Неточные совпадения
Было бы ошибочно относить этих людей к какой-либо особой народности и отделять их от прочих гольдов. В антропологическом отношении они нисколько
не отличались от своих соседей — рыболовов, расселившихся по Уссури. Отличительной особенностью их
была страсть к охоте.
Видно
было, что по ней давно уже
не ходили люди.
Обыкновенно свой маршрут я никогда
не затягивал до сумерек и останавливался на бивак так, чтобы засветло можно
было поставить палатки и заготовить дрова на ночь.
С этой стороны местность
была так пересечена, что я долго
не мог сообразить, куда текут речки и к какому они принадлежат бассейну.
Продовольствия мы имели достаточно, а лошади
были перегружены настолько, что захватить с собой убитых оленей мы все равно
не могли бы.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это
не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же
было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска,
было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Не хотелось мне здесь останавливаться, но делать
было нечего. Сумерки приближались, и надо
было торопиться. На дне ущелья шумел поток, я направился к нему и, выбрав место поровнее, приказал ставить палатки.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная в осыпях пищуха подняла
было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась в норку и больше
не показывалась.
Незнакомец
не рассматривал нас так, как рассматривали мы его. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить.
Не расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему
поесть. Та к принято делать в тайге.
Наш гость
был из молчаливых. Наконец Олентьев
не выдержал и спросил пришельца прямо...
Дерсу остановился и сказал, что тропа эта
не конная, а пешеходная, что идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней тому назад по ней прошел один человек и что, по всей вероятности, это
был китаец.
Все
было так ясно и так просто, что я удивился, как этого раньше я
не заметил.
Теперь я понял, что Дерсу
не простой человек. Передо мной
был следопыт, и невольно мне вспомнились герои Купера и Майн-Рида.
Для этого удивительного человека
не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил
быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего
не мог придумать.
Кругом вся земля
была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я
не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего
не говорили.
Я долго
не мог уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я
не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах. Это
была уже
не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Утром я проснулся позже других. Первое, что мне бросилось в глаза, — отсутствие солнца. Все небо
было в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их
не промочил дождь, Дерсу сказал...
— Торопиться
не надо. Наша днем хорошо ходи, вечером
будет дождь.
Нечего делать, надо
было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней
были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму. В деревне стрельба долго еще
не прекращалась. Те фанзы, что
были в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы и сами
не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
На другой день чуть свет мы все
были уже на ногах. Ночью наши лошади,
не найдя корма на корейских пашнях, ушли к горам на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись с конями, я успел закончить свои работы. В 8 часов утра мы выступили в путь.
Видно
было, что он в жизни прошел такую школу, которая приучила его
быть энергичным, деятельным и
не тратить времени понапрасну.
А больше нам ничего
не надо
было.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого развести
было нельзя, и потому все зябли и почти
не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова
были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
—
Не надо, капитан, — сказал он. — Тебе спи, моя
буду караулить огонь. Его шибко вредный, — он указал на дрова.
Вечерняя заря еще пыталась
было бороться с надвигающейся тьмой, но
не могла ее осилить, уступила и ушла за горизонт.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а я занялся своей работой. Покончив с дневником, я лег, но долго
не мог уснуть. Едва я закрывал глаза, как передо мной тотчас появлялась качающаяся паутина: это
было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец под утро я уснул.
Раза два мы встречали болотных курочек-лысух — черных ныряющих птичек с большими ногами, легко и свободно ходивших по листьям водяных растений. Но в воздухе они казались беспомощными. Видно
было, что это
не их родная стихия. При полете они как-то странно болтали ногами. Создавалось впечатление, будто они недавно вышли из гнезда и еще
не научились летать как следует.
Иногда заросли травы
были так густы, что лодка
не могла пройти сквозь них, и мы вынуждены
были делать большие обходы.
Таким образом, для того чтобы достигнуть озера на лодке, нужно
было пройти еще 15 км, а напрямик целиной —
не более 2,5 или 3.
