Неточные совпадения
Ольга Николаевна (прижимаясь плечом к Глуховцеву). Как хорошо, Коля!
Я и
не воображала, что здесь может быть так хорошо.
Ольга Николаевна (прищуривая глаза). Где, где?
Я не вижу.
Ольга Николаевна. Той, которая в очках,
я меньше боюсь: за ней этот —
я не знаю, как зовут его, — ухаживает.
Ольга Николаевна. Как смешно, Коля, когда влюбленные в очках. (Заглядывая ему в глаза.) А тебе
не нужно, Коля, очков, чтобы
меня рассмотреть?
Глуховцев. Заказана. Нет, объясни ты
мне, пожалуйста, что это значит любовь? То
не было ее, а то вдруг явилась; и сердцу так широко, так просторно, так солнечно и вольно, что как будто крылья выросли у него. Оль-Оль, родной ты мой человечек, звездочка моя, —
я, ей-богу, счастлив!
Мишка (с ужасом). Господа, Блохин запел!
Я не могу,
я уйду,
мне жизнь дорога.
Глуховцев. Без чаю и
я не согласен!
Глуховцев.
Не хочу
я пива!
Ольга Николаевна (тихо).
Не пей, миленький, сегодня.
Я так боюсь пьяных.
Онуфрий. Совершенно серьезно, Анна Ивановна. И
не только непьющий, но склонный к самым тихим радостям. Что такое меблированные комнаты? Ваш Фальцфейн, например? Грязь, безобразие, пьянство, а
я этого совершенно
не выношу, Зинаида Васильевна. Вот
я и выискиваю по объявлениям тихое интеллигентное семейство. Переезжаю, конечно, и все
мне очень рады. Онуфрий Николаевич, говорят, приехал. Но только…
Онуфрий. Нет, Сережа, — пополуночи. Все бы это ничего, но только
меня губит любовь к людям, Анна Ивановна… Вдруг
мне до того жалко стало этого адвоката, что
не вытерпел
я, прослезился и начал барабанить кулаками в дверь, где они с женой почивают: вставай, говорю, адвокат, и жену подымай, пойдем на бульвар гулять! На бульваре, брат, грачи поют, так хорошо! Ну и что же?
Мишка (подходит сзади и обнимает его). Ну,
не сердись, Сережа,
я ведь нарочно. У тебя голос прямо, брат, для оперы.
Блохин. Оставь
меня, Михаил.
Я знаю, что у
меня очень плохой голос, но если
мне хочется петь, — как ты этого
не понимаешь?
Я, может быть, всю жизнь отдал бы, чтобы иметь такой голос, как у тебя. Ты
не знаешь и никто из вас
не знает, что у
меня в душе все время музыка звучит.
Мишка (покаянно). Верно, брат Сережа, верно! Свинство это. Поцелуй
меня! Больше никогда, брат, слова
не скажу — ври сколько хочешь. (Соболезнующе.) У тебя тенор, что ли?
Глуховцев (вскакивает). Нет,
я не могу! Это такая красота, что можно с ума сойти. Оля, Ольга Николаевна, пойдемте к обрыву.
Глуховцев (отвечая таким же поцелуем).
Я только на минутку.
Не забывай
меня!
Ольга Николаевна. И ты
меня не забывай. (Остается одна. Некоторое время молчит, потом тихонько напевает.)
Ольга Николаевна. Нет,
я тут побуду… «Что были дни светлого счастья, и этого счастья
не стало…» Да. Милый мой Колечка, бедный мой Колечка.
Онуфрий. Господа, кто подложил под
меня сардинки? Во-первых,
я не курица, во-вторых, куры
не несут сардин, а в-третьих,
я не маркиз, чтобы ежедневно менять брюки.
Ольга Николаевна (повторяет). «Уж снова
не встанешь к веселью друзей…» Один у
меня друг, как одно у
меня и сердце. Одна жизнь. Одна любовь.
Блохин (захлебываясь).
Я говорю…
я говорю, что сила
не в том, чтобы постоянно разрушать и ничего… ничего
не творить. Тво… творческий дух…
Глуховцев. А
я скажу, Михаил, что это глупо: ко всему, что
не нравится и чего
не понимаешь, прилеплять кличку мещанина. Таким образом можно легко отделаться…
Глуховцев.
Не балагань, Онуфрий.
Меня возмущает легкость, с которой этот господин пришпиливает ярлычки. Мы
не насекомые…
Глуховцев. Онуфрий! Господа, или спорить, или дурачиться, —
я этого
не понимаю.
Онуфрий. Вы тут? Милые мои дети! Простите, что
я вмешиваюсь в ваше блаженство, но любовь к людям
не дает
мне покою.
Я уже заметил, когда мы шли сюда, и вообще еще раньше заметил, что вы, дети мои, самим провидением при-у-го-тованы, то есть приготовлены, вы понимаете?
Онуфрий. Нет, именно духовный отец.
