Неточные совпадения
Поэтому для философии бытие есть
дух, для
науки же бытие есть природа.
Философия в конце концов неизбежно становится философией
духа, и только в таком качестве своем она не зависит от
науки.
И отличие это в том, что философия исследует человека из человека и в человеке, исследует его как принадлежащего к царству
духа,
наука же исследует человека как принадлежащего к царству природы, т. е. вне человека, как объект.
Принципиально отличать философию от
науки только и можно, признав, что философия есть необъективированное познание, познание
духа в себе, а не в его объективации в природе, т. е. познание смысла и приобщение к смыслу.
Это совершенно ясно в так называемых «
науках о
духе», где объективирование всегда есть смерть истинного познания.
В этом отношении есть существенное различие между
науками естественными и
науками о
духе.
Естественные
науки не производят такого опустошения, какое производит историческое и психологическое исследование
духа, в котором объективирование есть умерщвление реального предмета, ибо этот реальный предмет совсем не есть объективированный предмет.
Когда Клагес видит в возникновении сознания, интеллекта,
духа декаданс жизни, болезнь, он, в сущности, выражает на языке
науки и философии древнее сказание о грехопадении и утере рая, но натурализирует идею рая и думает, что он возможен в мире падшем.
Неточные совпадения
Я поставлю полные баллы во всех
науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной
дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
Клима подавляло обилие противоречий и упорство, с которым каждый из людей защищал свою истину. Человек, одетый мужиком, строго и апостольски уверенно говорил о Толстом и двух ликах Христа — церковном и народном, о Европе, которая погибает от избытка чувственности и нищеты
духа, о заблуждениях
науки, —
науку он особенно презирал.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии
науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над
духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо в ней звучали фразы светских проповедников церковной философии:
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого
духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями
науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
Оценка есть путь познания так называемых
наук о
духе, но эта оценка отражается на
дух, а не на сферу объективации, которая существует не только в явлениях природы, но и в явлениях психических и социальных.