Неточные совпадения
Она быстро оделась,
сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа
с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и головой,
с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на
отца, что-то делал
с цветами, которые он принес.
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето,
отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший,
ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
«И полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь». —
«Да как же ты венчалась, няня?» —
«Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет.
Недели две
ходила сваха
К моей родне, и наконец
Благословил меня
отец.
Я горько плакала со страха,
Мне
с плачем косу расплели
Да
с пеньем в церковь повели.
Милка, которая, как я после узнал,
с самого того дня, в который занемогла maman, не переставала жалобно выть, весело бросилась к
отцу — прыгала на него, взвизгивала, лизала его руки; но он оттолкнул ее и
прошел в гостиную, оттуда в диванную, из которой дверь вела прямо в спальню.
И вот снится ему: они идут
с отцом по дороге к кладбищу и
проходят мимо кабака; он держит
отца за руку и со страхом оглядывается на кабак.
В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он
проходил мимо его, гуляя
с отцом.
Когда же тот умер,
ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным
отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего
отца своими трудами чуть не
с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его.
Но Базаров отвечал ему нехотя и небрежно и однажды, заметив, что
отец в разговоре понемножку подо что-то подбирается,
с досадой сказал ему: «Что ты все около меня словно на цыпочках
ходишь?
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго
ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет
отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б
с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Через день Лидия приехала
с отцом. Клим
ходил с ними по мусору и стружкам вокруг дома, облепленного лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
— Да ты
с ума
сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало
с отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее...
Он
с юношескою впечатлительностью вслушивался в рассказы
отца и товарищей его о разных гражданских и уголовных делах, о любопытных случаях, которые
проходили через руки всех этих подьячих старого времени.
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня
отец и определил в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы
проходили настоящие науки.
Он
прошел берегом
с полверсты и наконец набрел на мальчишек, которые в полусгнившей, наполненной до половины водой лодке удили рыбу. Они за гривенник
с радостью взялись перевезти его и сбегали в хижину
отца за веслами.
— Нет, он
сойдет с ума, если я ему покажу письмо дочери, в котором та советуется
с адвокатом о том, как объявить
отца сумасшедшим! — воскликнул я
с жаром. — Вот чего он не вынесет. Знайте, что он не верит письму этому, он мне уже говорил!
Мальчишка догнал меня и, тыча монетой мне в спину, как зарезанный кричал: «No use, no use (Не
ходит)!» Глядя на все фокусы и мелочи английской изобретательности,
отец Аввакум, живший в Китае, сравнил англичан
с китайцами по мелочной, микроскопической деятельности, по стремлению к торгашеству и по некоторым другим причинам.
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и по узенькой улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли на речку,
прошли чрез съестной рынок, кое-где останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие видом на каштаны, но
с рожками.
Отец Аввакум указал еще на орехи, называя их «водяными грушами».
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее.
Отцу Аввакуму надо было ехать назад.
С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва
прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Я сказал, что искусство прогрессирует, — действительно, наши
отцы, например,
сходили с ума от балета, а в наше время он совсем упал.
Наконец девушка решилась объясниться
с отцом. Она надела простенькое коричневое платье и пошла в кабинет к
отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и
прошла на половину
отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
— А тем и провинился, что
отец и мать
сходят с ума от одной мысли породниться
с Приваловым…
— Все эти недоразумения, конечно, должны
пройти сами собой, — после короткой паузы сказала она. — Но пока остается только ждать…
Отец такой странный… малодушествует, падает духом… Я никогда не видала его таким. Может быть, это в связи
с его болезнью, может быть, от старости. Ведь ему не привыкать к подобным превращениям, кажется…
— Вот эта дама
с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а
отец был мясником. И держит себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек. Да…
Отец в лаптях
ходил!..
Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что
отец Ферапонт имеет сообщение
с небесными духами и
с ними только ведет беседу, вот почему
с людьми и молчит.
— Не смейся, Коля, ей-богу, боюсь.
Отец ужасно рассердится. Мне строго запрещено
ходить с тобой.
А
отец с ума
сойдет или повесится.
Святейший
отец, верите ли: влюбил в себя благороднейшую из девиц, хорошего дома,
с состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну
с мечами на шее, компрометировал девушку предложением руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он, на глазах ее, к одной здешней обольстительнице
ходит.
В юности моей, давно уже, чуть не сорок лет тому,
ходили мы
с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали раз на большой реке судоходной, на берегу,
с рыбаками, а вместе
с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть.
— Нет, сегодня она не придет, есть приметы. Наверно не придет! — крикнул вдруг Митя. — Так и Смердяков полагает.
Отец теперь пьянствует, сидит за столом
с братом Иваном.
Сходи, Алексей, спроси у него эти три тысячи…
— «Что ты,
с ума
сошла? — возразил
отец, — давно ли ты стала так застенчива, или ты к ним питаешь наследственную ненависть, как романическая героиня?
Ах,
отец,
С подружками по алую малину,
По черную смородину
ходить,
Аукаться; а зорькою вечерней
Круги водить под песни, — вот что мило
Снегурочке.
Надобно заметить, что эти вдовы еще незамужними, лет сорок, пятьдесят тому назад, были прибежны к дому княгини и княжны Мещерской и
с тех пор знали моего
отца; что в этот промежуток между молодым шатаньем и старым кочевьем они лет двадцать бранились
с мужьями, удерживали их от пьянства,
ходили за ними в параличе и снесли их на кладбище.