Я прошу тебя, женщина, как бы тебя ни звали, люби моего Колю. Это такая душа, это такая душа… (Всхлипывает.) И когда вы женитесь и образуете тихое семейство,
я навсегда поселюсь у вас. Ты
меня не выгонишь, Коля, как этот адвокат?
Мишка.
Я не могу с Блохиным сидеть: на
меня все смотрят. Что это, говорят, у Михаила Ивановича такое неприличное знакомство?
Блохин. А
я рас… расстоянием
не стесняюсь.
Онуфрий. Тогда поторопитесь, граф,
я прошу вас. Это очень серьезно, и если
не захватить вовремя…
Глуховцев. Я-то?
Не знаю. Дела плохи, должно быть, оттого. Хорошо еще, что в комитетской столовой даром кормят, а то… Надоело это, Оль-Оль. Здоровый
я малый, камни готов ворочать, а работы нету.
Ольга Николаевна (зло). Да неужели же ты ничего
не понимаешь? Целый месяц живешь со
мною и ничего
не видишь. Где же твои глаза?
Ольга Николаевна (отворачиваясь). Что
я не девушка.
Глуховцев. Ну видел, положим. Но что же отсюда следует? Правда, это нелепо; может быть, над этим нужно было задуматься, но
мне как-то и в голову
не пришло. И вообще (с некоторой подозрительностью смотрит на нее), и вообще
я действительно
не задавался вопросом, кто ты, кто твоя мать. Знаю, что твой отец был военный, что твоя мать получает пенсию…
Что же ты молчишь? Коля, Колечка!.. Ты
не ожидал этого? Тебе очень больно? Да говори же! Милый мой, если бы ты знал, как
я измучилась — вся, вся!
Ольга Николаевна. Ну да, восемнадцать. Ну, и ребенок умер. В Воспитательном… Ну, и потом…
не могу
я рассказывать, Колечка, пожалей
меня, голубчик.
Ольга Николаевна (испуганно). Ты
не думай, Коля, что теперь
я с ним… и с тобою. Нет, нет! Он уже два месяца как уехал на Кавказ.
Ольга Николаевна. Он
не вернется, Коля. Он прислал письмо, что больше
не хочет и что
я могу идти куда глаза глядят. И денег за этот месяц он
не прислал.
Глуховцев (с тоскою глядя на нее). И это ты? «Духи, на платье»!.. И это ты, Оль-Оль, мое очарование, моя любовь! Ведь
я тебя девочкой считал. Да и
не считал
я ничего, а просто любил, зачем —
не знаю. Любил!..
Ольга Николаевна.
Я ничего
не умею… Да и где взять работы? Ты сам знаешь. Пожалей
меня.
Ольга Николаевна. Вот ты… в комитетской столовой… А
я уж два дня ничего
не ела.
Глуховцев. Ах, ты!.. Но как же это! Ведь это же невозможно, тебе нужно чего-нибудь съесть. Отчего ты сразу
не сказала об этом?
Я бы…
Глуховцев (в отчаянии). Ничего! Это такой ужас, что можно убить себя. Да нет,
я достал бы где-нибудь!
Я бы что-нибудь продал… Фу ты, черт, наконец, украл бы. Ведь это невозможно на самом деле: два дня
не есть человеку. Оль-Оль, прости
меня, голубчик.
Я просто осел. Вместо того чтобы расспрашивать… Тебе очень хочется есть?
Глуховцев (гневно). К черту!
Не смей
мне говорить о благородстве. Нет, это невозможно! Посиди здесь минутку,
я сейчас,
я куплю что-нибудь, у
меня есть пятачок. И вообще
я достану…
Онуфрий. Должен был знать! Вот еще! Постой, Коля, погоди минутку,
я сейчас, брат, добуду. Тут Веревкин с какой-то девицею шатается, такая сволочь, никогда копейки
не даст. Но
я ему горло перерву. От
меня он
не уйдет! А может быть, Мишку лучше с собой взять — он Мишки боится. А?
Ольга Николаевна (смущенно).
Не знаю, какой-нибудь ее знакомый. Колечка, если она будет звать
меня, то, пожалуйста, голубчик,
не пускай
меня. Выдумай что-нибудь! Идет! Идет! Держи
меня, Коля!
Ольга Николаевна (грубо). Какие еще слова!
Я никуда
не пойду отсюда.
Глуховцев.
Я не пойду и Ольгу Николаевну взять
не позволю.
Евдокия Антоновна. Какой-то грубиян, какой-то нахал, какой-то студентишка смеет заявлять:
я не пущу! Ты
мне смотри, девчонка, дрянь,
не забудь, что
я тебе вчера говорила. Ну-с?
Ольга Николаевна (колеблясь).
Я не хочу.
Глуховцев. Как ты говоришь это, Оля! Если ты
не захочешь сама остаться, то ведь
я уже
не могу удержать тебя. Ты подумай!