Неточные совпадения
В основе «философии свободы» лежит деление на два типа мироощущения и мироотношения — мистический и магический. Мистика пребывает в сфере свободы, в ней — трансцендентный прорыв из необходимости естества в свободу божественной жизни. Магия
еще пребывает в сфере необходимости, не выходит из заколдованности естества. Путь магический во всех областях легко становится путем человекобожеским. Путь же мистический должен
быть путем богочеловеческим. Философия свободы
есть философия богочеловечества.
И после того как философия
была превращена Гегелем в идол, философия
была свергнута, она пала так низко, как не падала
еще никогда в истории человеческого самосознания.
Современная теософия
есть одна из форм гностицизма, и все бесплодие гностических притязаний сказывается в ней
еще сильнее, чем в старом, классическом гностицизме.
Вечное религиозное выражение этой борьбы двух разумов дает Апостол Павел, когда говорит: «
Будь безумным, чтобы
быть мудрым», и
еще: «Мудрость мира сего
есть безумие перед Богом».
Еще раз подчеркиваю: не в индивидуальной душе знание
есть оформление и просветление, т. е. творческое развитие бытия, а в самом универсальном бытии.
Вне суждений, из которых состоит знание, не может
быть никакой
еще гносеологии, никакой философии ценностей.
Еще раз повторяю: критическая гносеология
есть лишь паразит науки, болезненная рефлексия от худосочия.
Того религиозного духа, который
был у всех почти русских философов, у Лосского пока
еще не видно.
Безумно думать, что бытие грядет во времени, но что его
еще не
было и нет.
Абсолютный центр и смысл бытия
был потерян
еще раньше; этого центра и смысла не
было в ложном объективизме, капитулировавшем перед необходимостью, преклонившимся пред законом природы вместо закона Божьего, подменившим бытие призрачной феноменальностью.
В язычестве
было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл оставался
еще закрытым, и религия любви
еще не явилась в мир.
Современный языческий ренессанс
есть или неосознанный
еще процесс развития религии Христа к высшей полноте, или окончательный декаданс.
Пантеистическое чувство бытия, лежавшее в основании язычества,
было не дифференцировано; в этом первоначальном пантеизме не выделялся
еще ни человек, ни человечество, ни смысл человеческой истории; все тонуло в стихии первозданного хаоса, начинавшего лишь оформливаться.
Мистика, как всегда,
была лишь переходным состоянием; она предшествовала эпохе сильного религиозного света, которого в самой мистике
еще не
было.
Все уже
было в мире по частям, все назрело, все подготовилось, но Самого Христа
еще не
было.
И самое сильное препятствие,
быть может, в том, что не видят чуда от веры в Христа, что поверивший в Христа все
еще остается слабым человеком.
Средние века, которые
будут для нас вечным поучением и ко многим сторонам которых мы неустанно должны возвращаться, особенно поучительны сочетанием небесной мечты с земной силой этого мира, лежавшего
еще во зле.
Этот трагизм христианской истории в том коренился, что христианская религия все
еще не
была полным откровением, что не наступили
еще времена для раскрытия положительной религиозной антропологии, монистической правды о земной судьбе человечества.
Богочеловек явился в мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории
еще не
был найден, все
еще оставалось обширное поле для подмены божеского человеческим, для соблазнов князя этого мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить мир, когда Дух Святой не вдохновляет
еще человечества.
В иерархии священства жила ангельская небесная иерархия, смешанная с звериной земной иерархией, а священная человечность
еще не
была явлена.
Государство — языческого происхождения, и только для языческого мира оно нужно; государство не может
быть формой христианской общественности, и потому католический папизм и византийский цезаризм — остатки язычества, знаки того, что человечество
еще не приняло в себя Христа.
Ту же правду, которая провозглашена
была протестантизмом и
была началом революции человеческого духа,
еще смелее и крайнее утверждал гуманизм.
Страдание не
есть самое прекрасное в мире, так как
еще прекраснее
будет творческое блаженство.
Христианский быт, попирающий и насилующий дух свободы,
есть быт языческо-иудейский, не принявший
еще в себя новозаветный дух любви и свободы.
Великая правда этого соединения
была в том, что языческое государство признало благодатную силу христианской церкви, христианская же церковь
еще раньше признала словами апостола, что «начальствующий носит меч не напрасно», т. е. что власть имеет положительную миссию в мире (независимо от ее формы).
Наша эпоха если и не признается
еще, то
будет признана эпохой небывалого обострения религиозного сознания.
Никогда
еще мы не
были так близки к окончательному осознанию той религиозной истины, что не только Церковь как живая историческая плоть — мистична, но что мистична и сама история с ее иррациональной плотью, и сама культура — мистична.
Переживания, иррациональные и хаотические, — не мистика
еще, а то мистику легче всего
было бы встретить на низших ступенях растительного и животного царства.
Теургия
есть продолжение дела Божьего творения, Божье творение не закончено, новый Космос, предвечно пребывающий, в идее Бога
еще не достигнут.
В. Иванов верно сказал про Гюисманса, что с него «содрана кожа», что «воспринимающий внешние раздражения всей поверхностью своих обнаженных нервов, затравленный укусами впечатлений, пронзенный стрелами внешних чувств, он, естественно, бросился, спасаясь от погони, в открывшийся ему мистический мир, но и в прикосновениях к нему обречен
был найти
еще более утонченную муку и сладость чувственного».
В тяготении Гюисманса к средневековому католичеству
была мечтательность и подъем, его окрыляло восхищение перед литургическими красотами и мистическими богатствами
еще далекого католичества.
Католический разрыв церковного общества на две части сказался
еще в том, что мир
был лишен священного писания как непосредственного источника религиозной жизни и духовенство стало между Евангелием и душами человеческими.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю,
еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит!
Еще хорошо, если только мошенник, а может
быть, и того
еще хуже.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете
еще не
было, что может все сделать, все, все, все!
Такого городничего никогда
еще, государь, не
было.
Хлестаков. Вы, как я вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость. Вот
еще насчет женского полу, никак не могу
быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся — брюнетки или блондинки?