Неточные совпадения
И если народы Запада принуждены будут, наконец, увидеть единственный лик России и признать ее призвание, то остается
все еще неясным, сознаем ли мы
сами, чт́о есть Россия и к чему она призвана?
Это яснее
всего видно на
самой характерной нашей национальной идеологии — славянофильстве и на величайшем нашем национальном гении — Достоевском — русском из русских.
Россия —
самая государственная и
самая бюрократическая страна в мире,
все в России превращается в орудие политики.
Россия —
самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, в которой
все национализировано вплоть до вселенской церкви Христовой, страна, почитающая себя единственной призванной и отвергающая
всю Европу, как гниль и исчадие дьявола, обреченное на гибель.
Православные христиане,
самые нетерпимые и отлучающие, простили Розанову
все, забыли, что он много лет хулил Христа, кощунствовал и внушал отвращение к христианской святыне.
Сам Розанов на протяжении
всей книги остается этим трепещущим «я на тротуаре».
В государственности Розанова, которая для него
самого является неожиданностью, ибо в нем
самом всего менее было государственности и гражданственности, — он всегда был певцом частного быта, семейного родового уклада, — чувствуется приспособление к духу времени, бабья неспособность противостоять потоку впечатлений нынешнего дня.
Но до чего
все это литература у
самого Розанова.
Сам он лишен серьезного нравственного характера, и
все, что он пишет о серьезности официальной власти, остается для него безответственной игрой и забавой литературы.
Иррациональное начало
все перемешивает и создает
самые фантастические соотношения.
Он, по
всей вероятности, и
сам не чужд реставрационных тенденций, и вдохновляющие его идеалы обращены назад, а не вперед.
И для судьбы России
самый жизненный вопрос — сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив
все свое своеобразие,
всю независимость своего духа.
Сам народ
все еще как будто бы безмолвствует, и волю его с трудом разгадывают люди центров.
Народ — прежде
всего я
сам, моя глубина, связывающая меня с глубиной великой и необъятной России.
Когда русский человек религиозен, то он верит, что святые или
сам Бог
все за него сделают, когда же он атеист, то думает, что
все за него должна сделать социальная среда.
Все народы,
все страны проходят известную стадию развития и роста, они вооружаются орудиями техники научной и социальной, в которой
самой по себе нет ничего индивидуального и национального, ибо в конце концов индивидуален и национален лишь дух жизни.
И хотя невозможен в христианском человечестве исключительный национальный мессианизм, отрицающий
саму идею человечества, мессианизм ветхозаветный, но возможен преображенный новозаветный мессианизм, исходящий от явления Мессии
всему человечеству и
всему миру.
В
самых причудливых и разнообразных формах русская душа выражает свою заветную идею о мировом избавлении от зла и горя, о нарождении новой жизни для
всего человечества.
Но мировая война связана не только с обострением империалистической политики великих держав, — она также очень остро ставит вопрос о судьбе
всех национальностей, вплоть до
самых малых.
Ее империализм — роковой для нее
самой и для
всей Европы.
Но для этого она, прежде
всего, должна освободиться от
всего монгольско-восточного в себе
самой.
Жизненная постановка
всех этих проблем делает политику более космической, менее замкнутой, напоминает о космической шири
самого исторического процесса.
Мировой беспорядок должен быть прекращен
самим немцем, а немцу
все и
вся представляется беспорядком.
Германец, прежде
всего, верит в свою волю, в свою мысль, и им
самим изнутри поставленный категорический императив, в свою организаторскую миссию в мире, духовную и материальную.
Очень характерно, что более
всех боятся войны и убийства на войне — позитивисты, для которых
самое главное, чтобы человеку жилось хорошо на земле, и для которых жизнь исчерпывается эмпирической данностью.
Но эта ниспосланная нам война, может быть,
самая страшная из
всех бывших войн, есть во всяком случае страдальческое испытание для современного человечества, развращенного буржуазным благополучием и покоем, поверившего в возможность мирной внешней жизни при внутреннем раздоре.
Мне неприятен
весь нравственный склад германца, противен его формалистический пафос долга, его обоготворение государства, и я склонен думать, что славянская душа с трудом может переносить
самые нравственные качества германцев, их нравственную идею устроения жизни.
Сама по себе духовная жизнь со
всеми своими абсолютными ценностями вполне конкретна.
Демократическая республика, в которой
все построено на прекрасных формулах и словах, может быть
самым отчаянным рабством и насилием.
России нужна, прежде
всего, радикальная моральная реформа, религиозное возрождение
самих истоков жизни.
Прежде
всего, человек, как и народ, должен стать господином
самого себя.
Религиозное освящение плотской жизни и ее элементарных материальных орудий свойственно
всем натуралистическим религиям и
самому христианству в натуралистическом его периоде.
Сама земля была священна, и растения, и животные, и
все хозяйственно-материальное.
Все религии боролись против этого рабства и
сами потом создавали новое рабство объективации.
Как соединить решение проблемы хлеба для
всех людей, проблемы, от которой зависит
сама жизнь людей, со свободой, от которой зависит достоинство людей?
Все эти мифы в сущности имели мистический характер, хотя бы это и не признавали открыто, и эти мифы означали как правило не новопонимаемый миф о суверенитете, а отрицание
самой идеи суверенитета.
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой
весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Очень почтительным и
самым тонким образом.
Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек,
самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Городничий. Я
сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу
всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Почтмейстер.
Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и
все помутилось.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину
самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб
все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.