Неточные совпадения
Один
раз, сидя на окошке (с этой минуты я все уже твердо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтобы послали посмотреть, кто это плачет, что, «верно, кому-нибудь больно» — мать послала девушку, и та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, еще слепого, щеночка,
который, весь дрожа и не твердо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
Я собрался прежде всех: уложил свои книжки, то есть «Детское чтение» и «Зеркало добродетели», в
которое, однако, я уже давно не заглядывал; не забыл также и чурочки, чтоб играть ими с сестрицей; две книжки «Детского чтения»,
которые я перечитывал уже в третий
раз, оставил на дорогу и с радостным лицом прибежал сказать матери, что я готов ехать и что мне жаль только оставить Сурку.
Наконец отыскали выборного, как он ни прятался, должность
которого на этот
раз за отсутствием мужа исправляла его жена чувашка; она отвела нам квартиру у богатого чувашенина,
который имел несколько изб, так что одну из них очистили совершенно для нас.
Конечно, я привык слышать подобные слова от Евсеича и няньки, но все странно, что я так недоверчиво обрадовался; впрочем, слава богу, что так случилось: если б я совершенно поверил, то, кажется, сошел бы с ума или захворал; сестрица моя начала прыгать и кричать: «Маменька приехала, маменька приехала!» Нянька Агафья,
которая на этот
раз была с нами одна, встревоженным голосом спросила: «Взаправду, что ли?» — «Взаправду, взаправду, уж близко, — отвечала Феклуша, — Ефрем Евсеич побежал встречать», — и сама убежала.
Дорога наша была совсем не та, по
которой мы ездили в первый
раз в Багрово, о чем я узнал после.
Один
раз как-то без него я заглянул даже в дедушкину комнату: она была пуста, все вещи куда-то вынесли, стояла только в углу его скамеечка и кровать с веревочным переплетом, посредине
которого лежал тонкий лубок, покрытый войлоком, а на войлоке спали поочередно который-нибудь из чтецов псалтыря.
Прощанье было продолжительное, обнимались, целовались и плакали, особенно бабушка,
которая не один
раз говорила моему отцу: «Ради бога, Алеша, выходи поскорее в отставку в переезжай в деревню.
Во второй
раз стояла жестокая зима, скончался дедушка, и я испытал впечатления мучительного страха, о
котором долго не мог забыть.
Я даже уговаривал свою сестрицу,
которая также тосковала и не
раз принималась плакать.
Тут я получил в первый
раз настоящее понятие о «пугачевщине», о
которой прежде только слыхал мимоходом.
Александра Ивановна также явилась к своей должности — занимать гостей,
которых на этот
раз было человек пятнадцать.
Прасковьи Ивановны я не понимал; верил на слово, что она добрая, но постоянно был недоволен ее обращением со мной, с моей сестрой и братцем,
которого она один
раз приказала было высечь за то, что он громко плакал; хорошо, что маменька не послушалась.
По совету тетушки, для нашего усыпления позвали один
раз ключницу Палагею,
которая была великая мастерица сказывать сказки и
которую даже покойный дедушка любил слушать.
Пришла Палагея, не молодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась богу, подошла к ручке, вздохнула несколько
раз, по своей привычке всякий
раз приговаривая: «Господи, помилуй нас, грешных», — села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала говорить, немного нараспев: «В некиим царстве, в некиим государстве…» Это вышла сказка под названием «Аленький цветочек» [Эту сказку,
которую слыхал я в продолжение нескольких годов не один десяток
раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал ее, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Палагеи.
Мне казалось, что я до сих пор не понимал, не знал ей всей цены, что я не достоин матери,
которая несколько
раз спасла мне жизнь, жертвуя своею.
Отец,
который ни
разу еще не ходил удить, может быть, потому, что матери это было неприятно, пошел со мною и повел меня на пруд,
который был спущен.
Я был уверен, что и мой отец чувствовал точно то же, потому что лицо его, как мне казалось, стало гораздо веселее; даже сестрица моя,
которая немножко боялась матери, на этот
раз так же резвилась и болтала, как иногда без нее.
Когда речь дошла до хозяина, то мать вмешалась в наш разговор и сказала, что он человек добрый, недальний, необразованный и в то же время самый тщеславный, что он, увидев в Москве и Петербурге, как живут роскошно и пышно знатные богачи, захотел и сам так же жить, а как устроить ничего не умел, то и нанял себе разных мастеров, немцев и французов, но, увидя, что дело не ладится, приискал какого-то промотавшегося господина, чуть ли не князя, для того чтобы он завел в его Никольском все на барскую ногу; что Дурасов очень богат и не щадит денег на свои затеи; что несколько
раз в год он дает такие праздники, на
которые съезжается к нему вся губерния.
Люди наши рассказывали, что натерпелись такого страху, какого сроду не видывали, что не спали всю ночь и пробились с голодными лошадьми,
которые не стояли на месте и несколько
раз едва не опрокинули завозню.
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской,
которая на этот
раз гостила у своей сестрицы.
Потом воротились, кушали чай и кофе, потом был обед, за
которым происходило все точно то же, что я уже рассказывал не один
раз: гости пили, ели, плакали, поминали и — разъехались.
Мать иногда скучала ими; но в этот
раз попался нам хозяин — необыкновенно умный мужик,
который своими рассказами о барине всех нас очень занял и очень смешил мою мать.
Когда стало приближаться Крещенье,
которое было в то же время днем рождения моей матери, то мать сказала один
раз, разговаривая с Александрой Ивановной в присутствии Прасковьи Ивановны,
которая играла с моим отцом в пикет, что очень бы желала на шестое число куда-нибудь уехать, хоть в Старое Багрово.
Неточные совпадения
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один
раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер,
который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе одном пекутся; об одном настоящем часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество людей,
которым во все случаи их жизни ни
разу на мысль не приходили ни предки, ни потомки.
"В первый
раз сегодня я понял, — писал он по этому случаю Пфейферше, — что значит слова: всладце уязви мя,
которые вы сказали мне при первом свидании, дорогая сестра моя по духу!
Он вышел, и на лице его в первый
раз увидели глуповцы ту приветливую улыбку, о
которой они тосковали.
К счастию, однако ж, на этот
раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с
которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.