Неточные совпадения
Край начал утрачивать свою оригинальность
и претерпевать
то превращение, которое неизбежно несет за собой цивилизация. Изменения произошли главным образом в южной части страны
и в низовьях правых притоков реки Уссури, горная же область Сихотэ-Алинь к северу от 45° широты
и поныне осталась такой же лесной пустыней, как
и во времена Будищева
и Венюкова (1857–1869).
Если во время путешествия я
и достиг хороших результатов,
то этим я в значительной степени обязан своим спутникам.
Если мы взглянем на этнографическую карту Уссурийского края
и отыщем на ней гольдов,
то увидим, что туземцы эти распределились узкой полосой по долине реки Уссури до устья Даубихе. Часть гольдов обитала ранее по реке Улахе
и ее притокам. Нас интересуют именно эти последние.
Трудно перечислить все
те услуги, которые этот человек оказал мне
и моим спутникам. Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему,
и многие обязаны ему жизнью, в
том числе
и я лично.
Ввиду
той выдающейся роли, которую играл Дерсу в моих путешествиях, я опишу сначала маршрут 1902 года по рекам Цимухе
и Лефу, когда произошла моя первая с ним встреча, а затем уже перейду к экспедиции 1906 года.
Устье реки Тангоузы [Тан-гоу-цзы — болотистая падь.] раньше было на месте нынешних озер Сан [Сан — разлившееся озеро.]
и Эль-Поуза [Эр-цзо-цзы — вторая заповедь.], а устье реки Майхе [Майхе — река, где сеют много пшеницы.] находилось немного выше
того места, где теперь пересекает ее железная дорога.
Из Шкотова мы выступили рано, в
тот же день дошли до Стеклянной пади
и свернули в нее.
Стало ясно, что к вечеру нам не дойти до него, а если бы мы
и дошли,
то рисковали заночевать без воды, потому что в это время года горные ключи в истоках почти совсем иссякают.
Даже в
тех случаях, когда мы попадали в неприятные положения, он не терял хорошего настроения
и старался убедить меня, что «все к лучшему в этом лучшем из миров».
Солнце только что успело скрыться за горизонтом,
и в
то время, когда лучи его золотили верхушки гор, в долинах появились сумеречные тени. На фоне бледного неба резко выделялись вершины деревьев с пожелтевшими листьями. Среди птиц, насекомых, в сухой траве — словом, всюду, даже в воздухе, чувствовалось приближение осени.
Олентьев вновь зарядил ружье,
и мы осторожно двинулись к
тому месту, где скрылось животное.
На другой день мы продолжали наш путь. Долина суживалась,
и идти становилось труднее. Мы шли целиной
и только заботились о
том, чтобы поменьше кружить.
Влезать на дерево непременно надо самому. Поручать это стрелкам нельзя. Тут нужны личные наблюдения. Как бы толково
и хорошо стрелок ни рассказывал о
том, что он заметил, на основании его слов трудно ориентироваться.
Иногда случается, что горы
и лес имеют привлекательный
и веселый вид. Так, кажется,
и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими.
И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей в отряде. Я много раз проверял себя
и всегда убеждался, что это так.
То же было
и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое
и неприятное,
и это жуткое
и тоскливое понималось всеми одинаково.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере
того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты
и стволы деревьев. Разбуженная в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась в норку
и больше не показывалась.
Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали мы его. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку
и молча стал курить. Не расспрашивая его, кто он
и откуда, я предложил ему поесть.
Та к принято делать в тайге.
Он долго рассказывал мне про свою жизнь,
и чем больше он говорил,
тем становился симпатичнее.
Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге
и чужд был
тех пороков, которые вместе с собой несет городская цивилизация.
Рассказывал про свои встречи с тиграми, говорил о
том, что стрелять их нельзя, потому что это боги, охраняющие женьшень от человека, говорил о злых духах, о наводнениях
и т.д.
Потом я стал его расспрашивать о
том месте, где мы находимся. Он сказал, что это истоки реки Лефу
и что завтра мы дойдем до первого жилища звероловов.
На земле
и на небе было еще темно, только в
той стороне, откуда подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Дерсу остановился
и сказал, что тропа эта не конная, а пешеходная, что идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней
тому назад по ней прошел один человек
и что, по всей вероятности, это был китаец.
Осмотрев его кругом, наш новый знакомый опять подтвердил, что несколько дней
тому назад по тропе прошел китаец
и что он ночевал в этом балагане.
К вечеру мы дошли до
того места, где две речки сливаются вместе, откуда, собственно,
и начинается Лефу [Ле-фу-хэ — река счастливой охоты.]. Здесь она шириной 6–8 м
и имеет быстроту течения 120–140 м в минуту. Глубина реки неравномерная
и колеблется от 30 до 60 см.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (я уже знал, что это значит), а в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой. Это можно было заключить из
того, что вход в нее был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый дикими свиньями,
и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда лицом к югу.
