Неточные совпадения
В то время постоянного пароходного сообщения по побережью Японского моря не существовало. Переселенческое управление первый раз, в виде опыта, зафрахтовало пароход «Эльдорадо», который ходил только до залива Джигит. Определенных рейсов
еще не
было, и сама администрация не знала, когда вернется пароход и когда он снова отправится в плавание.
В четыре часа дня погода начала портиться, с востока стал надвигаться туман, и, хотя ветра
еще не
было, море сильно волновалось.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую
было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все
было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах
еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
Вместе с нею попали
еще две небольшие рыбки: огуречник — род корюшки с темными пятнами по бокам и на спине (это
было очень странно, потому что идет она вдоль берега моря и никогда не заходит в реки) и колюшка — обитательница заводей и слепых рукавов, вероятно снесенная к устью быстрым течением реки.
Уже смеркалось совсем, зажглись яркие звезды; из-за гор поднималась луна. Ее
еще не
было видно, но бледный свет уже распространился по всему небу.
Подвыпившие стрелки уснули, а Дерсу все
еще пел свою песню, и
пел он ее теперь вполголоса — для себя.
На другой день погода
была пасмурная, по небу медленно ползли тяжелые дождевые тучи, и самый воздух казался потемневшим, точно предрассветные сумерки. Горы, которые
еще вчера
были так живописно красивы, теперь имели угрюмый вид.
Следующий день
был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно, что погода
будет хорошая. В горах
еще кое-где клочьями держался туман. Он словно чувствовал, что доживает последние часы, и прятался в глубокие распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая, что только одно оно может прекратить ненастье.
Здесь мы расстались с П.П. Бордаковым. Он тоже решил возвратиться в Джигит с намерением догнать Н.А. Десулави и с ним доехать до Владивостока. Жаль мне
было терять хорошего товарища, но ничего не поделаешь. Мы расстались искренними друзьями. На другой день П.П. Бордаков отправился обратно, а
еще через сутки (3 августа) снялся с якоря и я со своим отрядом.
В то время реку Билимбе можно
было назвать пустынной. В нижней половине река шириной около 20 м, глубиной до 1,5 м и имеет скорость течения от 8 до 10 км в час. В верховьях реки
есть несколько зверовых фанз. Китайцы приходили сюда в Санхобе зимой лишь на время соболевания. В этот день нам удалось пройти км тридцать; до Сихотэ-Алиня оставалось
еще столько же.
Чжан Бао советовал вернуться назад, на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз. Совет его
был весьма резонным, и потому мы в тот же день пошли обратно.
Еще утром на перевале красовалось облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они часто поглядывали на небо и о чем-то говорили между собой. По опыту я знал, что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому
есть серьезные основания.
Перед сумерками я
еще раз сходил посмотреть на воду. Она прибывала медленно, и, по-видимому, до утра не
было опасения, что река выйдет из берегов. Тем не менее я приказал уложить все имущество и заседлать мулов. Дерсу одобрил эту меру предосторожности. Вечером, когда стемнело, с сильным шумом хлынул страшный ливень. Стало жутко.
Следующий день
был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей. На восточном горизонте темной полосой все
еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с другой частью отряда не мог уйти далеко. Наводнение должно
было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо
было как можно скорее, потому что ниже в реке воды
будет больше и переправа труднее.
Дня через два вода в реке начала спадать, и можно
было попытаться переправиться на другую ее сторону. Буреломный лес хотя и продолжал
еще плыть, но не уносился в море, а застревал на баре.
Вода в реке стояла
еще довольно высоко, и течение
было быстрое.
Лет 50 назад
еще были видны его плечи, а теперь над водной поверхностью осталась только одна голова.
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с семьей. Надо
было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей, женщины убежали в избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя
еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки, в старой липовой роще.
Однако разговором дела не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил
еще два раза. После этого мы развели огонь и стали ждать. Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались тем, что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко
было не заметить. Гольд не возражал и не спорил. Он понял, что то, что ясно для него, совершенно неясно для других.
Вслед за ним из прибрежных кустов выскочили
еще два волка, из которых один
был такой же окраски, как и первый, а другой темнее, и
еще несколько животных промелькнуло мимо нас по кустам.
Еще будучи молодым человеком, он поссорился с родными.
