Неточные совпадения
У него с
молодых лет была склонность, как у многих комиков, к чувствительным ролям, и одной из любимых его ролей
в таком роде была роль
в пьесе «Матрос», где он пел куплеты
в патетическом роде и сам плакал. Эту роль он играл всегда
в провинции и
в позднейший период своей сценической карьеры.
По времени воспитания он восходил к 20-м
годам (родился
в 1810
году), и от него-то я с раннего детства слышал о знаменитых актерах и актрисах, без малейшего оттенка барского пренебрежения; не только о Михаиле Семеновиче (он так его всегда и звал), но о Мочалове, о Репиной, о
молодом Самарине, Садовском, даже Немчинове, и о петербургских корифеях: Каратыгине, Брянском, Мартынове, А.Максимове, Сосницком, чете Дюр, Асенковой, Гусевой, семействе Самойловых.
Он с самых
молодых лет отличался тем, что нынче называют «гримом» и вообще схватывателя типичных черт,
в особенности пожилых лиц и стариков.
Чисто камеральных профессоров на первом курсе значилось всего двое: ботаник и химик. Ботаник Пель, по специальности агроном, всего только с кандидатским дипломом, оказался жалким лектором, и мы стали ходить к нему по очереди, чтобы аудитория совсем не пустовала. Химик А.М.Бутлеров, тогда еще очень
молодой, речистый, живой, сразу делал свой предмет интересным, и на второй
год я стал у него работать
в лаборатории.
Русские
в Дерпте, вне студенческой сферы, держались, как всегда и везде — скорее разрозненно. И только
в последние два
года моего житья несколько семейств из светско-дворянского общества делали у себя приемы и сближались с немецкими"каксами". Об этом я поговорю особо, когда перейду к итогам тех знакомств и впечатлений, через какие я прошел, как
молодой человек, вне университета.
Мое юношеское любовное увлечение оставалось
в неопределенном status quo. Ему сочувствовала мать той еще очень
молодой девушки, но от отца все скрывали. Семейство это уехало за границу. Мы нередко переписывались с согласия матери; но ничто еще не было выяснено. Два-три
года мне нужно было иметь перед собою, чтобы стать на ноги, найти заработок и какое-нибудь"положение". Даже и тогда дело не обошлось бы без борьбы с отцом этой девушки, которой тогда шел всего еще шестнадцатый
год.
Словом, я сжег свои корабли"бывшего"химика и студента медицины, не чувствуя призвания быть практическим врачом или готовиться к научной медицинской карьере. И перед самым новым 1861
годом я переехал
в Петербург, изготовив себе
в Дерпте и гардероб"штатского"
молодого человека. На все это у меня хватило средств. Жить я уже сладился с одним приятелем и выехал к нему на квартиру, где мы и прожили весь зимний сезон.
И Тургенев до старости не прочь был рассказать скабрезную историю, и я прекрасно помню, как уже
в 1878
году во время Международного конгресса литераторов
в Париже он нас, более
молодых русских (
в том числе и М.М.Ковалевского, бывшего тут), удивил за завтраком
в ресторане и по этой части.
Тогда же,
в январе 1861
года, он был мужчина еще
молодой, с интересной некрасивостью, плотный, но не ожирелый.
Федоров (
в его кабинет я стал проникать по моим авторским делам) поддерживал и
молодого jeune premier, заменявшего
в ту зиму А.Максимова (уже совсем больного), — Нильского. За
год перед тем, еще дерптским студентом, я случайно познакомился на вечере
в"интеллигенции"с его отцом Нилусом, одним из двух московских игроков, которые держали
в Москве на Мясницкой игорный дом. Оба были одно время высланы при Николае I.
Мы не видались более двадцати
лет. Я его помнил еще
молодым мировым судьею (после его студенческих передряг
в крепости) и видел перед собою очень утомленного, болезненного мужчину неопределенных
лет, сохранившего все тот же теноровый студенческий голос.
Это была вторая радость для
молодого драматурга: появиться перед московской публикой
в бенефис Садовского
в главной роли комедии и найти так неожиданно"новоявленный"женский талант для лица Верочки, которое я создавал, с большим внутренним настроением, всего полтора
года назад.
"Ребенок"как раз написан был
в ту полосу моей интимной жизни, когда я временно отдавался некоторому «духовному» настроению. Влюбленность и жизнь
в семействе той очень
молодой девушки, которая вызвала во мне более головное, чем страстное чувство, настраивали меня
в духе резко противоположном тому научному взгляду на человека, его природу и все мироздание, который вырабатывался у меня
в Дерпте за пять
лет изучения естественных наук и медицины.
