Неточные совпадения
Колесников вдруг заволновался и заходил по комнате; и так как
ноги у него
были длинные, а комната маленькая, то мог он делать всего четыре шага. Но это не смущало его, видимо, привык человек вертеться в маленьком помещении.
Овраги и овражки
были полны водою, и до кирпичных сараев едва добрались; и особенно трудно
было Колесникову: он раза два терял калоши, промочил
ноги, и его серые, не новые брюки до самых колен темнели от воды и грязи.
«Ну и фигура! — думал очень довольный Саша, вспоминая длинные
ноги, велосипедную шапочку и круглые наивные глаза нового знакомого, — я ведь предположил, что он не из важных, а он вот какой!» В одном, наиболее осведомленном месте к Колесникову отнеслись резко отрицательно, даже с явной враждебностью, и упомянули о каком-то чрезвычайно широком, но безумном и даже нелепом плане, который он предложил комитету; в чем, однако, заключался план, говоривший не знал, а может
быть, и не хотел говорить.
Он сидел у стола в своей любимой позе:
ногу положив на
ногу и опустив глаза на кончики сложенных на коленях пальцев, и красивое лицо его
было спокойно, холодно и непроницаемо.
— И создал я себе такую, того-этого, горделивую мечту: человек я вольный,
ноги у меня длинные —
буду ходить по базарам, ярманкам, по селам и даже монастырям, ну везде, куда собирается народ в большом количестве, и
буду ему
петь по нотам. Год я целый, ты подумай, окрылялся этой мечтой, даже институт бросил… ну, да теперь можно сказать: днем в зеркало гляделся, а ночью плакал, как это говорится, в одинокую подушку. Как подумаю, как это я, того-этого,
пою, а народ, того-этого, слушает…
Через голову убитой лошади рухнул офицер, а стражники закружились на своих конях, словно танцуя, и молодецки гикнули в сторону: открыли пачками стрельбу солдаты. «Умницы! Молодцы, сами догадались!» — восторженно, почти плача, думал офицер, над которым летели пули, и не чувствовал как будто адской боли от сломанной
ноги и ключицы, или сама эта боль и
была восторгом.
Соловьев засмеялся и молодцевато переставил
ногу и сплюнул: в ответе он
был уверен. И вздрогнул, как под кнутом, когда Жегулев тихо сказал...
Мелькнул справа пролет на Банную гору и скрытую под горой реку, потом долго ехали по Московской улице, и на тротуарах
было оживление, шаркали
ногами, мелькали белые женские платья и летние фуражки: шли на музыку в городской сад.
Колесников с неделю помучился от острого ревматизма
ног и еще более пожелтел и высох;
был ровно мрачен и минутами задумывался почти до столбняка.
И
было у него одно тайное мученье, нечто вызывавшее чувство нестерпимого стыда и чуть ли не отчаяния: это маленькая незаживающая рана на левой
ноге, под коленом, у кости.
Он
был уже не в черной, а в синей поддевке с серебряными цыганскими круглыми пуговицами и уже вытирал рот для поцелуя, когда вдруг вскипевший Колесников кинулся вперед и ударом кулака сбил его с
ног. На земле Васька сразу позабыл, где он и что с ним, и показалось ему, что за ним гонятся казаки, — пьяно плача и крича от страха, на четвереньках пополз в толпу. И мужики смеялись, поддавая жару, и уступками толкали его в зад — тем и кончилось столкновение.
И
был уверен, что они смеются, а они не поняли: от усталости сознавали чуть ли не меньше, чем он сам. У Андрея Иваныча к тому же разболелась гниющая ранка на
ноге, про которую сперва и позабыл, — невыносимо становилось, лучше лечь и умереть. И не поверили даже, когда чуть не лбом стукнулись в сарайчик — каким-то чудом миновали дорогу и сзади, через отросток оврага, подошли к сторожке.
Был тут один такой момент, когда Жегулев просто почувствовал себя мертвым, не живущим, как повешенный в тот короткий миг, когда табуретка уже выдернута из-под
ног, а петля еще не стянула шеи, — настолько очевидно
было видение замкнутого круга.
Но немного
выпил и, отказываясь, стиснул зубы; потом просил
есть и опять
пить и от всего отказывался. Волновался все сильнее и слабо перебирал пальцами, — ему же казалось, что он бежит, прыгает, вертится и падает, сильно размахивает руками. Бормотал еле слышно и непонятно, — а ему казалось, что он говорит громко и сильно, свободно спорит и смеется над ответами. Прислонился к горячей печке спиною, приятно заложил
нога за
ногу и говорит, тихо и красиво поводя рукою...
— Распори, матрос, распори! Я тебе подмогу, за
ноги держать
буду! — иронически поддакивает Еремей: он еще держится в шайке, но порою невыносим становится своей злобной ко всему иронией и грубыми плевками. Плюет направо и налево.
Словно колокол церковный прозвучал в отдалении и стих. Опустил голову и матрос, слышит в тишине, как побаливает на
ноге гниющая ранка, и беспокоится: не доходит ли тяжкий запах до Жегулева? И хочется ему не то чтобы умереть, а — не
быть. Не
быть.
То, что вчера еще
было зеленым, сегодня от краю золотится, желтеет все прозрачнее и легче; то, что
было золотым вчера, сегодня густо багровеет; все так же как будто много листьев, но уже шуршит под
ногою, и лесные дали прозрачно видятся; и громко стучит дятел, далеко, за версту слышен его рабочий дробный постук.
И все острее становилась тревога; и пяти минут невозможно
было просидеть на месте, только и отдыхала немного мысль, как двигались
ноги хотя бы в сторону противоположную.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с
ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Вы, может
быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской
ноге.
Гостья. Да, она такова всегда
была; я ее знаю: посади ее за стол, она и
ноги свои…
Городничий. Не гневись! Вот ты теперь валяешься у
ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а
будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в
ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!