Осмотревшись кругом, я заметил, что все вещи, которые
еще вчера валялись около фанзы в беспорядке, теперь
были прибраны и сложены под навес. Около огня сидели Чжан Бао, Дерсу и Чан Лин и о чем-то тихонько говорили между собою.
А спасение
было так близко: один переход — и они
были бы в фанзе отшельника-китайца, у которого мы провели прошлую ночь. Окаймляющие полянку деревья, эти безмолвные свидетели гибели шестерых людей, молчаливо стояли и теперь. Тайга показалась мне
еще угрюмее.
Была пора устраиваться на ночь. Чжан Бао и Чан Лин не хотели располагаться рядом с мертвецами. Взяв свои котомки, мы отошли
еще полкилометра и, выбрав на берегу речки место поровнее, стали биваком.
Ночью мы мало спали, зябли и очень обрадовались, когда на востоке появились признаки зари. Солнце
еще пряталось за горизонтом, а на земле
было уже все видно.
Вечером мы
еще раз совещались. Решено
было, что, когда плот понесет вдоль берега, Аринин и Чжан Бао должны
будут соскочить с него первыми, а я стану сбрасывать вещи. Чан Лин и Дерсу
будут управлять плотом. Затем спрыгиваю я, за мной Дерсу, последним оставляет плот Чан Лин.
После этого мы дружно взялись за топоры. Подрубленная
ель покачнулась.
Еще маленькое усилие — и она стала падать в воду. В это время Чжан Бао и Чан Лин схватили концы ремней и закрутили их за пень. Течение тотчас же начало отклонять
ель к порогу, она стала описывать кривую от середины реки к берегу, и в тот момент, когда вершина проходила мимо Дерсу, он ухватился за хвою руками. Затем я подал ему палку, и мы без труда вытащили его на берег.
Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не
было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь на берегу моря появились
еще и японцы. Как дальше жить?
Видно, что нижняя часть долины Амагу, где поселились староверы, раньше
была морским заливом. Реки Кудя-хе и Квандагоу некогда впадали в море самостоятельно. Затем произошел обычный процесс заполнения бухты наносами реки и отступления моря. С левой стороны
еще и теперь сохранилось длинное торфяное болото, но и оно уже находится в периоде усыхания. Ныне река Амагу впадает в море близ мыса Белкина и около устья образует небольшую заводь, которая сообщается с морем узкой протокой.
Из этого можно заключить, что первоначально водопад
был ниже по течению, и если бы удалось определить, сколько вода стирает ложе водопада в течение года, то можно
было бы сказать, когда он начал свою работу, сколько ему лет и сколько
еще осталось существовать на свете.
Ночь
была лунная и холодная. Предположения Дерсу оправдались. Лишь только солнце скрылось за горизонтом, сразу подул резкий, холодный ветер. Он трепал ветви кедровых стланцев и раздувал пламя костра. Палатка парусила, и я очень боялся, чтобы ее не сорвало со стоек. Полная луна ярко светила на землю; снег блестел и искрился. Голый хребет Карту имел теперь
еще более пустынный вид.
С рассветом опять ударил мороз; мокрая земля замерзла так, что хрустела под ногами. От реки поднимался пар. Значит, температура воды
была значительно выше температуры воздуха. Перед выступлением мы проверили свои продовольственные запасы. Хлеба у нас осталось
еще на двое суток. Это не особенно меня беспокоило. По моим соображениям, до моря
было не особенно далеко, а там к скале Ван-Син-лаза продовольствие должен принести удэгеец Сале со стрелками.
Еще более горькое разочарование ждало нас здесь: продовольствия не
было.
Оставалась
еще одна надежда:
быть может, стрелки оставили продовольствие по ту сторону скалы Ван-Син-лаза.
Потом мы пошли к берегу и отворотили один камень. Из-под него выбежало множество мелких крабов. Они бросились врассыпную и проворно спрятались под другие камни. Мы стали ловить их руками и скоро собрали десятка два. Тут же мы нашли
еще двух протомоллюсков и около сотни раковин береговичков. После этого мы выбрали место для бивака и развели большой огонь. Протомоллюсков и береговичков мы съели сырыми, а крабов сварили. Правда, это дало нам немного, но все же первые приступы голода
были утолены.
Чуть брезжило. Сумрак ночи
еще боролся с рассветом, но уже видно
было, что он не в силах остановить занимавшейся зари. Неясным светом освещала она тихое море и пустынный берег.
Несмотря на столь позднее время, в лесу
еще можно
было видеть кое-где перелетных и неперелетных птиц.