То, что еще не называлось тогда"интеллигенцией"(слово это пущено было
в печать только с 1866
года), то есть илюди 40-х и 50-х
годов, испытанные либералы, чаявшие так долго падения крепостного права, и молодежь, мои сверстники и
моложе меня, придавали столичному сезону очень заметный подъем. Это сказывалось, кроме издательской деятельности,
в публичных литературных вечерах и
в посещении временных университетских курсов
в залах Думы.
Ал. Григорьев по-прежнему восторгался народной"почвенностью"его произведений и ставил творца Любима Торцова чуть не выше Шекспира. Но все-таки
в Петербурге Островский был для
молодой публики сотрудник"Современника". Это одно не вызывало, однако, никаких особенных восторгов театральной публики. Пьесы его всего чаще имели средний успех. Не помню, чтобы за две зимы — от 1861 по 1863
год — я видел, как Островский появлялся
в директорской ложе на вызовы публики.
По этой части он с
молодых годов — по свидетельству своих ближайших приятелей — "побил рекорд", как говорят нынче. Его приятель — будущий критик моего журнала"Библиотека для чтения"Е.Н.Эдельсон, человек деликатный и сдержанный, когда заходила речь об этом свойстве Островского, любил повторять два эпизода из времен их совместного"прожигания"жизни, очень типичных
в этом смысле.
Если прикинуть теперешний аршин к тогдашнему общественному"самосознанию", то окажется, что тогда не нашлось бы и одной десятой того количества людей и старых и
молодых, участвующих
в движении, какое бросилось на борьбу к осени 1905
года.
Как преподаватель Балакирев привык с особым интересом обращаться ко всякому дарованию. И уже с первых его
годов жизни
в Петербурге под его крыло стали собираться его
молодые сверстники, еще никому почти неизвестные
в других, более замкнутых кружках любителей музыки.
В тогдашней литературе романов не было ни одной вещи
в таком точно роде. Ее замысел я мог считать совершенно самобытным. Никому я не подражал. Теперь я бы не затруднился сознаться
в этом. Не помню, чтобы прототип такой"истории развития"
молодого человека, ищущего высшей культуры, то есть"Ученические
годы Вильгельма Мейстера"Гете, носился предо мною.
Но Телепнева нельзя отождествлять с автором. У меня не было его романической истории
в гимназии, ни романа с казанской барыней, и только дерптская влюбленность
в молодую девушку дана жизнью. Все остальное создано моим воображением, не говоря уже о том, что я, студентом, не был богатым человеком, а жил на весьма скромное содержание и с 1856
года стал уже зарабатывать научными переводами.
Как бы я теперь, по прошествии сорока с лишком
лет, строго ни обсуждал мое редакторство и все те недочеты, какие во мне значились (как
в руководителе большого журнала — литературного и политического), я все-таки должен сказать, что я и
в настоящий момент скорее желал бы как простой сотрудник видеть во главе журнала такого
молодого, преданного литературе писателя, каким был я.
Сколько мне на протяжении сорока пяти
лет привелось работать
в журналах и газетах, по совести говоря, ни одного такого редактора я не видал, не
в смысле подготовки, имени, опытности, положения
в журнализме, а по доступности, свежей отзывчивости и желанию привлечь к своему журналу как можно больше
молодых сил.
Но тогда,
в 60-х
годах, этот
молодой литератор не посмел бы давать ход своему смешному и антипатичному юдофобству. Тогда этого совсем не было
в воздухе; а мой журнал отличался, напротив, самым широким отношением к полякам и ко всем вообще инородцам и жителям окраин.
Тогда, то есть
в первую половину 60-х
годов, он представлял из себя
молодого барича благообразной наружности и внешнего изящества, с манерами и тоном благовоспитанного рантье. Он и был им, жил при матери
в собственном доме (
в Почтамтской), где я у него и бывал и где впервые нашел у него
молодого морского мичмана, его родственника (это был Станюкович), вряд ли даже где числился на службе, усердно посещал театры и переделывал французские пьесы.
Меня до сих пор удивляет тот тон откровенности, Скакой Иван Сергеевич мне, незнакомому человеку, чуть не на двадцать
лет моложе его, стал говорить, как он должен будет отказаться от писательства главным образом потому, что не «свил своего собственного гнезда», а должен был «примоститься к чужому», намекая на свою связь с семейством Виардо. А живя постоянно за границей, ой по свойству своего дарования не
в состоянии будет ничего «сочинять из себя самого».
