Неточные совпадения
Без посвящения в религиозные тайны и без приобщения к религиозным таинствам нет питания;
знание становится худосочным и отвлеченным, порывает с
живым бытием.
Эмпиризм есть бессознательная и потому низшая форма рационализма, он имеет дело не с первичным и
живым опытом, а с вторичным и рационализированным; твердость
знания у эмпиризма есть твердость рационализма, контрабандным образом проведенного.
Все вышесказанное позволяет сделать заключение, что то гносеологическое направление, которое принято называть эмпиризмом, не достигает обоснования и оправдания твердыни
знания; оно неизбежно разлагается на рационализм и мистицизм в зависимости от того, принимает ли ограниченный, вторичный и рационально-конструированный опыт или неограниченный, первичный и
живой опыт.
Кант так далеко заходит в своем рационализме, что для него вся действительность, все
живое бытие есть продукт
знания, мышления: мир созидается категориями субъекта, и ничто не в силах из этих тисков освободиться, ничего не является само по себе, независимо от того, что навязывается субъектом.
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности
знания, но для познающего, как для существа
живого и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть функция жизни, что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и объекта, на раскрытии того же разума и той же бесконечной жизни в бытии, что и в познающем.
Все твердые основы
знания, устраняющие опасности релятивизма и скептицизма, даны в церковном сознании, не в «сознании вообще» — призраке, выдуманном в кабинетах гносеологов, а в сознании церкви как сущего, как
живой души мира, соединившейся с Логосом, в Софии.
Знание само есть бытие,
живая функция бытия, ценность развития бытия.
Но такой возврат совершается лишь в
живом, цельном
знании,
знании подлинно брачном.
Суждение есть одно из орудий
знания, но
живая полнота
знания не может исчерпываться суждением.
Субъект искал объекта, а нашел лишь самого себя в формальной своей бессодержательности, мышление устремлялось к бытию, а погрузилось лишь в свои собственные состояния,
знание обращалось к
живому, а находило мертвое, опосредственное.
Права
живого, полного, непосредственного опыта, не опыта рационализированного
знания, а опыта жизни духа в его целостности должны быть восстановлены.
Однако в конце он говорит: «Наш мистический эмпиризм особенно подчеркивает органическое,
живое единство мира, а потому на почве нашей теории
знания должна вырасти онтология, близкая по содержанию к онтологии древних или новейших рационалистов».
Матушка беспрестанно рассказывала мне значение каждой местности и каждого предмета, причем я мог убедиться в большом и весьма приятном,
живом знании ею истории, что меня, впрочем, уже не удивляло, потому что я, проведя с нею два часа, получил непоколебимое убеждение, что она говорит только о том, что основательно знает.
Неточные совпадения
Он изучал все
живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим
знанием; так иногда отличный анатомик не умеет вылечить от лихорадки!
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную,
живую картину
знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Он и
знание — не знал, а как будто видел его у себя в воображении, как в зеркале, готовым, чувствовал его и этим довольствовался; а узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший предмет прочь, отыскивая вокруг нового,
живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью на жизнь.
Часто с Райским уходили они в эту жизнь. Райский как дилетант — для удовлетворения мгновенной вспышки воображения, Козлов — всем существом своим; и Райский видел в нем в эти минуты то же лицо, как у Васюкова за скрипкой, и слышал
живой, вдохновенный рассказ о древнем быте или, напротив, сам увлекал его своей фантазией — и они полюбили друг в друге этот
живой нерв, которым каждый был по-своему связан с
знанием.
У Леонтия, напротив, билась в
знаниях своя жизнь, хотя прошлая, но
живая. Он открытыми глазами смотрел в минувшее. За строкой он видел другую строку. К древнему кубку приделывал и пир, на котором из него пили, к монете — карман, в котором она лежала.