Неточные совпадения
Мы его застали за партией шахмат. И он сам — худой старик, странно одетый — и семья его (он уже был женат
на второй жене), их
манеры, разговоры, весь тон дома не располагали к тому, чтобы чувствовать себя свободно и приятно.
Вероятно, Кетчер не мог не сознавать таланта и значения Островского, но ему, кроме разносной его натуры и вкоренившейся в него ругательной
манеры, мешало запоздалое уже и тогда крайнее западничество, счеты с славянофилами, обида за европеизм, протест против купеческой «чуйки» и мужицкой «сермяги», которые начали водворяться
на сцене и в беллетристике.
Он был резкий брюнет, с бородкой, уже с редеющей шевелюрой
на лбу и более закругленными чертами лица, но с тем же тоном и
манерами.
Я ехал с ней
на пароходе по Волге и был заинтересован ее видом, туалетом и
манерой держать себя. Эта дама как нельзя больше подходила к той фигуре эмансипированной чтицы, какая явилась в злополучном фельетоне Камня Виногорова, хотя, кажется, П.И. никогда и нигде не видал ее в лицо.
Профессиональным писателем он не смотрел, а скорее помещиком; но и чиновничьего не было в нем ничего, сразу бросавшегося в глаза, ни в наружности, ни в
манерах, ни в тоне, хотя он до переезда в Петербург все время состоял
на службе в провинции, в Костроме.
Тогдашние статьи Чернышевского своей разрушительной подкладкой прямо смущали его и даже возмущали тоном,
манерой на все смотреть «с кондачка», все валить.
Катков тогда смотрел еще совсем не старым мужчиной с лицом благообразного типа, красивыми глазами, тихими
манерами и спокойной речью глуховатого голоса. Он похож был
на профессора гораздо больше, чем
на профессионального журналиста. Разговорчивостью и он не отличался. За столом что-то говорили об Англии, и сразу чувствовалось, что это — главный конек у этих англоманов и тогда самой чистой водылибералов русской журналистики.
Самарина Юн, как и Шуйского, и тогда уже недолюбливал. Те были"ковровые"актеры
на оценку таких бытовиков, как он. Репертуар Островского провел грань между"рубашечными"и"ковровыми"актерами. Самарин рядом с Провом Михайловичем представлял из себя Европу, сохранил представительность,
манеры и, главное, тон и дикцию бывшего первого любовника с блестящим успехом долгие годы.
Может быть,
на меня его
манера держать себя и бесцеремонность этой импровизированной беседы подействовали слишком сильно; а я по своим тогдашним знакомствам и связям не был достаточно революционно настроен, чтобы все это сразу простить и смотреть
на Чернышевского только как
на учителя,
на бойца за самые крайние идеи в радикальном социализме,
на человека, который подготовляет нечто революционное.
На вопрос: кого из молодых считаю я беллетристом, у которого чувствуется в
манере письма мое влияние, — я ответил, что мне самому трудно это решить.
На вопрос же: чрез какие влияния я сам прошел, — ответить легче; но и тут субъективная оценка не может быть безусловно верна, даже если писатель и совершенно спокойно и строго относится к своему авторскому"я".
Даже английские романисты, как Диккенс и Теккерей, которыми у нас зачитывались (начиная с 40-х годов), не оставили
на мне налета, когда я сделался романистом, ни по замыслам, ни по тону, ни по
манере. Это легко проследить и фактически доказать.
Еще менее отлиняли
на меня и тогда и позднее —
манера, тон и язык Гончарова или Достоевского. Автора"Мертвого дома"я стал читать как следует только в Петербурге и могу откровенно сказать, что весь пошиб его писательства меня не только не захватывал, но и не давал мне никакого чисто эстетического удовлетворения.
Личность этого юмориста чисто петербургского пошиба и бытового склада не имела в себе по внешности и тону ничего ни художественного, ни вообще литературного. Генслер был званием врач, из самых рядовых, обруселый немец, выросший тут же,
на окраинах Петербурга, плотный мужчина, без всяких"
манер", не особенно речистый, так что трудно было бы и распознать в нем такого наблюдательного юмориста.
Сотрудник он был желательный, и я очень ценил его талант и даже
манеру писать, его язык, по-своему весьма своеобразный и действующий
на душу читателя. Но, разумеется, он отличался беспорядочностью работы и без «аванса» писать не мог.
Тогда, то есть в первую половину 60-х годов, он представлял из себя молодого барича благообразной наружности и внешнего изящества, с
манерами и тоном благовоспитанного рантье. Он и был им, жил при матери в собственном доме (в Почтамтской), где я у него и бывал и где впервые нашел у него молодого морского мичмана, его родственника (это был Станюкович), вряд ли даже где числился
на службе, усердно посещал театры и переделывал французские пьесы.
У него я никогда не бывал. Жил он
на Васильевском острове; по своему физическому складу, тону, языку,
манерам смахивал
на совсем обруселого инородца.
«За границу»-Липецкие знакомства-Беготня по Парижу-Вырубов-Возвращение в Латинский квартал-Театры Наполеоно III-Французкая комедия-Французкие драматурги-Русские в Париже-Привлекательность Парижа-Литтре-Мои кредиторы не дремали-Работа в газетах-Сансон-Театральные профессора-Театральная критика-Гамбетта-Рикур-Наполеон III-Шнейдер-Онегин-В Лондоне-Английские манеры-Нормандия-Возвращение в Париж-"Жертва вечерняя"-Разнообразие парижской жизни-Гамбетта-Гамбетта, Рошфор, Фавр-Тьер-Французские литераторы-Лабуле-Сорбонна-Тэн-Повальное жуирство-О русских эмигрантах-Газетные мастера-Опять Лондон-Лондонская громадина-Луи Блан-Блан и Марлей-Джордж Элиот-Милль-Дизраэли-Спенсер-Театральный мир Лондона-Английские актеры-Контрасты мировой культуры-В Лондоне все ярче-Английское искусство-Английские увеселения-На континент
Он смахивал скорее
на провинциального учителя или врача, всегда в черном длинноватом сюртуке, скром ный, неловкий в
манерах, совсем не красноречивый, часто молчаливый, с незвучным произношением отрывистой речи.
Для меня Сансон, вся его личность, тон,
манера говорить и преподавать, воспоминания, мнения о сценическом искусстве были ходячей летописью первой европейской сцены. Он еще не был и тогда дряхлым старцем. Благообразный старик, еще с отчетливой, ясной дикцией и барскими
манерами, живой собеседник, начитанный и, разумеется, очень славолюбивый и даже тщеславный, как все сценические «знаменитости», каких я знавал
на своем веку, в разных странах Европы.
Сансон был слуга мольеровской комедии, перешедший потом
на амплуа"благородных отцов". Но он и по трагедии считался хорошим преподавателем. Он был учитель Рашели, о которой он мне немало рассказывал. В смысле"направления"он стоял за простоту, правду, точность и ясность дикции и был врагом всякого"романтического"преувеличения, почему и не очень высоко ставил
манеру игры"Фредерика"(Леметра) и раз даже передразнил мне его жестикуляцию и его драматические возгласы.
Манера англичан и англичанок мямлить и искать слов может
на нервного человека действовать прямо убийственно. Но все-таки в три недели, проведенные мною в постоянной беготне и разъездах по Лондону, я значительно наладил свое ухо. С уха и должен каждый приступающий к изучению английского начинать и проходить сейчас же через чисто практическую школу.
Но эта
манера делала его,
на мою оценку, первым преподавателем во всем Париже.
Студента вы всегда могли отличить по его молодости,
манере одеваться, прическе, тону, жестам. Но никаких внешних отличий
на нем не было. Тогда не видно было и тех беретов, которые теперь студенты носят как свой специальный «головной убор». Все кафе, пивные, ресторанчики бывали полны молодежи, и вся она где-нибудь да значилась как учащаяся. Но средний, а особенно типичный студент, проводил весь свой день где угодно, но только не в аудиториях.
Студента вы всегда могли отличить по его молодости,
манере одеваться, прическе, тону, жестам. Но никаких внешних отличий
на нем не было. Тогда не видно было и тех беретов; которые теперь студенты носят как свой специальный «головной убор». Все кафе, пивные, ресторанчики бывали полны молодежи, и вся она где-нибудь да значилась как учащаяся. Но средний, особенно типичный студент, проводил весь свой день где угодно, но только не в аудиториях.
Никогда я не встречал англичанина с такой наружностью, тоном и
манерами, как Льюис. Он ни малейшим образом не смахивал
на британца: еще не старый брюнет, с лохматой головой и бородой, смуглый, очень живой, громогласный, с. йервными движениями, — он скорее напоминал немца из профессоров или даже русского, южанина. Тогда я еще не знал доподлинно, что он был еврейского происхождения.
Зато знаменитая его подруга была англичанка чистой крови,
на вид не моложе его, очень некрасивая, с типичной респектабельностью всего облика, с тихими
манерами, молчаливая, кроткая и донельзя скромная.
Но
на сцене еще сохранял представительность и
манеры прежнего"первого любовника".
Только в комедии читка у них и тогда была проще, а в Бург-театре тон «высокой комедии» был хороший, мало уступавший
манере вести диалог
на лучших парижских сценах.
В
манере говорить, в тоне, в интонациях я находил некоторое сходство светских и вообще образованных испанцев с русскими. Даже и много лиц напоминали мне моих соотечественников, в особенности среди мадридцев и уроженцев северных испанских провинций.
На юге сарацинская кровь изменила тип — и окрашивание кожи, и весь облик — хотя и там, например, в Севилье, вы встречаете немало блондинок с золотистыми или более темно-рыжими волосами.
Баловство замечалось больше в Герцене. Он любовался не по летам развитым умом Лизы, ее жаргоном, забавными мыслями вслух. Она и тогда еще, по тринадцатому году, была гораздо занимательнее, чем Ольга. Та ничем не проявляла того, что она дочь Герцена. Хорошенькая барышня, воспитанная
на иностранный
манер, без всякого выдающегося"содержания". И всего менее подходила к своему жениху, слишком серьезному французскому ученому.
Петербург встретил меня стужей. Стояли январские трескучие морозы, когда я должен был делать большие поездки по городу в моей венской шубке, слишком короткой и узкой, хотя и фасонистой,
на заграничный
манер. Я остановился в отеле"Дагмар" — тогда
на Знаменской площади, около Николаевского вокзала. Возвращаясь из Большого театра, я чуть было не отморозил себе и щек, и пальцев
на правой ноге.
Вскоре по приезде я с ним познакомился и нашел в нем развитого малого с университетским образованием, без выгодных внешних средств, но умного, наблюдательного, с своеобразной
манерой держать себя
на сцене, очень способного и для так называемой"высокой"комедии.
Та требовательность, какую мы тогда предъявляли, объяснялась, вероятно, двумя мотивами: художественной ценой первых пьес Островского и тем, что он в эти годы, то есть к началу 70-х годов, стал как бы уходить от новых течений русской жизни, а трактование купцов
на старый сатирический
манер уже приелось. В Москве его еще любили, а в Петербурге ни одна его бытовая пьеса не добивалась крупного успеха.
Лиза была не по летам развитая девочка: в двенадцать лет похожа была
на взрослую девицу по разговору, хотя по внешности не казалась старше своих лет; с миловидностью почему-то английского типа, с двумя выдающимися зубами верхней челюсти, с забавным англо-французским акцентом, когда говорила по-русски, со смесью детскости, с
манерами и тоном взрослой девицы. Она не говорила Герцену"папа", а называла его и в его присутствии"Александр Иваныч", с сильной картавостью.
Оба они были воинствующие гегельянцы, и Бакунин после фанатического оправдания всякой действительности (когда сам начитывал Белинскому гегельянскую доктрину) успел превратиться сначала в революционера
на якобинский
манер и произвести бунт у немцев, был ими захвачен и выдан русскому правительству, насиделся в сибирской ссылке и бежал оттуда через Японию в Лондон, где состоял несколько лет при Герцене и в известной степени влиял
на него, особенно в вопросе о польском восстании.
Все в нем дышало дворянским побытом, все: и колоссальная фигура, и жест, и голос, и язык, и
манера одеваться.
На нем еще менее, чем
на Герцене, отлиняла долгая жизнь за границей.
У Полонского я и нашел Михайлова и в первый раз в жизни мог поближе разглядеть его, слышать его голос и
манеру вести разговор.
На мои слова, что я и раньше видал его, Полонский (они были
на"ты") воскликнул...
Сын немца, преподавателя немецкого языка и литературы в московских учебных заведениях (а под старость романиста
на немецком языке из русской жизни), А.Л. сделался вполне русским интеллигентом. И в своем языке, и в
манерах, и в общем душевном складе он был им несомненно.
В лице только что скончавшегося П.Д.Боборыкина исчезла видная фигура, вносившая оживление во всякую среду, в которой она вращалась; исчез европеец не только по
манерам, привычкам, образованности и близкому знакомству с заграничной жизнью,
на которую он смотрел без рабского перед нею восхищения, но европеец в лучшем смысле слова, служивший всю жизнь высшим идеалам общечеловеческой культуры, без национальной, племенной и религиозной исключительности.