Неточные совпадения
Этика имеет дело не с бессильными, висящими в воздухе нормами и
законами, а с реальными нравственными энергиями и с обладающими силой качествами.
Трагичность и парадоксальность
этики связаны с тем, что основной ее вопрос совсем не вопрос о нравственной норме и нравственном
законе, о добре, а вопрос об отношениях между свободой Бога и свободой человека.
В этом граница
этики закона и нормы.
Этика может быть совершенно равнодушной к проблеме зла и нимало ей не мучиться, потому что она остается замкнутой и самодовольной в своих
законах и нормах и верит, что «добро» всегда право по отношению к самому факту существования «зла».
И это предполагает построение новой
этики, основанной не на нормах и
законах сознания, а на благостной духовной энергии.
Христианское учение о благодати и было всегда учением о восстановлении здоровья, которое не может восстановить
закон, но из этой истины не была построена
этика.
Существуют три
этики —
этика закона,
этика искупления,
этика творчества.
Этика в глубоком смысле слова должна быть учением о пробуждении человеческого духа, а не сознания, творческой духовной силы, а не
закона и нормы.
Этика закона,
этика сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания, есть порождение древнего аффекта страха в человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие первородного греха.
Мы должны проследить три ступени этического сознания —
этику закона,
этику искупления и
этику творчества.
Учение о свободе воли и о телеологии целиком относится к
этике закона, к нормативной
этике.
Основной парадокс
этики раскрывается христианством, христианство обнаруживает бессилие добра как
закона.
Павла в духе аномизма, т. е. совершенного отрицания
закона, было бы отрицанием основной антиномии
этики, отрицанием парадокса законнической
этики.
Поэтому
этика закона не может быть просто отвергнута и отброшена.
Этика закона есть
этика дохристианская, не только ветхозаветно-иудаистическая, но и языческая, первобытно-социальная, и аристотелевская и стоическая, и пелагианская и томистская (в значительной половине своей) внутри христианства.
И вместе с тем
этика закона есть вечное начало, которое признает и христианский мир, ибо в нем грех и зло не побеждены.
Этику закона нельзя понимать исключительно хронологически, она сосуществует с
этикой искупления и
этикой творчества.
Но
этика закона и метафизика
закона имеют очень сложную судьбу в истории христианства.
Христианство есть откровение благодати, и
этика христианская есть
этика искупления, а не
закона,
этика благодатной силы.
Лютер пламенно восстал против
закона в христианстве, против законнической
этики и пытался стать по ту сторону добра и зла. [Л. Шестов видит сходство в деле Лютера и Ницше.]
Этика закона есть по преимуществу
этика социальная в отличие от личной
этики искупления и творчества.
Этика закона и значит прежде всего, что субъектом нравственной оценки является общество, а не личность, что общество устанавливает нравственные запреты, табу,
законы и нормы, которым личность должна повиноваться под страхом нравственного отлучения и кары.
Этика закона не может быть индивидуальной и персоналистической, она никогда не проникает в интимную глубину нравственной жизни личности, нравственного опыта и борений.
Социальная
этика строит оптимистическое учение о силе нравственного
закона, оптимистическое учение о свободе воли, оптимистическое учение о наказании и каре злых, которой будто бы подтверждается царящая в мире справедливость.
Этика закона разом и в высшей степени человечна, приспособлена к человеческим нуждам и потребностям, к человеческому уровню, и в высшей степени бесчеловечна, беспощадна к человеческой личности, к ее индивидуальной судьбе и к ее интимной жизни.
Этика закона в сознании первобытном прежде всего выражается в мести, и это проливает свет на генезис добра и зла.
Этика закона обладает способностью создавать такого рода атавизм.
Этика закона, выработанная в эпоху абсолютного господства рода и общества над личностью, терзает личность и тогда, когда уже пробудилась личная совесть и в нее перенесен центр тяжести нравственной жизни.
Но «добрые дела»
этики закона заключают в себе переживания элементов первобытного магизма.
Этика закона есть
этика социальной обыденности.
Для
этики закона существует личность абстрактная, но не существует личности конкретной.
В автономной, но законнической
этике Канта носителем нравственного
закона, правда, является личность, а не общество.
И Коген, который строит
этику закона, совершенно последовательно связывает ее с юриспруденцией.
Этика закона организует социальную обыденность.
И настоящий трагизм
этики в том, что
закон имеет свою положительную миссию в мире.
Этика закона не может быть просто отвергнута и отброшена.
Этика закона должна быть преодолена, творческая жизнь личности должна быть завоевана.
В этом сложность судеб
этики закона.
Уже греческая
этика, начиная с Сократа, пыталась эмансипироваться от власти общества и
закона, пыталась проникнуть в личную совесть.
Внутренне Сократ не возвысился от
этики закона до
этики благодатной, как не возвысились стоики.
Этика закона, сама по себе взятая, интересуется добром и справедливостью, но не интересуется жизнью, человеком, миром.
С этим связана основная проблема
этики закона.
Этика закона не знает внутреннего человека, она регулирует жизнь внешнего человека в его отношении к обществу людей, она покоится на том, что я называю внешним иерархизмом в отличие от внутреннего иерархизма.
Этика закона может быть и консервативной, и революционной.
Это и есть
этика закона в его первоначальной стадии.
В первоистоках
этики закона лежит религиозный страх, страх почти животный, который потом сублимируется.
Этика закона, как
этика греха, узнается потому, что она знает отвлеченное добро, отвлеченную норму добра, но не знает человека, человеческой личности, неповторимой индивидуальности и ее интимной внутренней жизни.
В этом абсолютная граница
этики закона.
Это свойство
этики закона остается в силе и тогда, когда она становится философской и идеалистической и провозглашает принцип самоценности человеческой личности.
Кантовская
этика закона противополагает себя принципу эвдемонизма, счастья как цели человеческой жизни, но под счастьем и эвдемонизм понимает отвлеченную норму добра и совсем не интересуется счастьем живой неповторимой индивидуальной человеческой личности.
Неточные совпадения
В этом проблематика Достоевского, Ибсена была моей нравственной проблематикой, как и пережитое Белинским восстание против гегелевского мирового духа, как некоторые мотивы Кирхегардта, которого я, впрочем, очень поздно узнал и не особенно люблю, как и борьба Л. Шестова против необходимых
законов логики и
этики, хотя и при ином отношении к познанию.
Содержа в себе всю полноту бытия, абсолютное не подчиняется
законам противоречия и исключенного третьего не в том смысле, чтобы оно отменяло их, а в том смысле, что они не имеют никакого отношения к абсолютному, подобно тому как теоремы геометрии не отменяются
этикой, но не имеют никакого применения к ней».
Автономная
этика есть или прямое глумление над добром, каковое совершается в утилитаризме, или аффектация и поза, ибо любить этическое «добро»,
закон, категорический императив можно не ради него самого, а только ради Бога, голос Которого слышим в совести.
Этика же превращается в фарисейское законничество, гордое своим ригоризмом и своей дурной бесконечностью, в которой оно как раз и видит проявление безусловности нравственного
закона.