Кучер Захар, молодой малый, с серьгой в ухе, чистоплотный и франтоватый, — он брил себе затылок через день, — обернул к ней свое загорелое
широкое лицо с темной бородкой и улыбнулся.
Неточные совпадения
Плечистый, рослый, краснощекий, ярко-русый, немного веснушчатый, он смотрел истым волжским судопромышленником, носил фуражку из синего сукна с ремнем, без всякого галуна, большие смазные сапоги и короткую коричневую визитку.
Широкое, сочное, точно наливное
лицо его почти всегда улыбалось спокойно и чуточку насмешливо. Эта улыбка проглядывала и в желто-карих, небольших, простонародных глазах.
Негодующие крики Ивана Прокофьева слышны ему до сих пор. И внешность отца осталась в его сердце, какою она была в ту минуту:
широкое серое пальто, черный галстук, под самый подбородок, пуховая смятая шляпа, огромный рост, возбужденное неправильное
лицо, выпуклый лоб с пробором низких волос, нос луковкой, огромные глаза, борода полуседая двумя мочалками.
Небольшого роста,
широкая в плечах, моложавого выразительного
лица, Матрена Ниловна ходила в платке, по старому обычаю. На этот раз платок был легкий крепоновый, темно-лиловый, повязанный распущенными концами вниз по плечам и заколотый аккуратно булавками у самого подбородка. Под платком виднелась темная кацавейка, ее неизменное одеяние, и такая же темная шерстяная юбка, короткая, так что видны были замшевые туфли и чистые шерстяные чулки домашнего вязанья.
Глаза его перебегали от Дубенского к Теркину… Лысина была влажная. Нос, несколько вздернутый и тонкий — на таком
широком и пухлом
лице, — сохранял свое прежнее характерное выражение.
Ее худощавый стан стройно колыхался в
широкой кофте, с прошивками и дешевыми кружевцами на рукавах и вокруг белой тонкой шеи с синими жилками. Такие же жилки сквозили на бледно-розовых прозрачных щеках без всякого загара. Чуть приметные точки веснушек залегли около переносицы. Нос немного изгибался к кончику, отнимая у
лица строгость. Рот довольно большой, с бледноватыми губами. Зубы мелькали не очень белые, детские. Золотистые волосы заходили на щеки и делали выражение всей головы особенно пленительным.
После пения „Крамбамбули“ и острого напряжения нега разлилась по всему телу. Саня, прищурив глаза, отвела их в сторону тетки, — и ей
широкое, обрюзглое, красное, лоснящееся
лицо казалось таким милым, почти ангельским. Она чмокнула на воздух и проговорила голосом, полным истомы...
Какие у него большие глаза! И совсем не такие, как у Николая Никанорыча. И борода славная… Немножко с рыжиной. Но это ничего!.. А ростом он чуточку ниже отца… И плечи
широкие, весь стан — величавый. Позади его Николай Никанорыч кажется жидким. И точно он у него на службе… Отец идет немного сбоку и что-то ему показывает.
Лицо у него, как всегда, с достоинством; но перед гостем он — хоть и выше его — тоже старается.
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! // Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит к барщине //
Широкое лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
Среднего роста, плотный, с вертлявою походкой, Михайлов, в своей коричневой шляпе, оливковом пальто и в узких панталонах, тогда как уже давно носили широкие, в особенности обыкновенностью своего
широкого лица и соединением выражения робости и желания соблюсти свое достоинство произвел неприятное впечатление.
Войдя в залу, мы застали там громадного роста малого, лет под тридцать, широкоплечего, с угреватым
широким лицом, маленькими, чуть-чуть видными глазами и густою гривой волос на голове.
Неточные совпадения
У Гриши — кость
широкая, // Но сильно исхудалое //
Лицо — их недокармливал // Хапуга-эконом.
Крестьяне думу думали, // А поп
широкой шляпою // В
лицо себе помахивал // Да на небо глядел.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на
широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывала всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо его
лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и
широкими плечиками.
Постанов ее головы на красивых и
широких плечах и сдержанно-возбужденное сияние ее глаз и всего
лица напомнили ему ее такою совершенно, какою он увидел ее на бале в Москве.