Мне
в эти
годы, как журналисту, хозяину ежемесячного органа, можно было бы еще более участвовать
в общественной жизни, чем это было
в предыдущую двухлетнюю полосу. Но заботы чисто редакционные и денежные хотя и расширяли круг деловых сношений, но брали много времени, которое могло бы пойти на более разнообразную столичную жизнь у
молодого, совершенно свободного писателя, каким я был
в два предыдущих петербургских сезона.
Но
в моей интимной жизни произошло нечто довольно крупное. Та юношеская влюбленность, которая должна была завершиться браком, не привела к нему.
Летом 1864
года мы с той, очень еще
молодой девушкой, возвратили друг другу свободу. И моя эмоциональная жизнь стала беднее. Одиночество скрашивалось кое-какими встречами с женщинами, которые могли бы заинтересовать меня и сильнее, но ни к какой серьезной связи эти встречи не повели.
Люди герценского поколения попадали за границу вообще с большей подготовкой, чем та масса, которая кинулась туда с 60-х
годов. Конечно,
в этой"массе"было уже гораздо больше, чем прежде,
молодых людей, ехавших учиться с университетским дипломом, с более определенной программой дальнейших"штудий". Но сколько же тронулось тогда всякого шляющегося народа!
Перспектива — для меня — была самая заманчивая. Во мне опять воскрес"научник", и сближение с таким
молодым сторонником научно-философской доктрины (которую я до того специально не изучал) было совершенно
в моих нотах. Мы тут же сговорились: если я улажу свою поездку — ехать
в одно время и даже поселиться
в Париже
в одном месте. Так это и вышло
в конце сентября 1865
года по русскому стилю.
Тогда (то есть
в самом конце 1865
года)
в Женеве уже поселился А.И.Герцен, но эмиграция (группировавшаяся около него) состояла больше из иностранцев.
Молодая генерация русских изгнанников тогда еще не проживала
в Женеве, и ее счеты с Герценом относятся к позднейшей эпохе.
Другой обломок той же романтической полосы театра, но
в более литературном репертуаре, Лаферрьер, еще поражал своей изумительной моложавостью, явившись для прощальных своих спектаклей
в роли дюмасовского"Антони",
молодого героя, которую он создал за тридцать
лет перед тем. Напомню, что этот Лаферрьер играл у нас на Михайловском театре
в николаевское время.
Но все-таки эти сборища у Сарсе были мне полезны для дальнейшего моего знакомства с Парижем. У него же я познакомился и с человеком, которому судьба не дальше как через три
года готовила роль ни больше ни меньше как диктатора французской республики под конец Франко-прусской войны. А тогда его знали только
в кружках
молодых литераторов и среди молодежи Латинского квартала. Он был еще безвестный адвокат и ходил
в Палату простым репортером от газеты «Temps». Сарсе говорит мне раз...
Не знаю, как теперь, но тогда, то есть сорок один
год назад, встречать по дороге крестьян (и старых, и
молодых, и мужчин, и женщин) было очень приятно. Всегда они первые вам кланялись и не просто кивали головой, а с приветствием, глядя по времени дня. Случалось нам возвращаться домой, когда совсем ночь. Вам попадается группа крестьян, и только что они вас завидят
в темноте, они, не зная, кто вы именно, крикнут вам...
И
в те
годы я уже не находил там народных головных уборов доброго старого времени, больших белых чепчиков и остальных частей костюма. Крестьянки — и старые и
молодые — носили темные, плоские чепчики и одевались по-городскому,
в капотцы, с платками и кофточками.
Я шел по Regent-Street
в обществе А.И.Бенни и Роль-стона и не знаю, какая внезапная ассоциация идей привела меня к такому же внезапному выводу о полной моральной несостоятельности наших светских женщин. Но это явилось мне не
в виде сентенции, а
в образе
молодой женщины из того «круга», к которому я достаточно присмотрелся
в Петербурге
в сезоны 1861–1865
годов.
Гораздо позднее,
в 80-х и 90-х
годах, я имел случай видеть, как «Жертва вечерняя» находила достодолжную оценку у самых избранных читателей,
в том числе у моих собратов-беллетристов
в поколениях
моложе нашего.
Обыкновенная физиономия аудитории Сорбонны бывала
в те семестры, когда я хаживал
в нее с 1865 по конец 1869
года, такая — несколько пожилых господ, два-три
молодых человека (быть может, из студентов), непременно священник, — а то и пара-другая духовных и часто один-два солдата.
И вот, когда мне пришлось, говоря о русской молодежи 60-х
годов, привести собственные слова из статьи моей
в"Библиотеке"""День"о
молодом поколении"(где я выступал против Ивана Аксакова), я, работая
в читальне Британского музея, затребовал тот журнал, где напечатана статья, и на мою фамилию Боборыкин, с инициалами П.Д., нашел
в рукописном тогда каталоге перечень всего, что я напечатал
в"Библиотеке".
