Неточные совпадения
Обращаясь к самопознанию, которое есть одно из главных источников философского познания, я открываю в себе изначальное, исходное: противление мировой данности, неприятие всякой объектности, как рабства человека, противоположение
свободы духа необходимости
мира, насилию и конформизму.
Таким образом соединились в моём сознании начала, которые и в
мире, и во мне самом могут находиться в антагонизме и борьбе — начало личности и
свободы и начало жалости, сострадания и справедливости.
Не нужно исходить из любви к
миру, нужно исходить из противоположения
свободы духа
миру.
Мне особенно близок дуализм Канта, кантовское различение царства
свободы и царства природы, кантовское учение о
свободе умопостигаемого характера и кантовские волюнтаризм, взгляд на
мир явлений, как отличный от того подлинного
мира, который он неудачно назвал
миром вещей в себе.
Личность есть активность, сопротивление, победа над тяжестью
мира, торжество
свободы над рабством
мира.
Личность есть субъект, а не объект среди объектов, и она вкоренена во внутреннем плане существования, т. е. в
мире духовном, в
мире свободы.
Бог и есть гарантия
свободы личности от порабощения власти природы и общества, царства кесаря,
мира объектности.
Но, с другой стороны, христианство необычайно возвышает человека, признает его образом и подобием Божиим, признает в нем духовное начало, возвышающее его над природным и социальным
миром, признает в нем духовную
свободу, независимо от царства кесаря, верит, что сам Бог стал человеком и этим возвысил человека до небес.
Личность не порождается родовым космическим процессом, не рождается от отца и матери, она происходит от Бога, является из другого
мира; она свидетельствует о том, что человек есть точка пересечения двух
миров, что в нем происходит борьба духа и природы,
свободы и необходимости, независимости и зависимости.
Она есть изначальная ценность и единство, она характеризуется отношением к другому и другим, к
миру, к обществу, к людям, как отношением творчества,
свободы и любви, а не детерминации.
Личность в человеке не детерминирована наследственностью, биологической и социальной, она есть
свобода в человеке, возможность победы над детерминацией
мира.
Общения же в
мире экзистенциальном, не знающем объектов, принадлежат царству
свободы, означают освобожденность от рабства.
Свобода и независимость человеческой личности от объектного
мира и есть её богочеловечность.
Человек в
мире объективированном может быть только относительно, а не абсолютно свободным, и
свобода его предполагает борьбу и сопротивление необходимости, которую он должен преодолевать.
Авторитарному сознанию или авторитарному строю жизни нужно противополагать не разум, не природу и не суверенное общество, а дух, т. е.
свободу, духовное начало в человеке, образующее его личность и независимое от объективированной природы и от объективированного логического
мира.
Господин и раб будут делать нечеловеческие усилия помешать концу объективации, «концу
мира», наступлению царства Божьего — царства
свободы и свободных, они будут создавать все новые формы господства и рабства, будут совершать новые переодевания, все новые формы объективации, в которых творческие акты человека будут претерпевать великие неудачи, будут продолжаться преступления истории.
Но верно обратное: именно этот эмпирический, объективированный
мир есть царство общего, царство закона, царство необходимости, царство принуждения универсальными началами всего индивидуального и личного, иной же духовный
мир есть царство индивидуального, единичного, личного, царство
свободы.
Бог не есть Абсолютное, Бог относителен творению,
миру и человеку, и с ним происходит драма
свободы любви.
Бог не есть Промыслитель
мира, т. е. Мироправитель, Миродержец, Pantokratos, Бог есть
свобода и смысл, любовь и жертва, есть борьба против объективированного миропорядка.
Проблема теодицеи не разрешима объективирующей мыслью в объективированном миропорядке, она разрешима лишь в экзистенциальном плане, где Бог открывается, как
свобода, любовь и жертва, где Он страдает с человеком и борется с человеком против неправды
мира, против нестерпимых страданий
мира.
Бог есть всяческая во всем, Бог все держит в своей руке и все направляет, только Бог есть настоящее бытие, человек же и
мир есть ничто, только Бог свободен, человек же настоящей
свободой не обладает, только Бог творит, человек же к творчеству не способен, все от Бога.
Но в действительности экзистенциальный высший
мир есть не
мир единства, а
мир творческой
свободы.
