Неточные совпадения
Философия церковная есть философия, приобщенная к
жизни мировой души, обладающая мировым смыслом — Логосом, так как Церковь и есть душа
мира, соединившаяся с Логосом.
Поэтому протестантизм перенес центр тяжести
жизни и познания в субъективный
мир человека, в изолированную, предоставленную себе душу.
Подмена же веры знанием в данных условиях
мира есть отказ от свободного выбора, есть трусость перед опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т. е.
жизнь под принуждением данной природной действительности.
По законам природы смерть по-прежнему косит
жизнь, тление царит в
мире.
Ограниченность позитивизма и материализма
жизни и мысли есть рабство у чувственного
мира, от которого можно освободиться лишь всей полнотой
жизни.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей
жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего
мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Если зло и страдания
жизни, смерть и ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества, великого греха всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло
мира, нет круговой поруки, то теодицея [Теодицеей называется проблема оправдания Бога, но само это словосочетание вызывает возражение.
В грехопадении произошло смешение бытия с небытием, истины с ложью,
жизни со смертью, и история
мира призвана Провидением разделить эти два царства, действительное и призрачное.
Земная
жизнь человека и человечества лишилась бы всякого религиозного смысла, если бы для каждого существа
жизнь эта не была неповторяемым делом спасения, если допустить возможность отложить дело спасения до новых форм существования (метемпсихоз) и перенести в другие
миры.
Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна; для этой веры не может быть никакой задачи
жизни и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти из
мира.
Но великая задача
жизни предстоит в том случае, если бессмертие может быть лишь результатом мирового спасения, если моя индивидуальная судьба зависит от судьбы
мира и человечества, если для спасения моего должно быть уготовлено воскресение плоти.
Вот почему христианское учение о воскресении плоти утверждает смысл
жизни в этом
мире, смысл мировой истории, оправдывает мировую культуру.
Дуалистический спиритуализм не может признать смысла
жизни и смысла истории; для него выгоднее как можно скорейшая смерть, естественный переход в другой, лучший
мир.
Существование зла в
мире не только не есть аргумент в пользу атеизма, не только не должно восстанавливать против Бога, но и приводит к сознанию высшего смысла
жизни, великой задачи мировой истории.
Лилась кровь в языческом
мире, умилостивлялось божество жертвой в самых разнообразных формах, но искупление не совершалось, надежда на спасение, на вечную
жизнь не являлась.
Только пророки сознавали, что в
мир идет религия спасения, религия воскресения и вечной
жизни.
В язычестве было ощущение первоначальной святости плоти и плотской
жизни, был здоровый религиозный материализм, реалистическое чувство земли, но язычество было бессильно перед тлением плоти всего
мира, не могло так преобразить плоть, чтоб она стала вечной и совершенной, не могло вырвать из плоти грех и зло.
Рационалистическое сознание мешает им принять идею конца истории и
мира, которая предполагается их неясными чувствами и предчувствиями; они защищают плохую бесконечность, торжествующую в
жизни натурального рода.
Спасение есть победа над первоисточником мировой испорченности, вырывание корней зла; спасение есть полное преобразование всего бытия, рождение к новой
жизни самой материи
мира.
Спасение есть дело
жизни, а не смерти, дело этого
мира, а не другого.
Слишком ясно для полного религиозного сознания, что спасение есть дело всемирно-исторической
жизни, всемирно-исторической творческой работы над плотью этого
мира, всемирно-исторической подготовки воскресения, а не индивидуального перехода в другой
мир путем смерти, путем выхода из исторической
жизни.
Достоинство человека — в его
жизни, а не в смерти, в соединении духа с плотью, а не в отделении духа от плоти, в соединении индивидуальной судьбы личности с исторической судьбой
мира, а не в отделении личной судьбы от мировой.
Вся языческая полнота
жизни, так соблазняющая многих и в наше время, не есть зло и не подлежит уничтожению; все это богатство бытия должно быть завоевано окончательно, и недостаточность и ложь язычества в том и заключалась, что оно не могло отвоевать и утвердить бытие, что закон тления губил
мир и язычество беспомощно перед ним останавливалось.
Возрождение ценностей и благ языческого
мира, всей заключенной в этом
мире подлинной
жизни, почувствованной языческим
миром святости первозданной плоти, есть дело религиозное и с религией воскресенья плоти связанное.
Нужно принять всю полноту
жизни, не бежать трусливо от страданий
мира, но принять эту тяжесть
мира для победы, для завоевания окончательного блаженства.
Но достоинство человека и цель его
жизни находится по ту сторону страдания и наслаждения, неудовлетворенности и удовлетворения, отрицания этого чувственного
мира или утверждения его.
Жизнь церкви есть таинственная, мистическая
жизнь, никого не принуждающая и не насилующая, хотя и пронизывающая
мир эмпирически природный.
Мир не мог еще существовать без принуждения и закона, он не родился еще для благодатной
жизни в порядке свободы и любви.
Эта отвлеченная, безрелигиозная мистика имела симптоматическое значение, она была переходом к иному
миру и иной
жизни.
И ложь есть во всяком перенесении на абсолютную
жизнь Божества категорий половой эротики, имеющей значение лишь в отношении к
миру, к творению.
Творцу-поэту, творцу-философу, творцу-мистику, творцу правды общественной, правды, освобождающей
жизнь, раскрывается в творческом экстазе
мир последней, сокровенной реальности.
Но это замечательная, единственная в своем роде книга. Des Esseintes, герой «A rebours», его психология и странная
жизнь есть единственный во всей новой литературе опыт изобразить мученика декадентства, настоящего героя упадочности. Des Esseintes — пустынножитель декадентства, ушедший от
мира, которого не может принять, с которым не хочет идти ни на какие компромиссы.
Этот новый пустынножитель создает себе иной
мир, ни в чем не похожий на низкую современную действительность, отдается ему с готовностью пожертвовать своей
жизнью.
Постепенно уходит он от
мира, уединяется, окружает себя иным
миром любимых книг, произведений искусства, запахов, звуков, создает себе искусственную чувственную обстановку, иллюзию иного
мира,
мира родного и близкого. Des Esseintes грозит гибель, доктор требует, чтоб он вернулся к обыкновенной здоровой
жизни, но он не хочет идти ни на какие компромиссы с ненавистной действительностью.
Когда этот пустынножитель уходит в
мир запахов или цветов, Гюисманс дает настоящее исследование по мистике запахов и цветов. Des Esseintes доходит до отчаяния, он замечает, что «рассуждения пессимизма бессильны помочь ему, что лишь невозможная вера в будущую
жизнь одна только могла бы успокоить его».
Католический разрыв церковного общества на две части сказался еще в том, что
мир был лишен священного писания как непосредственного источника религиозной
жизни и духовенство стало между Евангелием и душами человеческими.
Неточные совпадения
Не вопрос о порядке сотворения
мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом могло вторгнуться в
жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно было испортить всю кашу.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый
мир для Левина. Это был
мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою
жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Он отгонял от себя эти мысли, он старался убеждать себя, что он живет не для здешней временной
жизни, а для вечной, что в душе его находится
мир и любовь.
«Все живут, все наслаждаются
жизнью, — продолжала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав в гору и опять на рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах старой коляски, — а я, как из тюрьмы выпущенная из
мира, убивающего меня заботами, только теперь опомнилась на мгновение.
Эта жестокость его, с которой он разрушал
мир, с таким трудом состроенный ею себе, чтобы переносить свою тяжелую
жизнь, эта несправедливость его, с которой он обвинял ее в притворстве, в ненатуральности, взорвали ее.