Тургенев вообще не задавал вам вопросов, и я не помню, чтобы он когда-либо (и впоследствии, при наших встречах) имел обыкновение сколько-нибудь входить
в ваши интересы. Может быть, с другими писателями
моложе его он иначе вел себя, но из наших сношений (с 1864 по 1882
год) я вынес вот такой именно вывод. Если позднее случалось вызывать
в нем разговорчивость, то опять-таки на темы его собственного писательства, его переживаний, знакомств и встреч, причем он выказывал себя всегда блестящим рассказчиком.
Как человек 60-х
годов и как
молодой писатель, переживший все, что Тургенев вызывал
в людях моей эпохи, я не был нисколько настроен против него, ни за «Отцов и детей», ни за «Дым».
Я не стану здесь рассказывать про то, чем тогда была Испания. Об этом я писал достаточно и
в корреспонденциях, и
в газетных очерках, и даже
в журнальных статьях. Не следует
в воспоминаниях предаваться такому ретроспективному репортерству. Гораздо ценнее во всех смыслах освежение тех «пережитков», какие испытал
в моем лице русский
молодой писатель, попавший
в эту страну одним из первых
в конце 60-х
годов.
Несколько
молодых депутатов из крайней левой дружили с нами, нас принимал и Кастеляро
в своей скромной квартире — тогда уже первая по таланту и обаянию фигура Кортесов, все такой же простой и общительный, каким я его зазнал
в Берне на конгрессе всего какой-нибудь
год назад.
Когда племянник владельца,
молодой человек, учившийся
в Париже, спросил нас:"Какого
года вино желаете вы, сеньоры, начать пробовать?" — то Гарридо ответил за всех нас:"Я самый здесь старый.
Альбисбрунн и
молодую компанию Цюриха я оставил не без сожаления и перед возвращением
в Париж на осенний сезон, побывал на конгрессе вроде того, как был
в предыдущем
году в Берне.
В самом начале театрального сезона 1869–1870
года в"Водевиле"дебютировала
молодая артистка, по газетным слухам — русская, если не грузинская княжна, готовившая себя к сцене
в Париже. Она взяла себе псевдоним"Дельнор". Я с ней нигде перед тем не встречался, и перед тем, как идти смотреть ее
в новой пьесе"Дагмар", я был скорее неприязненно настроен против этой русской барышни и ее решимости выступить сразу
в новой пьесе и
в заглавной роли
в одном из лучших жанровых театров Парижа.
Для тогдашнего своего возраста (ему шел 58-й
год) он смотрел еще моложаво, хотя лицо, по своему окрашиванью и морщинам, не могло уже назваться
молодым. Рост пониже среднего, некоторая полнота, без тучности, широкий склад, голова немного откинутая назад, седеющие недлинные волосы (раньше он отпускал их длиннее), бородка. Одет был
в черное, без всякой особой элегантности, но как русский барин-интеллигент.
И я до сих пор того мнения, что француженки — и честные и продажные — совсем не годятся нам ни
в жены, ни
в возлюбленные. Но от этого было не легче, и жизнь сердца была
в самые еще
молодые года атрофирована.
А мои итоги как романиста состояли тогда из четырех повествовательных вещей:"
В путь-дорогу", куда вошла вся жизнь юноши и
молодого человека с 1853 по 1860
год, затем оставшихся недоконченными"Земских сил", где матерьялом служила тогдашняя обновляющаяся русская жизнь
в провинции,
в первые 60-е
годы;"Жертва вечерняя" — вся дана петербургским нравам той же эпохи и повесть"По-американски", где фоном служила Москва средины 60-х
годов.
Долго жизнь не давала мне достаточно досугов, но
в начале 80-х
годов, по поводу приезда
в Петербург первой драматической труппы и моего близкого знакомства с
молодым польско-русским писателем графом Р-ским, я стал снова заниматься польским языком, брал даже уроки декламации у режиссера труппы и с тех пор уже не переставал читать польских писателей;
в разное время брал себе чтецов, когда мне, после потери одного глаза, запрещали читать по вечерам.
Позднее я бывал у него, когда он жил еще семейно с
молодой женщиной, от которой имел детей. У него были журфиксы, куда собиралось много
молодого народа, и хозяин за ужином поддерживал оживленную беседу. Он еще не приобрел тогда того слишком серьезного вида, каким отличался
в последние
годы своей жизни, что не мешало ему, как известно, любить жизнь и увлекатьея женщинами. К тому, что произошло для меня нежданно-негаданно
в наших отношениях, я перейду дальше.