Неточные совпадения
На реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао
и провели вместе целый день. Оказалось, что многое из того, что случилось с нами в прошлом
году на Имане, ему было известно. От него я узнал, что
зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами
и китайцами, а весной был на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
Тазы на Такеме те же, что
и в Южно-Уссурийском крае, только менее подвергшиеся влиянию китайцев. Жили они в фанзах, умели делать лодки
и лыжи,
летом занимались земледелием, а
зимой соболеванием. Говорили они по-китайски, а по-удэгейски знали только счет да отдельные слова. Китайцы на Такеме были полными хозяевами реки; туземцы забиты
и, как везде, находились в неоплатных долгах.
Что-то сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как
летом, вставало позже
и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле начала сохнуть
и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение
зимы виноградники
и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые
и фиолетовые тона.
Утром 25 сентября мы распрощались с Такемой
и пошли далее на север. Я звал Чан Лина с собой, но он отказался. Приближалось время соболевания; ему надо было приготовить сетку, инструменты
и вообще собраться на охоту на всю
зиму. Я подарил ему маленькую берданку,
и мы расстались друзьями [В 1925
году Чан Лин трагически погиб там же, на реке Такеме, в местности Илимо.].
Лето здесь сырое
и прохладное, осень долгая
и теплая,
зима сухая, холодная, а весна поздняя.
Старообрядцы говорят, что в
год своего переселения они совершенно не имели сухого фуража
и держали коров
и лошадей на подножном корму всю
зиму,
и, по их наблюдениям, животные нисколько не похудели.
Рыжие сойки, крикливые
летом и молчаливые
зимой, тоже забились в самую чащу леса.
В 1910
году,
зимой, я вернулся в Хабаровск
и тотчас поехал на станцию Корфовскую, чтобы навестить дорогую могилку. Я не узнал места — все изменилось: около станции возник целый поселок, в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита, начались порубки леса, заготовка шпал. Мы с А.
И. Дзюлем несколько раз принимались искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры исчезли, появились новые дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины
и ямы…
— Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет,
зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени.
Не забудьте, что по этим краям больших дорог мало, ездят все верхом и
зимой и летом, или дороги так узки, что запрягают лошадей гусем.
Неточные совпадения
Грозит беда великая //
И в нынешнем
году: //
Зима стояла лютая, // Весна стоит дождливая, // Давно бы сеять надобно, // А на полях — вода!
В прошлом
году,
зимой — не помню, какого числа
и месяца, — быв разбужен в ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу,
и, пришед, застал его сидящим
и головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать
лет. Она выезжала первую
зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер,
и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую
зиму представились две серьезные партии: Левин
и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
Но когда в нынешнем
году, в начале
зимы, Левин приехал в Москву после
года в деревне
и увидал Щербацких, он понял, в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в
зиму, ни в
лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках
и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате,
и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах
и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим
и носи добродетель в сердце»; вечный шарк
и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост;
и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.