Неточные совпадения
Я пережил три войны, из которых две могут
быть названы мировыми, две революции
в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот
в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Я всего раз
в жизни, еще юношей,
был там проездом из
Германии.
Сходства
было больше с романтическим движением
в Германии, чем с романтическим движением во Франции, которое заключало
в себе элемент социальный и даже революционный.
Но моя надежда на скорое наступление творческой эпохи
была ослаблена катастрофическими событиями мировой войны, русской революции, переворота
в Германии, новой войны, сумеречным, не творческим периодом между двумя войнами, угрозами нового мирового рабства.
Русская революция стояла под знаком рока, как и гитлеровская революция
в Германии, она не
была делом свободы и сознательных актов человека.
Германия в то время
была очень несчастной.
Все, что я говорю о Западе,
в меньшей степени применимо к
Германии, которая
есть мир промежуточный.
Но для нас и
Германия есть Запад, и
в Германии торжествует рационализм.
Наиболее значительной
была встреча с монахиней Марией, погибшей
в Германии,
в концентрационном лагере.
Мне сказали, что из Берлина
был сделан запрос, что значит газетное сообщение об аресте столь известного и ценимого
в Германии философа, как Бердяев.
Но моя большая известность
в Европе и Америке,
в частности
в самой
Германии,
была одной из причин, почему арестовать меня без слишком серьезных причин немцы считали невыгодным.
— Да я
был в Германии, в Пруссии, во Франции, в Англии, но не в столицах, а в фабричных городах, и много видел нового. И рад, что был.
— Пороть надобно не его, а — вас, гражданин, — спокойно ответил ветеринар, не взглянув на того, кто сказал, да и ни на кого не глядя. — Вообще доведено крестьянство до такого ожесточения, что не удивительно будет, если возникнет у нас крестьянская война, как
было в Германии.
В 1835 году сослали нас; через пять лет мы возвратились, закаленные испытанным. Юношеские мечты сделались невозвратным решением совершеннолетних. Это было самое блестящее время Станкевичева круга. Его самого я уже не застал, — он
был в Германии; но именно тогда статьи Белинского начинали обращать на себя внимание всех.
Неточные совпадения
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно
в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно
было дать понять простому мужику, что
есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно
было бороться с невежеством русского мужика, чтобы одеть его
в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как
в Германии, где он стоял с полком
в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
— Забыл я: Иван писал мне, что он с тобой разошелся. С кем же ты живешь, Вера, а? С богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм… А Иван —
в Германии, говоришь? Почему же не
в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый
был. Но —
в принципах не крепок. Это все знали.
— Более чем скучно!
Есть что-то безнадежное
в этой пустынности. Совершенно непонятны жалобы крестьян на недостаток земли; никогда во Франции,
в Германии не видел я столько пустых пространств.
— Вот:
в Англии — трэд-юнионы, Франция склоняется к синдикализму, социал-демократия
Германии глубоко государственна и национальна, а — мы? А — что
будет у нас? Я — вот о чем!
— Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает? О, боже! Впрочем, я так и думала, что он займется чем-нибудь
в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот вопрос раздувается искусственно.
Есть люди, которым кажется, что это
Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не писал мне…