Неточные совпадения
Достоевского мучит не столько
тема о
Боге, сколько
тема о человеке и его судьбе, его мучит загадка человеческого духа.
Он не как язычник, не как природный человек решает
тему о
Боге, а как христианин, как духовный человек решает
тему о человеке.
Он принимал
Бога, человека и мир через все муки раздвоения и
тьму.
Если нет
Бога, если он сам
бог,
то нет и человека,
то погибает и его образ.
Германец склонен видеть столкновение
Бога и дьявола, света и
тьмы на периферии бытия, но когда он идет в глубину духовной жизни,
то видит там
Бога, созерцает свет — полярность исчезает.
Если бы Достоевский раскрыл до конца учение о
Боге, об Абсолютном,
то он принужден был бы признать полярность самой божественной природы, темную природу, бездну в
Боге, что-то родственное учению Якова Бёме об Ungrund’е.
Если так свободен человек,
то не все ли дозволено, не разрешено ли какое угодно преступление во имя высших целей, вплоть до отцеубийства, не равноценен ли идеал Мадонский и идеал содомский, не должен ли человек стремиться к
тому, чтобы самому стать
богом?
Те, которые пошли путями своеволия и самоутверждения, которые направили свою свободу против
Бога, не могут сохранить свободу, они неизбежно приходят к ее попиранию.
Если бы мир был исключительно добрым и благим,
то Бог был бы не нужен,
то мир был бы уже
богом.
Те, которые отрицают у него свободу духа, отрицают и
Бога, и наоборот.
И
те, которые отвергают
Бога и свободу человеческого духа, стремятся к превращению мира в такой рациональный механизм, в такую принудительную гармонию.
Если человек есть лишь пассивный рефлекс внешней социальной среды, если он не ответственное существо,
то нет человека и нет
Бога, нет свободы, нет зла и нет добра.
Если нет
Бога, если сам человек
бог,
то все дозволено.
Достоевский много раз подходил к этой
теме — отрицанию
Бога во имя социального эвдемонизма, во имя человеколюбия, во имя счастья людей в этой краткой земной жизни.
А которые в
Бога не веруют, ну
те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так это один же черт выйдет, все
те же вопросы, только с другого конца».
Те, которые в своем человеческом своеволии и человеческом самоутверждении претендовали жалеть и любить человека более, чем его жалеет и любит
Бог, которые отвергли Божий мир, возвратили билет свой
Богу и хотели сами создать лучший мир, без страданий и зла, с роковой неизбежностью приходят к царству шигалевщины.
Если нет
Бога, если нет Искупителя и искупления, если нет смысла исторического процесса, скрытого для «Эвклидова ума»,
то мир должен быть отвергнут,
то от грядущей гармонии должно отказаться,
то прогресс есть безобразная идея.
Шатов говорит Ставрогину: «Знаете ли вы, кто теперь во всей земле единственный народ „богоносец“, грядущий обновить и спасти мир именем нового
бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова?» «Всякий народ до
тех пор только и народ, пока имеет своего
бога особого, а всех остальных на свете
богов исключает безо всякого примирения».
Великий Инквизитор восстал против
Бога во имя человека, во имя самого маленького человека,
того самого человека, в которого он также не верит, как и в
Бога.
Если мировая жизнь не имеет высшего Смысла, если нет
Бога и бессмертия,
то остается устроение земного человечества по Шигалеву и Великому Инквизитору.
То же начало лежит в основании католической инквизиции и принудительного социализма,
то же неверие в свободу духа, в
Бога и человека, в Богочеловека и Богочеловечество.
Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и
то богов, а остальные?
«
То диво, что такая мысль — мысль о необходимости
Бога — могла залезть в голову такому дикому и злому животному, каков человек, до
того она свята, до
того трогательна, до
того премудра и до
того делает честь человеку».
Если существует высшая природа человека, призвание к высшей цели,
то существует и
Бог,
то есть вера в
Бога.
Если же нет
Бога,
то нет и высшей природы человека,
то остается только социальный муравейник, основанный на принуждении.
Кто победит боль и страх,
тот сам
бог будет.
Кто победит боль и страх,
тот сам станет
Бог.
«Кто смеет убить себя,
тот Бог.
Один человек может верить в
Бога, другой не верить, один может быть патриотом России, другой — патриотом Запада, и все же и
тот и другой могут принадлежать к одной душевной формации, иметь одну и
ту же ткань.
Г-жа Простакова. Я, братец, с тобою лаяться не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни с кем не бранивалась. У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова не скажу. Пусть же, себе на уме,
Бог тому заплатит, кто меня, бедную, обижает.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет
того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.