Вечером у всех
было много свободного времени. Мы сидели у костра,
пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он
был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но
не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Дерсу
был сговорчив. Его всегда можно
было легко уговорить. Он считал своим долгом предупредить об угрожающей опасности и, если видел, что его
не слушают, покорялся, шел молча и никогда
не спорил.
Я
не спрашивал его, зачем это
было нужно.
Олентьев и Марченко
не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло.
Был вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
— Прощай, Дерсу, — сказал я ему, пожимая руку. — Дай бог тебе всего хорошего. Я никогда
не забуду того, что ты для меня сделал. Прощай!
Быть может, когда-нибудь увидимся.
В то время все сведения о центральной части Сихотэ-Алиня
были крайне скудны и
не заходили за пределы случайных рекогносцировок. Что же касается побережья моря к северу от залива Ольги, то о нем имелись лишь отрывочные сведения от морских офицеров, посещавших эти места для промеров бухт и заливов.
Вьюками
были брезентовые мешки и походные ящики, обитые кожей и окрашенные масляной краской. Такие ящики удобно переносимы на конских вьюках, помещаются хорошо в лодках и на нартах. Они служили нам и для сидений и столами. Если
не мешать имущество в ящиках и
не перекладывать его с одного места на другое, то очень скоро запоминаешь, где что лежит, и в случае нужды расседлываешь ту лошадь, которая несет искомый груз.
Правда, оно занимало много места и это
не спасало его от плесени, но все же его можно
было употреблять в пищу.
Погода
была пасмурная. Дождь шел
не переставая. По обе стороны полотна железной дороги тянулись большие кочковатые болота, залитые водой и окаймленные чахлой растительностью. В окнах мелькали отдельные деревья, телеграфные столбы, выемки. Все это
было однообразно. День тянулся долго, тоскливо. Наконец стало смеркаться. В вагоне зажгли свечи.
Всюду по низинам стояла вода, и если бы
не деревья, торчащие из луж, их можно
было бы принять за озера.
10 лет тому назад они
были покрыты лесами, от которых ныне
не осталось и следов.
Почерневшие стволы деревьев, обуглившиеся пни и отсутствие молодняка указывают на частые палы. Около железной дороги и
быть иначе
не может.
Во время путешествия скучать
не приходится. За день так уходишься, что еле-еле дотащишься до бивака. Палатка, костер и теплое одеяло кажутся тогда лучшими благами, какие только даны людям на земле; никакая городская гостиница
не может сравниться с ними.
Выпьешь поскорее горячего чаю, залезешь в свой спальный мешок и уснешь таким сном, каким спят только усталые.
Грязная проселочная дорога между селениями Шмаковкой и Успенкой пролегает по увалам горы Хандо-дин-за-сы. Все мосты на ней уничтожены весенними палами, и потому переправа через встречающиеся на пути речки, превратившиеся теперь в стремительные потоки,
была делом далеко
не легким.
Лошади уже отабунились, они
не лягались и
не кусали друг друга. В поводу надо
было вести только первого коня, а прочие шли следом сами. Каждый из стрелков по очереди шел сзади и подгонял тех лошадей, которые сворачивали в сторону или отставали.
Сами лошади в воду идти
не хотели, и надо
было, чтобы кто-нибудь плыл вместе с ними.
Время
было раннее, и потому решено
было не задерживаться здесь.
Вечером стрелки и казаки сидели у костра и
пели песни. Откуда-то взялась у них гармоника. Глядя на их беззаботные лица, никто бы
не поверил, что только 2 часа тому назад они бились в болоте, измученные и усталые. Видно
было, что они совершенно
не думали о завтрашнем дне и жили только настоящим. А в стороне, у другого костра, другая группа людей рассматривала карты и обсуждала дальнейшие маршруты.
Интересно
было видеть, как эти 2 враждебных отряда стояли друг против друга,
не решаясь на нападение.
С интересом мы наблюдали эту борьбу. Кто кого одолеет? Удастся ли муравьям проникнуть в улей? Кто первый уступит?
Быть может, с заходом солнца враги разойдутся по своим местам для того, чтобы утром начать борьбу снова;
быть может, эта осада пчелиного улья длится уже
не первый день.