И вот стихийная историческая волна возносит на вершину власти сектантов, привыкших жить в подполье, в отщеплении от
национального целого и отрицать государство, отечество, историческую преемственность.
Неточные совпадения
В сущности, буржуазная революция означает
национальную, всенародную революцию, момент в исторической судьбе
целого народа, в его освобождении и развитии.
Самый революционный переворот был делом
национальным, он совершен русским народом как великим
целым, он не был делом одной революционной интеллигенции или рабочего класса, ему не предшествовало усиление революционно-социалистического движения.
Высшее
национальное сознание должно хранить сотворенные ценности и творить новые ценности народа как великого исторического
целого; оно связывает далекое прошлое с далеким будущим.
Лишь крайний рационализм может признать в этом насилие над народом, эксплуатацию народа.
Национальное сознание постигает место России в мире и ее великое призвание, для него существует прежде всего
целое, а не части, для него не безразлично величие и сила России. Народническое сознание — прежде всего провинциальное и частное и в этих чертах своих сознание мещанское.
Большое значение московского частного совещания общественных деятелей, собравшихся 8-10 августа, нужно видеть в том, что оно было собрано исключительно по патриотическому порыву и преследовало
цели национального единения.
В России сейчас образовалось три течения: одно хочет безусловно, без торга и без расчета спасать родину, в которой видит вечную ценность, и требует дисциплины в армии в
целях патриотических и
национальных; другое хочет спасать родину условно, и расчетливо договаривается о том, чтобы родина была подчинена «революции» и «демократии», требует исключительно «революционной» дисциплины; третье безусловно предает родину и требует истребления ее во имя всемирной революции.
Это был морализм подполья и отщепенства, для которого не существует великой тайны
целого национального и мирового, не существует круговой поруки и ответственности.
Строителем жизни, строителем новой России может быть лишь демократия нового душевного типа, с развитым чувством ответственности, с развитым инстинктом производительности, с крепким сознанием
национального и государственного
целого и связи с историческим прошлым, т. е. творческая
национальная демократия.
Национальное целое, существующее тысячелетия, имеет большую ценность, чем отдельный класс, которого не было в прошлом и, может быть, не будет в будущем.
Эгоизм, корысть, самомнение, гордость, воля к могуществу, ненависть к другим, насилие — все делается добродетелью, когда переносится с личности на
национальное целое.
Неточные совпадения
Такая мечта о человеке и человечестве, отвлеченных от всего
национального, есть жажда угашения
целого мира ценностей и богатств.
В Москве есть особая varietas [разновидность (лат.).] рода человеческого; мы говорим о тех полубогатых дворянских домах, которых обитатели совершенно сошли со сцены и скромно проживают
целыми поколениями по разным переулкам; однообразный порядок и какое-то затаенное озлобление против всего нового составляет главный характер обитателей этих домов, глубоко стоящих на дворе, с покривившимися колоннами и нечистыми сенями; они воображают себя представителями нашего
национального быта, потому что им «квас нужен, как воздух», потому что они в санях ездят, как в карете, берут за собой двух лакеев и
целый год живут на запасах, привозимых из Пензы и Симбирска.
Бедная Радугина в простоте души своей была уверена, что высочайшая степень просвещения, до которой Россия могла достигнуть, состояла в совершенном отсутствии оригинальности, собственного характера и
национальной физиономии; одним словом: заслужить название обезьян Европы — была, по мнению ее, одна возможная и достижимая
цель для нас, несчастных северных варваров.
Но главная ложь, порожденная национализмом, в том, что когда говорят о «
национальном» идеале, о благе «
национального»
целого, о «
национальном» единстве, о «
национальном» призвании и пр., то всегда связывают «
национальное» с привилегированным, господствующим меньшинством, обыкновенно с классами, обладающими собственностью.
Стало быть, и мои итоги не могли выйти вполне объективными, когда я оставлял Дерпт. Но я был поставлен в условия большей умственной и, так сказать, бытовой свободы. Я приехал уже студентом третьего курса, с серьезной, определенной
целью, без всякого
национального или сословного задора, чтобы воспользоваться как можно лучше тем «академическим» (то есть учебно-ученым) режимом, который выгодно отличал тогда Дерпт от всех университетов в России.