Неточные совпадения
Мне не только не приходилось их подбадривать, а, наоборот, приходилось останавливать из опасения, что они надорвут свое здоровье. Несмотря на лишения,
эти скромные труженики терпеливо несли тяготы походной жизни, и
я ни разу не слышал от них ни единой жалобы. Многие из них погибли в войну 1914–1917 годов, с остальными же
я и по сие время нахожусь в переписке.
Путешествуя с Дерсу и приглядываясь к его приемам,
я неоднократно поражался, до какой степени были развиты в нем
эти способности.
Трудно перечислить все те услуги, которые
этот человек оказал
мне и моим спутникам. Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему, и многие обязаны ему жизнью, в том числе и
я лично.
Даже в тех случаях, когда мы попадали в неприятные положения, он не терял хорошего настроения и старался убедить
меня, что «все к лучшему в
этом лучшем из миров».
Перейдя через невысокий хребет, мы попали в соседнюю долину, поросшую густым лесом. Широкое и сухое ложе горного ручья пересекало ее поперек. Тут мы разошлись.
Я пошел по галечниковой отмели налево, а Олентьев — направо. Не прошло и 2 минут, как вдруг в его стороне грянул выстрел.
Я обернулся и в
это мгновение увидел, как что-то гибкое и пестрое мелькнуло в воздухе.
Я бросился к Олентьеву. Он поспешно заряжал винтовку, но, как на грех, один патрон застрял в магазинной коробке, и затвор не закрывался.
С первого же взгляда
я узнал маньчжурскую пантеру, называемую местными жителями барсом.
Этот великолепный представитель кошачьих был из числа крупных. Длина его тела от носа до корня хвоста равнялась 1,4 м. Шкура пантеры, ржаво-желтая по бокам и на спине и белая на брюхе, была покрыта черными пятнами, причем пятна
эти располагались рядами, как полосы у тигра. С боков, на лапах и на голове они были сплошные и мелкие, а на шее, спине и хвосте — крупные, кольцевые.
С
этой стороны местность была так пересечена, что
я долго не мог сообразить, куда текут речки и к какому они принадлежат бассейну.
После отдыха отряд наш снова тронулся в путь. На
этот раз мы попали в бурелом и потому подвигались очень медленно. К 4 часам мы подошли к какой-то вершине. Оставив людей и лошадей на месте,
я сам пошел наверх, чтобы еще раз осмотреться.
То, что
я увидел сверху, сразу рассеяло мои сомнения. Куполообразная гора, где мы находились в
эту минуту, — был тот самый горный узел, который мы искали. От него к западу тянулась высокая гряда, падавшая на север крутыми обрывами. По ту сторону водораздела общее направление долин шло к северо-западу. Вероятно,
это были истоки реки Лефу.
За перевалом мы сразу попали в овраги. Местность была чрезвычайно пересеченная. Глубокие распадки, заваленные корчами, водотоки и скалы, обросшие мхом, — все
это создавало обстановку, которая живо напоминала
мне картину Вальпургиевой ночи. Трудно представить себе местность более дикую и неприветливую, чем
это ущелье.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство
это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей в отряде.
Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что
это так. То же было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и
это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Вдруг лошади подняли головы и насторожили уши, потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили на
это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут.
Я что-то спросил Олентьева и, не получив ответа, повернулся в его сторону. Он стоял на ногах в выжидательной позе и, заслонив рукой свет костра, смотрел куда-то в сторону.
Пока он ел,
я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно,
это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и
я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Меня заинтересовал
этот человек.
Я пробовал было его утешить, но что были мои утешения для
этого одинокого человека, у которого смерть отняла семью,
это единственное утешение в старости?
Потом
я стал его расспрашивать о том месте, где мы находимся. Он сказал, что
это истоки реки Лефу и что завтра мы дойдем до первого жилища звероловов.
Все было так ясно и так просто, что
я удивился, как
этого раньше
я не заметил.
Часа два шли мы по
этой тропе. Мало-помалу хвойный лес начал заменяться смешанным. Все чаще и чаще стали попадаться тополь, клен, осина, береза и липа.
Я хотел было сделать второй привал, но Дерсу посоветовал пройти еще немного.
Надо было покормить лошадей.
Я решил воспользоваться
этим, лег в тени кедра и тотчас же уснул. Через 2 часа
меня разбудил Олентьев. Проснувшись,
я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все
это сложил в балаган.
Я думал, что он хочет его спалить, и начал отговаривать от
этой затеи. Но вместо ответа он попросил у
меня щепотку соли и горсть рису.
Меня заинтересовало, что он хочет с ними делать, и
я приказал дать просимое. Гольд тщательно обернул берестой спички, отдельно в бересту завернул соль и рис и повесил все
это в балагане. Затем он поправил снаружи корье и стал собираться.
Помню,
меня глубоко поразило
это.
Делали они
это не из озорства, а так просто, ради забавы, и
я никогда их не останавливал.
Этот дикарь был гораздо человеколюбивее, чем
я.
Для
этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда
я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре
я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой.
Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше
я ничего не мог придумать.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (
я уже знал, что
это значит), а в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза.
Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой.
Это можно было заключить из того, что вход в нее был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый дикими свиньями, и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда лицом к югу.
— Посмотри, капитан, — сказал
мне Дерсу, указывая на противоположный склон пади. — Что
это такое?
Я взглянул в указанном направлении и увидел какое-то темное пятно.
Я думал, что
это тень от облака, и высказал Дерсу свое предположение. Он засмеялся и указал на небо.
Я посмотрел вверх. Небо было совершенно безоблачным: на беспредельной его синеве не было ни одного облачка. Через несколько минут пятно изменило свою форму и немного передвинулось в сторону.
— Что
это такое? — спросил
я гольда, в свою очередь.
Мы стали ждать. Вскоре
я опять увидел пятно. Оно возросло до больших размеров. Теперь
я мог рассмотреть его составные части.
Это были какие-то живые существа, постоянно передвигающиеся с места на место.
Меня поразило, что Дерсу кабанов называет «людьми».
Я спросил его об
этом.
Для
меня стало ясно. Воззрение на природу
этого первобытного человека было анимистическое, и потому все окружающее он очеловечивал.
Я долго не мог уснуть. Всю ночь
мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме
этих ноздрей,
я не видел. Они казались
мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах.
Это была уже не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Я думаю, что
я мог бы вещи
эти нарисовать подробно со всеми деталями.
— Каким тяжелым трудом, ценой каких лишений добывал себе
этот человек средства к жизни!» Но тотчас
я поймал себя на другой мысли: едва ли бы
этот зверолов согласился променять свою свободу.
Ночью
я проснулся и увидел Дерсу, сидящего у костра. Он поправлял огонь. Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на
мне лежало одеяло гольда. Значит,
это он прикрыл
меня, вот почему
я и согрелся. Стрелки тоже были прикрыты его палаткой.
Я предлагал Дерсу лечь на мое место, но он отказался.
Чем ближе
я присматривался к
этому человеку, тем больше он
мне нравился. С каждым днем
я открывал в нем новые достоинства. Раньше
я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли
я? Под
эти мысли
я опять задремал и проспал до утра.
Сколько
я ни напрягал зрение,
я не мог увидеть конца
этой низины.
Это впечатление становилось еще сильнее, когда, взобравшись на какую-нибудь кочку,
я видел, как степь волновалась.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а
я занялся своей работой. Покончив с дневником,
я лег, но долго не мог уснуть. Едва
я закрывал глаза, как передо
мной тотчас появлялась качающаяся паутина:
это было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец под утро
я уснул.
Я невольно обратил внимание на окна. Они были с двойными рамами в 4 стекла. Пространство же между ними почти до половины нижних стекол было заполнено чем-то серовато-желтоватым. Сначала
я думал, что
это опилки, и спросил хозяйку, зачем их туда насыпали.
Я подошел поближе. Действительно,
это были сухие комары. Их тут было по крайней мере с 0,5 кг.
Долго
мне говорил
этот первобытный человек о своем мировоззрении. Он видел живую силу в воде, видел ее тихое течение и слышал ее рев во время наводнений.
Я взглянул на костер. Дрова искрились и трещали. Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился ярким, то тусклым; из угольев слагались замки, гроты, потом все
это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а
я долго еще сидел и смотрел на «живой огонь».
Через час
я вернулся к своим. Марченко уже согрел чай и ожидал моего возвращения. Утолив жажду, мы сели в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник,
я спросил Дерсу, следы каких животных он видел в долине Лефу с тех пор, как мы вышли из гор и начались болота. Он отвечал, что в
этих местах держатся козули, енотовидные собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
Я смотрел и восторгался, но в
это время услышал, что Дерсу ворчит...
Я догадался, что
это замечание относилось ко
мне, и спросил его, в чем дело.
Та к как
это состояние ощущалось всеми одинаково, то
я испугался, думая, что мы заболели лихорадкой или чем-нибудь отравились, но Дерсу успокоил
меня, что
это всегда бывает при перемене погоды.
Сквозь тучи на небе неясно просвечивало солнце, и
это казалось
мне хорошим предзнаменованием.
Я предложил гольду вернуться назад и разыскать тот перешеек, который привел нас на
этот остров.
«Придется ночевать», — подумал
я и вдруг вспомнил, что на
этом острове нет дров: ни единого деревца, ни единого кустика, ничего, кроме воды и травы.
Я испугался.