Неточные совпадения
Степь не
была уже так хороша и свежа, как бывает весною и в самом начале лета, какою описывал ее мне отец и какою я после сам узнал ее: по долочкам трава
была скошена и сметана в стога, а по другим местам она выгорела от летнего солнца, засохла и пожелтела, и уже сизый ковыль, еще не совсем распустившийся, еще не побелевший, расстилался, как волны, по необозримой равнине; степь
была тиха, и ни один птичий
голос не оживлял этой тишины; отец толковал мне, что теперь вся степная птица уже не кричит, а прячется с молодыми детьми по низким ложбинкам, где трава выше и гуще.
Радость
была непритворная, выражалась на всех лицах и слышна
была во всех
голосах.
Я вспомнил, что, воротившись из саду, не
был у матери, и стал проситься сходить к ней; но отец, сидевший подле меня, шепнул мне, чтоб я перестал проситься и что я схожу после обеда; он сказал эти слова таким строгим
голосом, какого я никогда не слыхивал, — и я замолчал.
Конечно, я привык слышать подобные слова от Евсеича и няньки, но все странно, что я так недоверчиво обрадовался; впрочем, слава богу, что так случилось: если б я совершенно поверил, то, кажется, сошел бы с ума или захворал; сестрица моя начала прыгать и кричать: «Маменька приехала, маменька приехала!» Нянька Агафья, которая на этот раз
была с нами одна, встревоженным
голосом спросила: «Взаправду, что ли?» — «Взаправду, взаправду, уж близко, — отвечала Феклуша, — Ефрем Евсеич побежал встречать», — и сама убежала.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове
было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и
голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Вдруг Матвей Васильич заговорил таким сердитым
голосом, какого у него никогда не бывало, и с каким-то
напевом: «Не знаешь?
Трудно
было примириться детскому уму и чувству с мыслию, что виденное мною зрелище не
было исключительным злодейством, разбоем на большой дороге, за которое следовало бы казнить Матвея Васильича как преступника, что такие поступки не только дозволяются, но требуются от него как исполнение его должности; что самые родители высеченных мальчиков благодарят учителя за строгость, а мальчики
будут благодарить со временем; что Матвей Васильич мог браниться зверским
голосом, сечь своих учеников и оставаться в то же время честным, добрым и тихим человеком.
Я читал довольно долго, как вдруг
голос Евсеича, который, вошедши за мной, уже давно стоял и слушал, перервал меня: «Не
будет ли, соколик? — сказал он.
Евсеича не
было с нами, но он скоро пришел, и Параша встретила его вопросом: «Ну что, ведь барыне получше?» — «Получше», — отвечал Евсеич, но нетвердым
голосом.
Я помню только, что вдруг начал слышать радостные
голоса: «Слава богу, слава богу, бог дал вам братца, маменька теперь
будет здорова».
На этот раз ласки моего любимца Сурки
были приняты мною благосклонно, и я, кажется, бегал, прыгал и валялся по земле больше, чем он; когда же мы пошли в сад, то я сейчас спросил: «Отчего вчера нас не пустили сюда?» — Живая Параша, не подумав, отвечала: «Оттого, что вчера матушка очень стонали, и мы в саду услыхали бы их
голос».
Потом она перекрестилась и сказала тихим и торжественным
голосом: «Да
будет воля Господня!
Прасковья Ивановна привыкла к ней и жаловала ее особенно за прекрасный
голос, который у ней и в старости
был хорош.
Сначала нередко раздавался веселый и громкий
голос хозяйки: «Софья Николавна, ты ничего не
ешь!» Потом, когда она как-то узнала, что гостья уже вполовину обедала с детьми, она посмеялась и перестала ее потчевать.
Они указывали друг другу на птицу, называли ее по имени, отгадывая часто по
голосу, потому что только ближнюю можно
было различить и узнать по перу.
Румяная Матреша имела чудесный
голос и
была запевалой.
Когда мы подъехали к лесу, я подбежал к Матреше и, похвалив ее прекрасный
голос, спросил: «Отчего она никогда не
поет в девичьей?» Она наклонилась и шепнула мне на ухо: «Матушка ваша не любит слушать наших деревенских песен».
Лес точно ожил: везде начали раздаваться разные веселые восклицания, ауканье, звонкий смех и одиночные
голоса многих песен; песни Матреши
были громче и лучше всех, и я долго различал ее удаляющийся
голос.
Я рассказал ей подробно о нашем путешествии, о том, что я не отходил от отца, о том, как понравились мне песни и
голос Матреши и как всем
было весело; но я не сказал ни слова о том, что Матреша говорила мне на ухо.
Она
была уже спокойна и твердым
голосом уговаривала моего отца не сокрушаться заранее, а положиться во всем на милость божию.
Так и пал купец на сыру землю, горючьми слезами обливается; а и взглянет он на зверя лесного, на чудо морское, а и вспомнит он своих дочерей, хорошиих, пригожиих, а и пуще того завопит источным
голосом: больно страшен
был лесной зверь, чудо морское.
После ужина вошла она в ту палату беломраморну, где читала она на стене словеса огненные, и видит она на той же стене опять такие же словеса огненные: «Довольна ли госпожа моя своими садами и палатами, угощеньем и прислугою?» И возговорила
голосом радошным молодая дочь купецкая, красавица писаная: «Не зови ты меня госпожой своей, а
будь ты всегда мой добрый господин, ласковый и милостивый.
Стала она его о том молить и просить; да зверь лесной, чудо морское не скоро на ее просьбу соглашается, испугать ее своим
голосом опасается; упросила, умолила она своего хозяина ласкового, и не мог он ей супротивным
быть, и написал он ей в последний раз на стене беломраморной словесами огненными...