Неточные совпадения
Если мы возвысимся до духовного понимания познания,
то нам
станет ясно, что познание есть акт, через который с самим бытием что-то происходит, приходит его просветление.
В
те эпохи, когда познание было в бытии и происходило с бытием, познающий мог
стать и предметом познания.
Рабство это связано с
тем, что религиозная вера и научное знание
становятся внешними повелевающими силами для философского познания.
Абсолютная оригинальность христианства прежде всего заключается в
том, что для него солнце одинаково восходит над добрыми и злыми, что первые будут последними, а последние первыми, что закон добра не считается спасительным, т. е. добро
становится проблематическим.
Он привносит в это познание элемент из свободы, из ничто, и только потому в его познании небывшее
становится бывшим, возгорается свет из
тьмы.
Те же, которые претендуют
стать выше закона, легко могут
стать ниже закона.
Лютер пламенно восстал против закона в христианстве, против законнической этики и пытался
стать по
ту сторону добра и зла. [Л. Шестов видит сходство в деле Лютера и Ницше.]
И потому он не есть существо, стремящееся во что бы
то ни
стало к счастью и удовлетворению.
И
то, что невозможно было для человека,
становится возможным для Бога.
Но христианскому человечеству было непосильно провести ее в жизнь, ибо это значило бы
стать «по
ту сторону добра и зла», которыми живет мир.
Когда таинственные евангельские слова были превращены в норму,
то «последние»
стали новыми «первыми».
Парадокс в
том, что угнетенные никогда не могут господствовать, ибо в момент господства они
становятся угнетателями.
Если так понять Евангелие,
то оно
становится враждебным жизни и несоединимым с жизнью.
Это и свидетельствует о
том, что в борьбе со страстями нельзя
становиться на исключительно отрицательную точку зрения, применять лишь отрицательный аскетизм.
Но парламентаризм с его господством партий, стремящихся к власти, применяет лживые средства для достижения целей во чтобы
то ни
стало и вместе с
тем забывает эти цели и превращается в самоцель.
Когда человек
стал одержим и допустил власть над собой болезненного самолюбия, честолюбия, зависти, ревности, сладострастия, болезненного эротизма, корыстолюбия, скупости, ненависти и жестокости,
то он находится в мире фантазм, и реальности не предстают уже ему в соответствии со структурой бытия.
Человек, стремящийся к осуществлению какой-нибудь утопической идеи во что бы
то ни
стало, может быть бескорыстным и руководиться мотивами, которые признаются нравственными, — он стремится к совершенной жизни, но он все же эгоцентрик и может
стать нравственным идиотом, потерять различие между добром и злом.
Но если
тот, кому выпало на долю быть «богатым», легко
становится рабом своего богатства,
то «бедный», который лишен материальных благ, может
стать рабом похоти богатства, одержимым завистью.
Таким образом, это учение сознательно
становится на сторону гения рода и видит нравственную правду в
том, что личность делается игралищем интересов рода.
Но на переоценке ценностей, на желании
стать по
ту сторону добра и зла потерпел крушение Ницше, в котором был непросветленный профетизм.
— Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай
стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
Этот голос когда-нибудь раздастся, но так сильно зазвучит, таким грянет аккордом, что весь мир встрепенется! Узнает и тетка и барон, и далеко раздастся гул от этого голоса! Не
станет то чувство пробираться так тихо, как ручей, прячась в траве, с едва слышным журчаньем.
— Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом переродился теперь,
стал тем, чем я хотела прежде чтоб он был, — если б стал верить во все, во что я верю, — полюбил меня, как я… хотела любить его, — и тогда я не обернулась бы на его зов…
Неточные совпадения
Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не
станет! а когда генерал,
то уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И
тот полов не выметет, // Не
станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
Сам Ермил, // Покончивши с рекрутчиной, //
Стал тосковать, печалиться, // Не пьет, не ест:
тем кончилось, // Что в деннике с веревкою // Застал его отец.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, //
Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не
того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Служивого задергало. // Опершись на Устиньюшку, // Он поднял ногу левую // И
стал ее раскачивать, // Как гирю на весу; // Проделал
то же с правою, // Ругнулся: «Жизнь проклятая!» — // И вдруг на обе
стал.