Неточные совпадения
Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить, так что мать сердилась и сказала, что не будет меня пускать, потому что я от такого волнения могу захворать; но
отец уверял ее, что это случилось только в первый раз и что горячность моя
пройдет; я же был уверен, что никогда не
пройдет, и слушал
с замирающим сердцем, как решается моя участь.
«Да, вот мы
с Сережей, — сказал мой
отец, — после чаю пойдем осматривать конный завод, а потом
пройдем на родники и на мельницу».
Мы остановились,
сошли с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и
отец мой сказал каким-то добрым голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все оставили работу, обернулись к нам лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне, постарше, поздоровались
с отцом и со мной.
Другой табун, к которому, как говорили, и приближаться надо было
с осторожностью, осматривал только мой
отец, и то
ходил к нему пешком вместе
с пастухами.
Перед ужином
отец с матерью
ходили к дедушке и остались у него посидеть.
Мне представлялось, что маменька умирает, умерла, что умер также и мой
отец и что мы остаемся жить в Багрове, что нас будут наказывать, оденут в крестьянское платье,
сошлют в кухню (я слыхал о наказаниях такого рода) и что, наконец, и мы
с сестрицей оба умрем.
Когда я кончил, она выслала нас
с сестрой в залу, приказав няньке, чтобы мы никуда не
ходили и сидели тихо, потому что хочет отдохнуть; но я скоро догадался, что мы высланы для того, чтобы мать
с отцом могли поговорить без нас.
Приехал
отец из присутствия, и я принялся
с новым жаром описывать ему, как
прошла Белая, и рассказывал ему еще долее, еще горячее, чем матери, потому что он слушал меня как-то охотнее.
На другой день Мансуров
ходил на охоту
с ружьем также вместе
с моим
отцом;
с ними было две легавых собаки, привезенных Мансуровым.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале,
с которым вместе двигался плач и вой; все это
прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что
с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой
отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в землю.
Я сейчас стал проситься к маменьке, и просился так неотступно, что Евсеич
ходил с моей просьбой к
отцу;
отец приказал мне сказать, чтоб я и не думал об этом, что я несколько дней не увижу матери.
Отец удивился моим неожиданным словам, улыбнулся и сказал: «А вы бы
с сестрой почаще к ней
ходили, старались бы ее развеселить».
С самого Парашина, чему
прошло уже два года, я не бывал в хлебном поле и потому
с большою радостью уселся возле
отца на роспусках.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему
отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает
с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и
с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа
с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она
ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Наконец раздался крик: «Едут, едут!» Бабушку поспешно перевели под руки в гостиную, потому что она уже плохо
ходила,
отец, мать и тетка также отправились туда, а мы
с сестрицей и даже
с братцем, разумеется,
с дядькой, нянькой, кормилицей и со всею девичьей, заняли окна в тетушкиной и бабушкиной горницах, чтоб видеть, как подъедут гости и как станут вылезать из повозок.
Оставшись наедине
с матерью, я спросил ее: «Отчего
отец не
ходит удить, хотя очень любит уженье?
Один раз и
отец ходил с ним на охоту; они принесли полные ягдташи дичи.
Неточные совпадения
Она быстро оделась,
сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа
с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой,
с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на
отца, что-то делал
с цветами, которые он принес.
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето,
отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
«И полно, Таня! В эти лета // Мы не слыхали про любовь; // А то бы согнала со света // Меня покойница свекровь». — // «Да как же ты венчалась, няня?» — // «Так, видно, Бог велел. Мой Ваня // Моложе был меня, мой свет, // А было мне тринадцать лет. // Недели две
ходила сваха // К моей родне, и наконец // Благословил меня
отец. // Я горько плакала со страха, // Мне
с плачем косу расплели // Да
с пеньем в церковь повели.
Милка, которая, как я после узнал,
с самого того дня, в который занемогла maman, не переставала жалобно выть, весело бросилась к
отцу — прыгала на него, взвизгивала, лизала его руки; но он оттолкнул ее и
прошел в гостиную, оттуда в диванную, из которой дверь вела прямо в спальню.
И вот снится ему: они идут
с отцом по дороге к кладбищу и
проходят мимо кабака; он держит
отца за руку и со страхом оглядывается на кабак.