Неточные совпадения
Стан ее заколыхался
от смеха. Она
осталась сидеть вполоборота и первая пристально оглядела Теркина со своей вышки.
— Да, да. Там она рассуждает: «Что я буду без капитала?.. Дура, мол!..» Я вот и не дура, и не безграмотная, а горьким опытом дошла до того же в каких — нибудь два года…
От моего приданого один пшик
остался! Тряпки да домашнее обзаведение!
Теркин
остался один на этой половине кормового борта. Ехало мало народу, и
от товаров палуба совсем очистилась: которые сдали в Нижнем, а которые должны были выгрузить в селе Работках, где с «Бирючем» стряслась беда.
Он не понимал даже, как мог он оторваться
от нее и попасть на пароход. Да и она, — скажи он слово,
осталась бы до позднего часа, и тогда ее разрыв с мужем произошел бы сегодня же. Ведь нынче вечером должен приехать из Москвы Рудич. Но она ушла в допустимый час — часа в два. В такой час она могла, в глазах прислуги, вернуться из сада или гостей.
От той вальцовки и покачнулись дела Ефима Галактионыча. Вряд ли после него
останется что-нибудь, кроме дома с мельницей да кое-каких деньжонок.
Мать не видала она больше суток. В эти сорок часов и решилась судьба ее. Ей уже не уйти
от своей страсти… «Вася» взял ее всю. Только при муже или на людях она еще сдерживает себя, а чуть
осталась одна — все в ней затрепещет, в голове — пожар, безумные слова толпятся на губах, хочется целовать мантилью, шляпку, в которой она была там, наверху, у памятника.
Калерия и ее мозжила. Ничего она не могла по совести иметь против этой девушки. Разве то, что та еще подростком
от старой веры сама отошла, а Матрена Ниловна тайно
оставалась верна закону, в котором родилась, больше, чем Ефим Галактионыч. Не совладала она с ревностью матери. Калерия росла «потихоней» и «святошей» и точно всем своим нравом и обликом хотела сказать...
Разговор пошел не совсем так, как она желала. Теркин все еще не рассказал ей подробно, с чем он возвращался
от Усатина. В Нижнем они решили сейчас же переехать на чугунку, с пристани, и с вечерним скорым поездом дальше, в Москву, где она и
останется, а он съездит еще раз в Нижний.
«Что ж, — подумал он тотчас же, — дело женское! Столько передряг пережила, бедная!..
От мужа ушла, чуть не погибла на пароходе, могла
остаться без гроша… Все добро затонуло. Вот старые-то дрожди и забродили… Все-таки в благочестивом доме воспитана»…
У него на душе
осталось от Кремля усиленное чувство того, что он «русак». Оно всегда сидело у него в глубине, а тут всплыло так же сильно, как и
от картин Поволжья. Никогда не жилось ему так смело, как в это утро. Под рукой его билось сердце женщины, отдавшей ему красоту, молодость, честь, всю будущность. И не смущало его то, что он среди бела дня идет об руку с беглой мужней женой. Кто бы ни встретился с ними, он не побоится ни за себя, ни за беглянку.
«Аферист ты! Игрок! Весь прогоришь и проворуешься окончательно.
От прежнего Усатина мокренько не
останется!» — говорил про себя Теркин, слушая своего собеседника.
Этого вопроса он не испугался. Он пошел бы на женитьбу, если б так следовало поступить. Зачем обманывать самого себя?.. И в брачной жизни Серафима
останется такою же. Пока страсть владеет ею — она не уйдет
от него; потом — он не поручится. Даже теперь, в разгаре влечения к нему, она не постыдилась высказать свое злобное себялюбие. Предайся он ей душой и телом — у него в два-три года вместо сердца будет медный пятак, и тогда они превратятся в закоренелых сообщников по всякой житейской пошлости и грязи.
Любимое пожелание Калерии
осталось еще в воздухе просторной и свежей комнаты, стоявшей в полутемноте
от спущенных штор.
В первый раз в жизни видел он так близко смерть и до последнего дыхания стоял над нею… Слезы не шли, в груди точно застыло, и голова
оставалась все время деревянно-тупой. Он смог всем распорядиться, похоронил ее, дал знать по начальству, послал несколько депеш; деньги, уцелевшие
от Калерии, представил местному мировому судье, сейчас же уехал в Нижний и в Москву добыть под залог «Батрака» двадцать тысяч, чтобы потом выслать их матери Серафимы для передачи ей, в обмен на вексель, который она ему бросила.
И в ушах у него
остался шум
от пояснений служителя в парусинном кителе: «церковь сошествия Св. Духа, церковь преподобного Сергия, Рождества Иоанна Предтечи, Введения Божией Матери, церковь Зосимы и Савватия, церковь великомученицы Варвары и Анастасии».
Ему не было ни жутко, ни тоскливо; никакого желания не получил он
остаться тут и что-нибудь заказать, молебен или панихиду; потянуло сейчас же на воздух, засвежевший
от дождя и облачного неба.
— Смеху подобно!.. Малмыжский его и убил… с другими воровал… И сух из воды вышел.
От всего этого товарищества звания не
осталось.
— Ты, Саня, не воображай себя богатой невестой, — не дальше как вчера сказала она ей. — Твой отец еще не стар и жениться может в другой раз; а своего у тебя
от матери ничего нет. Вот мы разборчивы были и
остались в девках.
Ручки у нее — диковинные по своим детским размерам, белые и пухленькие, все в ямках на суставах. Она расправила пальцы и щелкнула ими.
От держания веревок на них
оставались следы.
И выходит, что ей не придется жить здесь барыней. Вдруг как и ничего не
останется от обоих имений?.. Неужели Николай Никанорыч
от этого и стал так обращаться с нею? Давит ногу под столом, точно свою собственность, а смотрит совсем в другую сторону… Бесприданницы ему не нужно… Он может влюбить в себя и не такую дурочку, как она.
— Неужели же
от двух вотчин Ивана Захарыча ничего не
останется? Мне неловко спрашивать об этом. Я — представитель компании, которой ваш брат предлагает свой лес и даже — вам это, вероятно, известно — и эту усадьбу с парком. Если мы поладим, он получит самую высшую цену по здешним местам… Но только, почтеннейшая Павла Захаровна, надо устранить всяких ненужных посредников и маклаков.
Птицы смолкли. Но сквозь гул
от налетевшего ветра тишина заказника
оставалась все такой же, и малейший сторонний звук был бы слышен.
Весь вечер и всю ночь, не смыкая глаз до утра, распоряжался он на пожаре. Когда они с Хрящевым прискакали к дальнему краю соснового заказника, переехав Волгу на пароме, огонь был еще за добрых три версты, но шел в их сторону. Начался он на винокуренном заводе Зверева в послеобеденное время. Завод стоял без дела, и никто не мог сказать, где именно загорелось; но драть начало шибко в первые же минуты, и в два каких-нибудь часа
остались одни головешки
от обширного — правда, старого и деревянного — здания.
Перекинуло на еловый лес Зверева, шедший подковой в ста саженях
от завода, в сторону заказника Черносошных, теперь уже компанейского."Петьки"так он и не дождался. Предводитель уехал в губернский город. На заводе
оставался кое-кто, но тушить лесной пожар, копать канавы, отмахивать ветвями некому было. Пришлось сбивать народ в деревушке верст за пять и посылать нарочных в Заводное, откуда, посуливши им по рублю на брата, удалось пригнать человек тридцать.