Видя мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее к доктору; но как только я или оставался один, или хотя и с другими, но не видал перед собою матери, тоска от приближающейся разлуки и страх остаться с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое
не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал к матери, как безумный, в тоске и страхе.
Неточные совпадения
С этих пор щенок
по целым часам со мной
не расставался; кормить его
по нескольку раз в день сделалось моей любимой забавой; его назвали Суркой, он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать
лет, разумеется, уже
не в комнате, а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.
Степь
не была уже так хороша и свежа, как бывает весною и в самом начале
лета, какою описывал ее мне отец и какою я после сам узнал ее:
по долочкам трава была скошена и сметана в стога, а
по другим местам она выгорела от летнего солнца, засохла и пожелтела, и уже сизый ковыль, еще
не совсем распустившийся, еще
не побелевший, расстилался, как волны,
по необозримой равнине; степь была тиха, и ни один птичий голос
не оживлял этой тишины; отец толковал мне, что теперь вся степная птица уже
не кричит, а прячется с молодыми детьми
по низким ложбинкам, где трава выше и гуще.
В этот
год также были вынуты из гнезда и выкормлены в клетке, называвшейся «садком», два ястреба, из которых один находился на руках у Филиппа, старого сокольника моего отца, а другой — у Ивана Мазана, некогда ходившего за дедушкой, который, несмотря на то, что до нашего приезда ежедневно посылался жать,
не расставался с своим ястребом и вынашивал его
по ночам.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу
по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие
летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Говела она
не всегда в Великий пост, а как ей вздумается, раза
по два и
по три в
год,
не затрудняясь употребленьем скоромной пищи, если была нездорова; терпеть
не могла монахов и монахинь, и никогда черный клобук или черная камилавка
не смели показываться ей на глаза.
Пришла Палагея,
не молодая, но еще белая, румяная и дородная женщина, помолилась богу, подошла к ручке, вздохнула несколько раз,
по своей привычке всякий раз приговаривая: «Господи, помилуй нас, грешных», — села у печки, подгорюнилась одною рукой и начала говорить, немного нараспев: «В некиим царстве, в некиим государстве…» Это вышла сказка под названием «Аленький цветочек» [Эту сказку, которую слыхал я в продолжение нескольких
годов не один десяток раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал ее, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Палагеи.
Покойница матушка верила им во всем, на все смотрела их глазами и
по слабости своей даже
не смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная мать была на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых
лет привыкли верить и повиноваться им.
Я ехал к тебе ровно два
года, а
по каким местам,
по каким путям, я
не ведаю».
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг
не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя
по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать
лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже
по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Хлестаков, молодой человек
лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он
не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет
по моде.
Да распрямиться дедушка //
Не мог: ему уж стукнуло, //
По сказкам, сто
годов, // Дед жил в особой горнице, // Семейки недолюбливал, // В свой угол
не пускал;
К нам земская полиция //
Не попадала
по́
году, — // Вот были времена!