Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то
оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
Неточные совпадения
—
В город? Да как же?.. а дом-то как
оставить? Ведь у меня народ или вор, или мошенник:
в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.
Так на том и
оставили его обе дамы и отправились каждая
в свою сторону бунтовать
город.
Досада ли на то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом
в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во царевом кабаке, или уже завязалась
в новом месте какая зазнобушка сердечная и приходится
оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки
в тот час, как нахлобучиваются на
город сумерки, детина
в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челядью и плетет тихие речи разночинный отработавшийся народ?
Затем писавшая упоминала, что омочает слезами строки нежной матери, которая, протекло двадцать пять лет, как уже не существует на свете; приглашали Чичикова
в пустыню,
оставить навсегда
город, где люди
в душных оградах не пользуются воздухом; окончание письма отзывалось даже решительным отчаяньем и заключалось такими стихами:
Их родственники и родственницы, приезжавшие
в город,
оставляли, по указанию их,
в руках Сони вещи для них и даже деньги.