Неточные совпадения
Если бы я
писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне
было это чуждо, я ни с чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному».
В сущности, мать всегда
была более француженка, чем русская, она получила французское воспитание, в ранней молодости жила в Париже,
писала письма исключительно по-французски и никогда не научилась
писать грамотно по-русски,
будучи православной по рождению, она чувствовала себя более католичкой и всегда молилась по французскому католическому молитвеннику своей матери.
Он
писал стихи даже по-немецки, но не
было никакой склонности к философии.
Я бы не мог
написать романа, хотя у меня
есть свойства, необходимые беллетристу.
У меня
была непреодолимая потребность осуществить свое призвание в мире,
писать, отпечатлеть свою мысль в мире.
По своей манере
писать и выражать себя я никогда не мог
быть сомневающимся.
Они иногда
писали мне письма, у них
была склонность к астральным романам.
Сравнительно недавно, уже в изгнании, я
написал вновь философию свободы под заглавием «Философия свободного духа» (по-французски заглавие
было лучше: Esprit et liberté [«Дух и свобода» (фр.).]).
Эта философия свободы
была лучше, но сейчас мне кажется, что я мог бы ее
написать еще лучше.
Странно, что периоды ослабления творчества и охлаждения у меня чаще бывали в молодости, особенно один такой период
был, и их почти не
было под старость, когда я
написал наиболее значительные свои книги.
Я мог заниматься философией, думать,
писать, читать при всех условиях, когда у меня
было 39° температуры, когда бомбы падали около нашего дома (осенью 17 года), когда случались несчастья.
Впоследствии я
написал книги, которые формально я ставлю выше, в которых мысль
была более развита и более последовательна, терминология
была более точна, но в книге «Смысл творчества» я поднялся до высшей точки творческого горения.
Поэтому я хочу еще
написать метафизику, которая, конечно, не
будет рациональной системой [Сейчас уже издана моя новая книга, которая целостно выражает мою метафизику: “Опыт эсхатологической метафизики.
Я задолго до революции 1917 года
писал, что эта революция
будет враждебна свободе и гуманности.
Не
буду повторять того, о чем я уже много раз
писал.
Я много
писал о событиях времени, постоянно производил оценку происходящего, но все это, употребляя выражение Ницше,
было «несвоевременными размышлениями», они
были в глубоком конфликте со временем и
были обращены к далекому будущему.
Я мог
писать, когда у меня
было 39 температуры, когда у меня очень болела голова, когда в доме
было очень неблагополучно, когда происходила бомбардировка, как в Москве в октябре 17 года и в Париже в 40 году и 44 году.
У меня
есть почти ненормальное равнодушие к тому, что обо мне
пишут.
Я тогда уже пережил внутреннее потрясение, осмыслил для себя события и начал проявлять большую активность, читал много лекций, докладов, много
писал, спорил,
был очень деятелен в Союзе писателей, основал Вольную академию духовной культуры.
В 23 году в Берлине я
написал свой этюд «Новое средневековье», которому суждено
было иметь большой успех.
«Новое средневековье»
было переведено на четырнадцать языков, о нем очень много
писали.
Кейзерлинг
написал обо мне, что я первый русский мыслитель, которого можно назвать вполне европейским, для которого судьба Европы
есть и его судьба.
На Западе на всех языках обо мне много
писали, много меня хвалили,
были внимательны к моей мысли.
В нем
было что-то очень мягкое в противоположность его подчас жесткой манере
писать, когда речь шла о врагах католичества и томизма.
То, что он
написал о Декарте, Лютере и Руссо,
было очень несправедливо.
В своем «Journal» он
пишет, что в сущности всегда
был католиком, но забыл об этом и в один прекрасный день вспомнил.
Много раз в моей жизни у меня бывала странная переписка с людьми, главным образом с женщинами, часто с такими, которых я так никогда и не встретил. В парижский период мне в течение десяти лет
писала одна фантастическая женщина, настоящего имени которой я так и не узнал и которую встречал всего раза три. Это
была женщина очень умная, талантливая и оригинальная, но близкая к безумию. Другая переписка из-за границы приняла тяжелый характер. Это особый мир общения.
Потому-то так трудно
писать о прошлом, потому-то правдивость в отношении к прошлому
есть величайшая метафизическая тайна.
Самые существенные мысли на эту тему я изложил в заключительной главе моей книги «О назначении человека», и я это причисляю, может
быть, к самому важному из всего, что я
написал.
В конце XIX и начале XX века считали огромным достижением в познании человека, в понимании писателей и разгадки написанных ими книг, когда открыли, что человек может скрывать себя в своей мысли и
писать обратное тому, что он в действительности
есть.
Несмотря на скрытность моего характера, я ни сознательно, ни бессознательно не задавался целью скрывать себя в своей мысли и
писать обратное тому, что я
есть в своей глубине.
Она до конца сохранила ясность сознания и все, что говорила, вернее
писала, перед смертью,
было прекрасно.
Она мне
написала, что
будет продолжать
быть такой поддержкой.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут
пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Хлестаков (
пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает
писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий. Я здесь
напишу. (
Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (
Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и
написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не
было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Анна Андреевна. Так вы и
пишете? Как это должно
быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?