хотел непременно застрелить, как только достану ружье, или затравить Суркой (дворовой собачонкой, известной читателям); а чтоб не откладывать своего мщения надолго, я выбежал, как исступленный,
из комнаты, бросился
в столярную, схватил деревянный молоток, бегом воротился
в гостиную и, подошед поближе, пустил молотком прямо
в Волкова…
Евсеич отдал нас с рук на руки Матвею Васильичу, который взял меня за руку и ввел
в большую неопрятную
комнату,
из которой несся шум и крик, мгновенно утихнувший при нашем появлении, —
комнату, всю установленную рядами столов со скамейками, каких я никогда не видывал; перед первым столом стояла, утвержденная на каких-то подставках, большая черная четвероугольная доска; у доски стоял мальчик с обвостренным мелом
в одной руке и с грязной тряпицей
в другой.
Тогда я побежал
в детскую и старался
из всех сил убедить Парашу и других заходивших
в нашу
комнату в нелепости их рассказов, но — без всякого успеха!
Не слушайте сестрицы; ну, чего дедушку глядеть: такой страшный, одним глазом смотрит…» Каждое слово Параши охватывало мою душу новым ужасом, а последнее описание так меня поразило, что я с криком бросился вон
из гостиной и через коридор и девичью прибежал
в комнату двоюродных сестер; за мной прибежала Параша и сестрица, но никак не могли уговорить меня воротиться
в гостиную.
Мать простила, но со всем тем выгнала вон
из нашей
комнаты свою любимую приданую женщину и не позволила ей показываться на глаза, пока ее не позовут, а мне она строго подтвердила, чтоб я никогда не слушал рассказов слуг и не верил им и что это все выдумки багровской дворни: разумеется, что тогда никакое сомнение
в справедливости слов матери не входило мне
в голову.
Один раз как-то без него я заглянул даже
в дедушкину
комнату: она была пуста, все вещи куда-то вынесли, стояла только
в углу его скамеечка и кровать с веревочным переплетом, посредине которого лежал тонкий лубок, покрытый войлоком, а на войлоке спали поочередно который-нибудь
из чтецов псалтыря.
Приближался конец мая, и нас с сестрицей перевели
из детской
в так называемую столовую, где, впрочем, мы никогда не обедали; с нами спала Параша, а
в комнате, которая отделяла нас от столярной, спал Евсеич: он получил приказание не отходить от меня.
Через несколько дней нас перевели
из столовой
в прежнюю детскую
комнату.
Мы вошли прямо к бабушке: она жила
в дедушкиной горнице,
из которой была прорублена дверь
в ее прежнюю
комнату, где поселилась Татьяна Степановна.
Нам отвели большой кабинет,
из которого была одна дверь
в столовую, а другая —
в спальню; спальню также отдали нам;
в обеих
комнатах, лучших
в целом доме, Прасковья Ивановна не жила после смерти своего мужа: их занимали иногда почетные гости, обыкновенные же посетители жили во флигеле.
Гости еще не вставали, да и многие
из тех, которые уже встали, не приходили к утреннему чаю, а пили его
в своих
комнатах.
Диванная,
в которую перешли мы
из гостиной, уже не могла поразить меня, хотя была убрана так же роскошно; но зато она понравилась мне больше всех
комнат: широкий диван во всю внутреннюю стену и маленькие диванчики по углам, обитые яркой красной материей, казались стоящими
в зеленых беседках
из цветущих кустов, которые были нарисованы на стенах.
В каждой
комнате, чуть ли не
в каждом окне, были у меня замечены особенные предметы или места, по которым я производил мои наблюдения:
из новой горницы, то есть
из нашей спальни, с одной стороны виднелась Челяевская гора, оголявшая постепенно свой крутой и круглый взлобок, с другой — часть реки давно растаявшего Бугуруслана с противоположным берегом;
из гостиной чернелись проталины на Кудринской горе, особенно около круглого родникового озера,
в котором мочили конопли;
из залы стекленелась лужа воды, подтоплявшая грачовую рощу;
из бабушкиной и тетушкиной горницы видно было гумно на высокой горе и множество сурчин по ней, которые с каждым днем освобождались от снега.
Мне самому было очень досадно; я поспешил одеться, заглянул к сестрице и братцу, перецеловал их и побежал
в тетушкину
комнату,
из которой видно было солнце, и, хотя оно уже стояло высоко, принялся смотреть на него сквозь мои кулаки.
Флигель,
в котором мы остановились, был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же рыцарь грозно смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей
в той
комнате, где мы спали. На другой картине так же лежали синие виноградные кисти
в корзине, разрезанный красный арбуз с черными семечками на блюде и наливные яблоки на тарелке. Но я заметил перемену
в себе: картины, которые мне так понравились
в первый наш приезд, показались мне не так хороши.
И от всего этого надобно было уехать, чтоб жить целую зиму
в неприятном мне Чурасове, где не нравились мне многие
из постоянных гостей, где должно избегать встречи с тамошней противной прислугой и где все-таки надо будет сидеть по большей части
в известных наших, уже опостылевших мне,
комнатах; да и с матерью придется гораздо реже быть вместе.
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась
из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, —
из чего же ты споришь? (Кричит
в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет
в комнату, ничего не расскажет!
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один
из чертей вылез
из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по
комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.
На улице царили голодные псы, но и те не лаяли, а
в величайшем порядке предавались изнеженности и распущенности нравов; густой мрак окутывал улицы и дома; и только
в одной
из комнат градоначальнической квартиры мерцал далеко за полночь зловещий свет.
Когда затихшего наконец ребенка опустили
в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел
из комнаты.
Она боялась оставаться одна теперь и вслед за человеком вышла
из комнаты и пошла
в детскую.