Одна была
та, по которой мы пришли, другая вела в горы на восток,
и третья направлялась на запад.
Звериные шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи
и беличьи меха
и инструменты для ловушек — все это указывало на
то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой
и звероловством.
Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался
и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались
и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их,
то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
Две из них сливаются раньше
и текут от востока-северо-востока, третья,
та, по которой мы шли, имела направление меридиональное.
Мы стали спускаться вниз. Скоро я заметил, что пятно тоже двигалось нам навстречу. Через 10 минут гольд остановился, сел на камень
и указал мне знаком, чтобы я сделал
то же.
Та к как кабан любит тереться о стволы елей, кедров
и пихт, жесткая щетина его бывает часто запачкана смолой.
Вдруг в ближайшей фанзе раздался крик,
и вслед за
тем из окна ее грянул выстрел, потом другой, третий,
и через несколько минут стрельба поднялась по всей деревне.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки
и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму. В деревне стрельба долго еще не прекращалась.
Те фанзы, что были в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы
и сами не знали этого. Стрелки
и ругались
и смеялись.
На другой день была назначена дневка. Я велел людям осмотреть седла, просушить
то, что промокло,
и почистить винтовки. Дождь перестал; свежий северо-западный ветер разогнал тучи; выглянуло солнце.
И всюду, куда я ни приходил, я видел
то удивительное равнодушие, которым так отличаются корейцы.
От описанного села Казакевичево [Село Казакевичево основано в 1872 году.] по долине реки Лефу есть 2 дороги. Одна из них, кружная, идет на село Ивановское, другая, малохоженая
и местами болотистая, идет по левому берегу реки. Мы выбрали последнюю. Чем дальше,
тем долина все более
и более принимала характер луговой.
Ночь выпала ветреная
и холодная. За недостатком дров огня большого развести было нельзя,
и потому все зябли
и почти не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку
и знобил
то плечо,
то бок,
то спину. Дрова были плохие, они трещали
и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Чем ближе я присматривался к этому человеку,
тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия
и внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под эти мысли я опять задремал
и проспал до утра.
Вереницы их
то подымались кверху,
то опускались вниз,
и все разом, ближние
и дальние, проектировались на фоне неба, в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался как бы затянутым паутиной.
Та м
и сям в воздухе виднелись канюки
и пустельга.
И в
тот момент, когда голова одной из них показалась над травой, он спустил курок.
Вечерняя заря еще пыталась было бороться с надвигающейся
тьмой, но не могла ее осилить, уступила
и ушла за горизонт.
Тотчас на небе замигали звезды, словно
и они обрадовались
тому, что наконец-то солнце дало им свободу.
Чем дальше,
тем извилистее становилась река. Кривуны ее (так местные жители называют извилины) описывают почти полные окружности
и вдруг поворачивают назад, опять загибаются,
и нет места, где река хоть бы немного текла прямо.
Мусор, разбросанные вещи, покачнувшийся забор, сорванная с петель дверь, почерневший от времени
и грязи рукомойник свидетельствовали о
том, что обитатели этого дома не особенно любили порядок.
В это время подошел Олентьев
и сообщил, что хлеб куплен. Обойдя всю деревню, мы вернулись к лодке.
Тем временем Дерсу изжарил на огне козлятину
и согрел чай. На берег за нами прибежали деревенские ребятишки. Они стояли в стороне
и поглядывали на нас с любопытством.
Почва около берегов более или менее твердая, но стоит только отойти немного в сторону, как сразу попадешь в болото. Среди зарослей скрываются длинные озерки. Эти озерки
и кусты ивняков
и ольшаников, растущие рядами, свидетельствуют о
том, что река Лефу раньше текла иначе
и несколько раз меняла свое русло.
Сегодня был особенно сильный перелет. Олентьев убил несколько уток, которые
и составили нам превосходный ужин. Когда стемнело, все птицы прекратили свой лет. Кругом сразу воцарилась тишина. Можно было подумать, что степи эти совершенно безжизненны, а между
тем не было ни одного озерка, ни одной заводи, ни одной протоки, где не ночевали бы стада лебедей, гусей, крохалей, уток
и другой водяной птицы.
Я взглянул на костер. Дрова искрились
и трещали. Огонь вспыхивал
то длинными,
то короткими языками,
то становился ярким,
то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все это разрушалось
и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго еще сидел
и смотрел на «живой огонь».
Как только начала заниматься заря, пернатое царство поднялось на воздух
и с шумом
и гамом снова понеслось к югу. Первыми снялись гуси, за ними пошли лебеди, потом утки,
и уже последними тронулись остальные перелетные птицы. Сначала они низко летели над землей, но по мере
того как становилось светлее, поднимались все выше
и выше.