Я
с удивлением присутствовал при смерти двух или трех из слуг моего
отца: вот где можно было судить о простодушном беспечии,
с которым
проходила их жизнь, о том, что на их совести вовсе не было больших грехов, а если кой-что случилось, так уже покончено на духу
с «батюшкой».
Чтоб не прерываться, расскажу я здесь историю, случившуюся года полтора спустя
с владимирским старостою моего
отца. Мужик он был умный, бывалый,
ходил в извозе, сам держал несколько троек и лет двадцать сидел старостой небольшой оброчной деревеньки.
До 1834 я все еще не умел оценить это богатое существование, развертывавшееся возле меня, несмотря на то, что девять лет
прошло с тех пор, как княгиня представляла ее моему
отцу в длинном шерстяном платье.
Он в продолжение нескольких лет постоянно через воскресенье обедал у нас, и равно его аккуратность и неаккуратность, если он пропускал, сердили моего
отца, и он теснил его. А добрый Пименов все-таки
ходил и
ходил пешком от Красных ворот в Старую Конюшенную до тех пор, пока умер, и притом совсем не смешно. Одинокий, холостой старик, после долгой хворости, умирающими глазами видел, как его экономка забирала его вещи, платья, даже белье
с постели, оставляя его без всякого ухода.
Отец задумывался. «Словно вихрем все унесло! — мелькало у него в голове. — Спят дорогие покойники на погосте под сению храма, ими воздвигнутого, даже памятников настоящих над могилами их не поставлено.
Пройдет еще годков десять — и те крохотненькие пирамидки из кирпича, которые
с самого начала были наскоро сложены, разрушатся сами собой. Только Спас Милостивый и будет охранять обнаженные могильные насыпи».
В этот раз Аннушкина выходка не
сошла с рук так благополучно. И
отец не вступился за нее, ибо хотя он и признавал теорию благодарного повиновения рабов, но никаких практических осложнений в ней не допускал. Аннушку постегали…
Но дедушка был утомлен; он грузно вылез из экипажа, наскоро поздоровался
с отцом, на ходу подал матушке и внучатам руку для целования и молча
прошел в отведенную ему комнату, откуда и не выходил до утра следующего дня.
Утро в нашем семействе начинал
отец. Он ежедневно
ходил к ранней обедне, которую предпочитал поздней, а по праздникам
ходил и к заутрене. Еще накануне
с вечера он выпрашивал у матушки два медных пятака на свечку и на просвиру, причем матушка нередко говаривала...
Отец не сидел безвыходно в кабинете, но бродил по дому, толковал со старостой,
с ключницей,
с поваром, словом сказать, распоряжался; тетеньки-сестрицы
сходили к вечернему чаю вниз и часов до десяти беседовали
с отцом; дети резвились и бегали по зале; в девичьей затевались песни, сначала робко, потом громче и громче; даже у ключницы Акулины лай стихал в груди.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься
с дедушкой и
с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к
отцу и объявляет, что завтра
с утра уезжает в Малиновец
с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Что сталось впоследствии
с Бурмакиным, я достоверно сказать не могу.
Ходили слухи, что московские друзья помогли ему определиться учителем в одну из самых дальних губернских гимназий, но куда именно — неизвестно. Конечно,
отец Бурмакин имел положительные сведения о местопребывании сына, но на все вопросы об этом он неизменно отвечал...
— А хочешь, я тебя, балбес, в Суздаль-монастырь
сошлю? да, возьму и
сошлю! И никто меня за это не осудит, потому что я мать: что хочу, то над детьми и делаю! Сиди там да и жди, пока мать
с отцом умрут, да имение свое тебе, шельмецу, предоставят.
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один
отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь
с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но
отец проворно прятал руки за спину и холодно произносил: «Ну, будь здоров!
проходи,
проходи!» Заочно он называл его не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
Оказалось, что мой крестный
отец и муж моей тети, генерал свиты Его Величества светлейший князь Н.П. Лопухин-Демидов сказал великому князю Владимиру Александровичу,
с которым был близок, что племянника его жены и его крестного сына
сослали в Вологодскую губернию, возмущался этим и просил, чтобы меня перевели на юг.
Отец ее в старые годы «чумаковал», то есть
ходил с обозами в Крым за рыбой и солью, а так как мать ее умерла рано, то
отец брал ее
с собою…
Это последнее обстоятельство объяснялось тем, что в народе
прошел зловещий слух: паны взяли верх у царя, и никакой опять свободы не будет. Мужиков сгоняют в город и будут расстреливать из пушек… В панских кругах, наоборот, говорили, что неосторожно в такое время собирать в город такую массу народа. Толковали об этом накануне торжества и у нас.
Отец по обыкновению махал рукой: «Толкуй больной
с подлекарем!»
Впоследствии она все время и держалась таким образом: она не примкнула к суетне экзальтированных патриоток и «девоток», но в костел
ходила, как прежде, не считаясь
с тем, попадет ли она на замечание, или нет.
Отец нервничал и тревожился и за нее, и за свое положение, но как истинно религиозный человек признавал право чужой веры…
Отец решил как-то, что мне и младшему брату пора исповедываться, и взял нас
с собой в церковь. Мы отстояли вечерню. В церкви было почти пусто, и по ней
ходил тот осторожный, робкий, благоговейный шорох, который бывает среди немногих молящихся. Из темной кучки исповедников выделялась какая-нибудь фигура, становилась на колени, священник накрывал голову исповедующегося и сам внимательно наклонялся… Начинался тихий, важный, проникновенный шопот.