Неточные совпадения
В этом проблематика Достоевского, Ибсена была моей нравственной проблематикой, как и пережитое Белинским восстание против гегелевского мирового духа, как некоторые мотивы Кирхегардта, которого я, впрочем, очень поздно узнал и не особенно люблю, как и борьба Л. Шестова против необходимых
законов логики и
этики, хотя и при ином отношении к познанию.
Содержа в себе всю полноту бытия, абсолютное не подчиняется
законам противоречия и исключенного третьего не в том смысле, чтобы оно отменяло их, а в том смысле, что они не имеют никакого отношения к абсолютному, подобно тому как теоремы геометрии не отменяются
этикой, но не имеют никакого применения к ней».
Автономная
этика есть или прямое глумление над добром, каковое совершается в утилитаризме, или аффектация и поза, ибо любить этическое «добро»,
закон, категорический императив можно не ради него самого, а только ради Бога, голос Которого слышим в совести.
Этика же превращается в фарисейское законничество, гордое своим ригоризмом и своей дурной бесконечностью, в которой оно как раз и видит проявление безусловности нравственного
закона.
Нравственная максима Канта, что каждого человека нужно рассматривать не как средство, а как самоцель, подрывается законническим основанием
этики, ибо каждый человек оказывается средством и орудием осуществления отвлеченного, безличного, общеобязательного
закона.
Но
этика творчества порывает с миром обыденности и не хочет знать законнических запретов, она противопоставляет «образ» высшей жизни «
закону» данной жизни.
Конфликт
закона и благодати,
этики закона и
этики искупления проходит через все конкретные этические вопросы, как мы это увидим.
Этика закона есть
этика социальной обыденности.
Только
этика благодати возвышается над противоположением «аристократической» свободы и «демократического»
закона.
Лютер пламенно восстал против
закона в христианстве, против законнической
этики и пытался стать по ту сторону добра и зла. [Л. Шестов видит сходство в деле Лютера и Ницше.]
Этика закона дорожит прежде всего царством мира.
В этом основное противоречие
этики закона, которое неизбежно ведет к
этике искупления или благодати.
Если понять это как
закон, то этот евангельский призыв невыполним, он безумен для
этики закона, он предполагает иной, благодатный порядок бытия.
И нестерпимая скука добродетели, порождающая имморализм, часто столь легкомысленный, есть специфическое явление
этики закона, не знающей никакой высшей силы.
Этика закона ограничивает и регулирует жизнь, но не может быть источником жизни.
Павла в духе аномизма, т. е. совершенного отрицания
закона, было бы отрицанием основной антиномии
этики, отрицанием парадокса законнической
этики.
Этика закона и нормы не понимает еще творческого характера нравственного акта, и потому неизбежен переход к
этике творчества,
этике истинного призвания и назначения человека.
Таков результат
этики закона.
Но «добрые дела»
этики закона заключают в себе переживания элементов первобытного магизма.
Евангельская
этика основана на бытии, а не на норме, она жизнь предпочитает
закону.
Этика закона была по преимуществу
этикой социальной.
В мышлении
этики закона есть что-то роковое и безвыходное, от него всегда ускользает конкретное и индивидуальное.
Основной парадокс
этики раскрывается христианством, христианство обнаруживает бессилие добра как
закона.
Фарисейская
этика закона не любит больных и грешников, ее представители живут в обществе праведных и чистых и охраняют свои белые одежды.
И
этика, мораль нашего мира, ищет совсем не Царства Божьего, а ищет оправдания
законом.
Мы должны проследить три ступени этического сознания —
этику закона,
этику искупления и
этику творчества.
Существуют три
этики —
этика закона,
этика искупления,
этика творчества.
Этика закона должна быть преодолена, творческая жизнь личности должна быть завоевана.
Фарисейство, т. е.
этика закона, беспощадно осуждается в Евангелии, потому что оно не нуждается в Спасителе и спасении, как нуждаются мытари и грешники, потому что если бы последняя религиозная и нравственная правда была на стороне фарисеев, то искупление было бы не нужно.
Этика закона,
этика сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания, есть порождение древнего аффекта страха в человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие первородного греха.
Этика творчества освобождает не всякие инстинкты, а инстинкты творческие, т. е. творческую энергию человека, которая скована запретами
закона.
Этими книжниками полон христианский мир, для которого
этика закона легче и доступнее
этики благодати.
Кантовская
этика закона противополагает себя принципу эвдемонизма, счастья как цели человеческой жизни, но под счастьем и эвдемонизм понимает отвлеченную норму добра и совсем не интересуется счастьем живой неповторимой индивидуальной человеческой личности.
Христианское учение о благодати и было всегда учением о восстановлении здоровья, которое не может восстановить
закон, но из этой истины не была построена
этика.
И потому
этика творчества есть эротическая
этика в отличие от
этики закона.
Внутренне Сократ не возвысился от
этики закона до
этики благодатной, как не возвысились стоики.
Это трудно понять
этике закона, но понятно для
этики искупления.
Это и есть
этика закона в его первоначальной стадии.
Христианство есть откровение благодати, и
этика христианская есть
этика искупления, а не
закона,
этика благодатной силы.
Для
этики творчества свобода означает не принятие
закона добра, а индивидуальное творчество добра и ценности.
Этика творчества исходит от личности, но направлена она не на личность, а на мир, в то время как
этика закона исходит от мира, от общества и направлена на личность.
Этика приобретает профетический характер, в ней побеждается тяжесть
закона.
Но
этика закона и метафизика
закона имеют очень сложную судьбу в истории христианства.
Господство законнической
этики во всех сферах мировой жизни есть выражение объективного
закона большего числа, т. е. необходимой организации порядка в жизни больших масс, большой массы человечества, как и большой массы материи в жизни природы.
В этом абсолютная граница
этики закона.
Этика закона обладает способностью создавать такого рода атавизм.
Творчество стоит как бы вне
этики закона и вне
этики искупления и предполагает иную
этику.
Этика закона, сама по себе взятая, интересуется добром и справедливостью, но не интересуется жизнью, человеком, миром.
Но творчество во всех сферах, и в сфере чисто моральной, ибо есть моральное творчество, говорит о том начале человека, на котором может быть построена иная
этика, чем
этика закона и
этика искупления.
Этика искупления не может становиться на место
этики закона, она тогда становится насильнической и отрицает свободу.