Человек не может индивидуальным актом разрушить
мир объективации, он может только достигать внутренней
свободы от этого
мира.
Подлинный аристократизм есть не что иное, как достижение духовной
свободы, независимости от окружающего
мира, от человеческого количества, в какой бы форме оно ни явилось, как слушание внутреннего голоса, голоса Бога и голоса совести.
Ещё в самом обществе возможны прорывы к
свободе и любви, ещё в
мире объективации возможно трансцендирование, ещё в истории возможно вторжение метаистории, ещё во времени возможны достижения мгновений вечности.
Борьба
свободы и рабства разыгрывается во внешнем, объективированном, экстериоризированном
мире.
В универсальном, заключенном в личности, происходит борьба
свободы и рабства, и борьба эта проецируется в объективном
мире.
Одна из человеческих иллюзий есть уверенность, что индивидуализм есть противоположение индивидуального человека и его
свободы окружающему
миру, всегда стремящемуся его насиловать.
Но «князь
мира сего» не есть нейтральное лицо, помещенное в нейтральную зону между царством Божьим и царством дьявола, это есть лицо в высшей степени агрессивное и наступательное, всегда посягающее на
свободу духа и на сферу царства Божия.
Это неотвратимое свойство
мира, утерявшего
свободу, соединенность в любви и милосердии.
Обоснование государственного величия и могущества на садических инстинктах есть просто крайняя форма утери
свободы, личности и образа человеческого в объективированном
мире.
Он восклицает: «Не будет
миру свободы, пока все религиозное, политическое не превратится в человеческое, простое», и «Мало ненавидеть корону, надобно перестать уважать и фригийскую шапку; мало не признавать преступлением оскорбления величества, надобно признавать преступлением salus populi [Благо народа (лат.).]».
Бог же действует лишь в
свободе, лишь в субъективности, Он не действует в объективном и детерминированном
мире.
Утопия совершенного общества в условиях нашего
мира, утопия священного царства и священной власти, утопия совершенной и абсолютной общей воли народа или пролетариата, утопия абсолютной справедливости и абсолютного братства сталкивается с верховной ценностью личности, с личной совестью и личным достоинством, со
свободой духа и совести.
Мир не знал до сих пор реальной
свободы труда или знал лишь редкую
свободу труда и очень ограниченную.
Любовь, как было уже сказано, не принадлежит
миру объективации, объективированной природы и объективированному обществу; она приходит как бы из другого
мира и есть прорыв в этом
мире, она принадлежит бесконечной субъективности,
миру свободы.
Это парадокс любви в
мире, одно из проявлений парадоксальности
свободы в
мире.
Если эстет живет в
мире своих ощущений и эмоций, то это совсем не означает, что он живет в экзистенциальном
мире субъектности, в
мире духа,
свободы и творческой активности.
Красота есть прорыв, она дается духовной борьбой, но это прорыв не к вечному, неподвижному
миру идей, а к
миру преображенному, который достигается человеческим творчеством, к
миру небывшему, не к «бытию», а к
свободе.
«Иной»
мир есть
мир духовности,
свободы, любви, родственности.
Неточные совпадения
Поклонник славы и
свободы, // В волненье бурных дум своих, // Владимир и писал бы оды, // Да Ольга не читала их. // Случалось ли поэтам слезным // Читать в глаза своим любезным // Свои творенья? Говорят, // Что в
мире выше нет наград. // И впрямь, блажен любовник скромный, // Читающий мечты свои // Предмету песен и любви, // Красавице приятно-томной! // Блажен… хоть, может быть, она // Совсем иным развлечена.
— Он говорит, что внутренний
мир не может быть выяснен навыками разума мыслить
мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое, убивают
свободу воображения идеями, догмами…
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого
мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме права на
свободу слова, мысли. Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту
свободу… эту анархию мышления».
Думать в этом направлении пришлось недолго. Очень легко явилась простая мысль, что в
мире купли-продажи только деньги, большие деньги, могут обеспечить
свободу, только они позволят отойти в сторону из стада людей, каждый из которых бешено стремится к независимости за счет других.
Это очень неприятно удивило его, и, прихлебывая вино, он повторил про себя: «
Миру служить — не хочет, себе — не умеет», «
свобода — бесцельность».