Попадались
еще какие-то пестренькие птички с красными пятнами на голове,
быть может чечетки.
Тут
было много и
еще каких-то злаков и цветковых растений, но все они настолько завяли, что определить их по внешнему виду даже приблизительно
было нельзя.
Хей-ба-тоу хотел
еще один раз сходить на реку Самаргу и вернуться обратно. Чжан-Бао уговорил его сопровождать нас вдоль берега моря. Решено
было, что завтра удэгейцы доставят наши вещи к устью Кусуна и с вечера перегрузят их в лодку Хей-ба-тоу.
После этого оба они пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака. На вопрос, какая тому причина, солон сказал, что, когда под утесом он стал рубить дерево, сверху в него черт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня уйти отсюда и на лицах у них написано
было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по реке метров на 400. Тут мы нашли место
еще более удобное, чем первое.
Один удар грома
был особенно оглушителен. Молния ударила как раз в той стороне, где находилась скалистая сопка. К удару грома примешался
еще какой-то сильный шум: произошел обвал. Надо
было видеть, в какое волнение пришел солон! Он решил, что черт сердится и ломает сопку.
Он развел
еще один огонь и спрятался за изгородь. Я взглянул на Дерсу. Он
был смущен, удивлен и даже испуган: черт на скале, бросивший камни, гроза со снегом и обвал в горах — все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.
Между тем гроза стала удаляться, но молнии
еще долго вспыхивали на небе, отражаясь широким пламенем на горизонте, и тогда особенно отчетливо можно
было рассмотреть контуры отдаленных гор и тяжелые дождевые тучи, сыпавшие дождем вперемежку со снегом.
28-го числа день
был такой же пасмурный, как и накануне. Ручьи
еще шумели в горах, но и они уже начали испытывать на себе заморозки. По воде всюду плыла шуга, появились забереги, кое-где стал образовываться донный лед.
Река Кумуху интересна
еще и в том отношении, что здесь происходят как раз стыки двух флор — маньчжурской и охотской. Проводниками первой служат долины, второй — горные хребты. Создается впечатление, будто одна флора клином входит в другую. Теперь, когда листва опала, сверху, с гор,
было хорошо видно, где кончаются лиственные леса и начинаются хвойные. Долины кажутся серыми, а хребты — темно-зелеными.
Как я ни нюхал воздух, никакого запаха не ощущал. Дерсу осторожно двинулся вправо и вперед. Он часто останавливался и принюхивался. Так прошли мы шагов полтораста. Вдруг что-то шарахнулось в сторону. Это
была дикая свинья и с нею полугодовалый поросенок.
Еще несколько кабанов бросилось врассыпную. Я выстрелил и уложил поросенка.
Цвет кожи удэгейцев можно
было назвать оливковым, со слабым оттенком желтизны. Летом они так сильно загорают, что становятся похожими на краснокожих. Впечатление это
еще более усугубляется пестротой их костюмов. Длинные, прямые, черные как смоль волосы, заплетенные в две короткие косы,
были сложены вдвое и туго перетянуты красными шнурами. Косы носятся на груди, около плеч. Чтобы они не мешали, когда человек нагибается, сзади, ниже затылка, они соединены перемычкой, украшенной бисером и ракушками.
Это
было для нас непоправимым несчастьем. В лодке находилось все наше имущество: теплая одежда, обувь и запасы продовольствия. При себе мы имели только то, что могли нести: легкую осеннюю одежду, по одной паре унтов, одеяла, полотнища палаток, ружья, патроны и весьма ограниченный запас продовольствия. Я знал, что к северу, на реке Един,
еще живут удэгейцы, но до них
было так далеко и они
были так бедны, что рассчитывать на приют у них всего отряда нечего
было и думать.
Среди этих кустарников
еще можно
было усмотреть отцветшие и увядшие: сабельник с ползучим корневищем; морошку с колючими полулежащими стеблями и желтыми плодами; болотную чину, по внешнему виду похожую на полевой горошек и имеющую крылатый стебель и плоские бобы; затем ирис-касатик с грубыми сухими и серыми листьями и, наконец, обычную в болотах пушицу — высокое и красивое белое растение.
Близ моря растет кустарниковая ольха и высокоствольный тальник, выше по долине — лиственница, белая береза, осина и тополь, а
еще дальше — клен, осокорь, ясень и кое-где
ель и кедр.