Неточные совпадения
А этот скорый выбор сослужил
мне службу, и немалую. Благодаря энциклопедической программе камерального разряда, где преподавали, кроме чисто юридических наук, химию, ботанику, технологию, сельское хозяйство,
я получил
вкус к естествознанию и незаметно прошел в течение восьми лет, в двух и даже трех университетах, полный цикл университетского знания
по целым трем факультетам с их разрядами.
Положение города на реке менее красиво; крепость
по живописности хуже нашего кремля; историческая татарская старина сводилась едва ли не к одной Сумбекиной башне. Только татарская часть города за рекой Булаком была своеобразнее. Но тогда и
я, и большинство моих товарищей не приобрели еще
вкуса к этнографии. Это не пошло дальше двух-трех прогулок
по тем улицам, где скучилось татарское население, где были их школы и мечети, лавки, бани.
Его ближайший сверстник и соперник
по месту, занимаемому в труппе и в симпатиях публики, В.В.Самойлов, как раз ко времени смерти Мартынова и к 60-м годам окончательно перешел на серьезный репертуар и стал"посягать"даже на создание таких лиц, как Шейлок и король Лир. А еще за четыре года до того
я, проезжая Петербургом (из Дерпта), видел его в водевиле"Анютины глазки и барская спесь", где он играл роль русского"пейзана"в тогдашнем
вкусе и пел куплеты.
Все, чем наша журналистика стала жить с 1856 года,
я и дерптским студентом поглощал, всему этому сочувствовал,читал жадно статьи Добролюбова и Чернышевского, сочувствовал отчасти и тому «антропологическому» принципу, который Чернышевский проводил в своих статьях
по философии истории. Но во
мне не было той именно нигилистической закваски, которая сказывалась в разных «ока-зательствах» — тона,
вкусов, замашек, костюма, игры в разные опыты нового общежития.
И как он держал себя у кафедры, играя постоянно часовой цепочкой, и каким тоном стал говорить с публикой, и даже то, что он говорил, — все это
мне пришлось сильно не
по вкусу. Была какая-то бесцеремонность и запанибратство во всем, что он тут говорил о Добролюбове — не с личностью покойного критика, а именно с публикой. Было нечто, напоминавшее те обращения к читателю, которыми испещрен был два-три года спустя его роман «Что делать?»
"Народника", в тогдашнем смысле, во
мне не сидело; а служба посредником или кем-нибудь
по выборам также
меня не прельщала. Моих соседей
я нашел все такими же. Их жизнь
я не прочь был наблюдать, но слиться с ними в общих интересах,
вкусах и настроениях не мог.
Сближаться с ним
мне не было повода. Его талантливость
я вполне признавал, но от его мистического славянофильства был далек. Даже и половина того, что стоит в"Преступлении и наказании", было
мне совсем не
по вкусу; таким осталось и
по сей час.
Вообще же, насколько
я мог в несколько бесед (за ноябрь и декабрь того сезона) ознакомиться с литературными
вкусами и оценками А. И., он ценил и талант и творчество как человек пушкинской эпохи, разделял и слабость людей его эпохи к Гоголю, забывая о его"Переписке", и
я хорошо помню спор, вышедший у
меня на одной из сред не с ним, а с Е.И.Рагозиным
по поводу какой-то пьесы, которую тогда давали на одном из жанровых театров Парижа.
Помню только то, что мы стали охотно беседовать, и
мне живость его ума нравилась, и характер его свободомыслия был
мне также
по вкусу.
Суворин написал
мне умное письмо с объяснением того, почему
я пришелся"не ко двору"в их газете. Главный мотив,
по его толкованию, выходит такой, что они все в газете уже спелись и каковы бы, сами
по себе, ни были, жили себе потихоньку и считали себя и свою работу хорошими, а
я явился с своими взглядами,
вкусами, приговорами, оценками людей, и это всех, начиная с главного редактора, стало коробить.
Университет не играл той роли, какая ему выпала в 61 году, но
вкус к слушанию научных и литературных публичных лекций разросся так, что
я был изумлен, когда попал в первый раз на одну из лекций
по русской литературе Ореста Миллера в Клубе художников, долго помещавшемся в Троицком переулке (ныне — улице), где теперь"зала Павловой".
Неточные совпадения
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для
меня вопрос жизни и смерти.
Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем
я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой
по всему чужие: другие
вкусы, взгляды, всё; но
я знаю, что ты
меня любишь и понимаешь, и от этого
я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Их лиц за шляпками
я не разглядел, но они одеты были
по строгим правилам лучшего
вкуса: ничего лишнего.
— Нет, вы, друг мой, угостите
меня по вашему
вкусу, по-московски.
— Трудно! Артишоки, декаденты и устрицы — не
по вкусу мне.
— А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! — сказал Штольц. —
Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма. Мост построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только уж об убранстве внутри ты хлопочи сам,
по своему
вкусу — за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы…