Неточные совпадения
Да и старший мой дядя — его брат, живший всегда при родителях, хоть и опустился впоследствии в провинциальной жизни, но для меня был источником неистощимых рассказов о Московском
университетском пансионе, где он кончил курс, о писателях и профессорах того времени, об актерах казенных театров, о всем, что он прочел. Он был юморист и хороший актер-любитель, и в нем никогда не замирала связь со всем, что в тогдашнем обществе, начиная
с 20-х
годов, было самого развитого, даровитого и культурного.
А этот скорый выбор сослужил мне службу, и немалую. Благодаря энциклопедической программе камерального разряда, где преподавали, кроме чисто юридических наук, химию, ботанику, технологию, сельское хозяйство, я получил вкус к естествознанию и незаметно прошел в течение восьми
лет, в двух и даже трех университетах, полный цикл
университетского знания по целым трем факультетам
с их разрядами.
С отцом у меня только к
университетским годам установилась родственная связь.
Поехал я из Нижнего в тарантасе — из дедушкина добра. На второе
лето взял я старого толстого повара Михаилу. И тогда же вызвался пожить со мною в деревне мой товарищ З-ч, тот,
с которым мы перешли из Казани в Дерпт. Он тогда уже практиковал как врач в Нижнем, но неудачно; вообще хандрил и не умел себе добыть более прочное положение. Сопровождал меня, разумеется, мой верный famulus Михаил Мемнонов, проделавший со мною все
годы моей
университетской выучки.
Из Дерпта я приехал уже писателем и питомцем точной науки. Мои семь
с лишком
лет ученья не прошли даром. Без всякого самомнения я мог считать себя как питомца
университетской науки никак не ниже того уровня, какой был тогда у моих сверстников в журнализме, за исключением, разумеется, двух-трех, стоящих во главе движения.
То, что еще не называлось тогда"интеллигенцией"(слово это пущено было в печать только
с 1866
года), то есть илюди 40-х и 50-х
годов, испытанные либералы, чаявшие так долго падения крепостного права, и молодежь, мои сверстники и моложе меня, придавали столичному сезону очень заметный подъем. Это сказывалось, кроме издательской деятельности, в публичных литературных вечерах и в посещении временных
университетских курсов в залах Думы.
Люди герценского поколения попадали за границу вообще
с большей подготовкой, чем та масса, которая кинулась туда
с 60-х
годов. Конечно, в этой"массе"было уже гораздо больше, чем прежде, молодых людей, ехавших учиться
с университетским дипломом,
с более определенной программой дальнейших"штудий". Но сколько же тронулось тогда всякого шляющегося народа!
Тургенев в своем"Дыме"(значит, уже во второй половине 60-х
годов) дал целую галерею русских из Баден-Бадена: и сановников, и генералов, и нигилистов, и заговорщиков, и"снобов"тогдашнего заигрыванья
с наукой. На него тогда все рассердились, а ведь он ничего не выдумывал. Его вина заключалась лишь в том, что он не изобразил и тех, более серьезных, толковых и работящих русских, какие и тогда водились в заграничных городах, особенно в немецких
университетских центрах.
Я превратился как бы в студента, правда весьма"великовозрастного", так как мне тогда уже шел тридцатый
год. Но нигде, ни в каком городе (не исключая и немецких
университетских городов), я так скоро не стряхнул бы
с себя того, что привез
с собою после моих издательских мытарств.
Неточные совпадения
Невыносимая скука нашего дома росла
с каждым
годом. Если б не близок был
университетский курс, не новая дружба, не политическое увлечение и не живость характера, я бежал бы или погиб.
Мне разом сделалось грустно и весело; выходя из-за
университетских ворот, я чувствовал, что не так выхожу, как вчера, как всякий день; я отчуждался от университета, от этого общего родительского дома, в котором провел так юно-хорошо четыре
года; а
с другой стороны, меня тешило чувство признанного совершеннолетия, и отчего же не признаться, и название кандидата, полученное сразу.
Мы были уж очень не дети; в 1842
году мне стукнуло тридцать
лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь
с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на
университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Я
с ранних
лет должен был бороться
с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я
с той же запальчивостью бросился в другой бой и, только что кончил
университетский курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного,
с одной стороны, грязного —
с другой.
С ним не только обращались сурово, но даже не торопились отдать в заведение (старшего брата отдали в московский
университетский пансион по двенадцатому
году), чтоб не платить лишних денег за его воспитание.
