За
много лет до образования у нас большевизма я столкнулся с явлением, которое можно было назвать тоталитаризмом русской революционной интеллигенции, с подчинением личной совести совести групповой, коллективной.
Неточные совпадения
Для философа было слишком
много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три
года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании.
Годы моей жизни были посвящены борьбе с интеллигентской общественностью, и я на это потерял даже слишком
много сил.
Многие из этих людей впоследствии играли роль в качестве оппозиции в Государственной думе и вошли в состав Временного правительства 1917
года.
Поколение после революции 1905
года уже не знало такого рода конфликтов,
многое уже было завоевано для духовной культуры.
Тема эта сейчас острее, чем когда-либо, но я о ней
много писал уже почти 40
лет тому назад.
То, что происходило во мне в предшествующие
годы, соединение веяния Духа с веянием Диониса, соответствовало
многому из того, что я нашел в новой для меня петербургской атмосфере, но были и различия, которые потом усилились.
В эти
годы России было послано
много даров.
Мне очень не нравилось, что эта литературная среда так легко приспособлялась к характеру революционной атмосферы 1905–1906
годов, в которой было
много дурного.
Но хотя я довольно
много писал, я не написал за эти
годы ничего, за чем я мог бы признать сейчас устойчивое значение.
В десятые
годы XX века в России
многие культурные, но творчески бессильные молодые люди более всего мечтали о том, чтобы быть приобщенными к тайне розенкрейцерства.
В те
годы встречалось
много интересных людей.
В самом начале 18
года я написал книгу «Философия неравенства», которую не люблю, считаю во
многом несправедливой и которая не выражает по-настоящему моей мысли.
Я
многому с юности учился у западной мысли, более всего у германской философии,
многому продолжаю учиться за
годы своего изгнанничества в Западной Европе.
Много раз в моей жизни у меня бывала странная переписка с людьми, главным образом с женщинами, часто с такими, которых я так никогда и не встретил. В парижский период мне в течение десяти
лет писала одна фантастическая женщина, настоящего имени которой я так и не узнал и которую встречал всего раза три. Это была женщина очень умная, талантливая и оригинальная, но близкая к безумию. Другая переписка из-за границы приняла тяжелый характер. Это особый мир общения.
В последние
годы я
много читал по библейской критике, по научной истории еврейства и христианства.
За эти тяжелые
годы (1940–46
годы) произошло
много значительных внешних и внутренних событий.
И остался бы наш Брудастый на
многие годы пастырем вертограда [Вертоград (церковно-славянск.) — сад.] сего и радовал бы сердца начальников своею распорядительностью, и не ощутили бы обыватели в своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (простая оплошность) не прекратило его деятельности в самом ее разгаре.
Поедет ли домой: и дома // Он занят Ольгою своей. // Летучие листки альбома // Прилежно украшает ей: // То в них рисует сельски виды, // Надгробный камень, храм Киприды // Или на лире голубка // Пером и красками слегка; // То на листках воспоминанья, // Пониже подписи других, // Он оставляет нежный стих, // Безмолвный памятник мечтанья, // Мгновенной думы долгий след, // Всё тот же после
многих лет.
Третий лист был так же крив, как и прежние; но я решился не переписывать больше. В стихотворении своем я поздравлял бабушку, желал ей
много лет здравствовать и заключал так:
Неточные совпадения
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых
лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит
много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— // Я знал Ермилу, Гирина, // Попал я в ту губернию // Назад тому
лет пять // (Я в жизни
много странствовал, // Преосвященный наш // Переводить священников // Любил)…
Однако нужно счастие // И тут: мы
летом ехали, // В жарище, в духоте // У
многих помутилися // Вконец больные головы, // В вагоне ад пошел:
3) Великанов, Иван Матвеевич. Обложил в свою пользу жителей данью по три копейки с души, предварительно утопив в реке экономии директора. Перебил в кровь
многих капитан-исправников. В 1740
году, в царствование кроткия Елисавет, был уличен в любовной связи с Авдотьей Лопухиной, бит кнутом и, по урезании языка, сослан в заточение в чердынский острог.
Двоекурову Семен Козырь полюбился по
многим причинам. Во-первых, за то, что жена Козыря, Анна, пекла превосходнейшие пироги; во-вторых, за то, что Семен, сочувствуя просветительным подвигам градоначальника, выстроил в Глупове пивоваренный завод и пожертвовал сто рублей для основания в городе академии; в-третьих, наконец, за то, что Козырь не только не забывал ни Симеона-богоприимца, ни Гликерии-девы (дней тезоименитства градоначальника и супруги его), но даже праздновал им дважды в
год.