Неточные совпадения
Над столом привстал и наклонил голову человек лет сорока, полный, почти толстый. Его темные вьющиеся волосы, матовое широкое лицо, тонкий нос и красивая короткая борода шли к глазам его, черным, с длинными ресницами. Глаза эти постоянно смеялись, и в складках рта сидела усмешка.
По тому, как он
был одет и держал
себя, он сошел бы за купца или фабриканта «из новых», но в выражении всей головы сказывалось что-то
не купеческое.
Развить свой артистический вкус ей
было не на чем у
себя дома, а за границей на нее нападала ужасная тяжесть и даже уныние от кочевания
по залам Дрезденской галереи, Лувра, венского Бельведера, флорентийских Уффиций.
Ходит он и ждет звонка. Из кабинета проведен воздушный звонок. Это
не нравится Викентию: затрещит над самым ухом, так всего и передернет, да и стены портит. В эту минуту,
по его расчету, Евлампий Григорьевич
выпил стакан чаю и надел чистую рубашку, после чего он звонит, и платье, приготовленное в туалетном кабинетике, где умывальник и прочее устройство, подает ему Викентий. Часто он позволяет
себе сделать замечание: что
было бы пристойнее надеть в том или ином случае.
Параграф
был прочитан. В нем Константин Глебович оставлял крупную сумму на учреждение специальной школы и завещал душеприказчикам выхлопотать этой школе право называться его именем. Когда Качеев раздельно, но вполголоса прочитывал текст параграфа, больной повторял про
себя, шевеля губами. Он с особенной любовью обделывал фразы;
по нескольку раз заново переделывал этот пункт. И теперь два-три слова
не понравились ему.
Его
не жалела жена. Берта подавала ей разные части туалета. Марья Орестовна надевала манжеты, а губы ее сжимались, и мысль бегала от одного соображения к другому. Наконец-то она вздохнет свободно… Да. Но все пойдет прахом… К чему же
было строить эти хоромы, добиваться того, что ее гостиная стала самой умной в городе, зачем
было толкать полуграмотного «купеческого брата» в персонажи? Об этом она уже достаточно думала. Надо по-другому начать жить. Только для
себя…
Все это сказано
было без ворчания, а так, про
себя. Старуху сокрушало всего сильнее то, что она
не может
по вечерам работать. Фифина привыкла больше слушать, чем говорить, да и боится напутать в счете. Читать некому, с тех пор как внука должна часто
быть около матери. Старуха опять вернулась на постель.
— Ну хорошо, ну хорошо!.. Ты
не желаешь…
Будь по-твоему. — Старушка прижала к
себе Тасю и долго держала ее на груди.
— Я
не согласна. У меня
есть жизнь, вы это знаете. Маленькая, по-вашему.
По моим силам и правилам, André. Я вас слушала сейчас, до прихода papa,
не спорила с вами. Вы правы… в фактах. Но сами-то вы следите ли за
собой? Простите мне cette réprimande [это замечание (фр.).], уж я старуха… Надо следить за
собой, а то легко s'embourber… [завязнуть (фр.).]
Кофею Дениза Яковлевна напилась основательно. С пустым желудком, как все французы и француженки, она чувствовала
себя и с пустой головой. Для всякого разговора
по делу, а особенно
по такому, ей необходимо
было иметь что-нибудь"sur l'estomac" [в желудке (фр.).]. Она скушала три тартинки. В залу
не вошла она, прежде чем
не услыхала коротких шажков Ивана Алексеевича с перевальцем и с приятным поскрипыванием.
Предстояло повторение вчерашней сцены. Пирожков чуть заметно поморщился. Искренне жаль ему
было француженку, но и очень уж она его допекала своей тревожностью. Он видел, что она ничего
не добьется. Дениза Яковлевна, кроме гонора женщины, смотрящей на
себя, как на тонко воспитанную особу, приобрела в Москве чисто русское барство… Ей
не по чину
было кланяться всякому приказчику в сибирке и ладить с пьяным поваром, хотя бы это
был вопрос о куске хлеба.
— Конечно, — согласился он, — что ж! Вы думаете, я, как парижский лавочник или limonadier [хозяин кафе (фр.).], забастую с рентой и
буду ходить в домино играть, или по-российски в трех каретах
буду ездить, или палаццо выведу на Комском озере и там хор музыкантов, балет, оперу заведу? Нет, дорогой Иван Алексеевич,
не так я на это дело гляжу-с!.. Силу надо
себе приготовить… общественную… политическую…
— Эх, Иван Алексеевич,
не одни вы… то же
поют… здесь только и можно, что вокруг купца орудовать… или чистой наукой заниматься… Больше ничего нет в Москве… После
будет, допускаю… а теперь нет. Учиться, стремиться, знаете, натаскивать
себя на хорошие вещи… надо здесь, а
не в Питере… Но человеку, как вы, коли он
не пойдет
по чисто ученой дороге, нечего здесь делать! Закиснет!..
По теории Палтусова, можно
было располагать к
себе женщин, но непременно молодых, если уже
не красивых, завязывать через них связи, пользоваться их доверием, но ни в каком случае
не действовать через них на мужей и
не ухаживать за ними из личных расчетов, когда они стары да еще имеют на вас любовные виды. Доктор
не отвечал такой программе.
Он уже во второй раз заезжал к нему — все
по просьбе Палтусова. В первый раз он
не застал адвоката дома и передал ему в записке просьбу Палтусова
быть у него, если можно, в тот же день. Теперь Палтусов опять поручил ему добиться ответа: берет он на
себя дело или нет?
Жутко
себя чувствует Иван Алексеевич. Всего неприятнее ему то, что он сам
не может разъяснить
себе: как он, собственно, относится к своему приятелю? Считает ли его жертвой, или подозревает, или просто уверен в растрате? Палтусов говорил с ним в таком тоне, что нельзя
было не подумать о растрате. Только приятель его смотрел на нее по-своему.
Опять почувствовал
себя Иван Алексеевич университетским. Съел он скромный рублевый обед в"Эрмитаже", вина
не пил, удовольствовался пивом. Машина играла, а у него в ушах все еще слышались прения физической аудитории. Ничто
не дает такого чувства, как диспут, и здесь, в Москве, особенно. Вот сегодня вечером он
по крайней мере очутится в воздухе идей, расшевелит свой мозг, вспомнит как следует, что и он ведь магистрант.
Неточные совпадения
По осени у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно умирал: // Сто дней
не ел; хирел да сох, // Сам над
собой подтрунивал: // —
Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?
—
Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел
по грудь // С натуги!
По лицу его //
Не слезы — кровь течет! //
Не знаю,
не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками //
По мелочам ушла!
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю.
Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я
не нашел и нужды
себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а
не вы. Тогда
не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал
себя за многих. Зато нонче многие
не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
"
Было чего испугаться глуповцам, — говорит
по этому случаю летописец, — стоит перед ними человек роста невеликого, из
себя не дородный, слов
не говорит, а только криком кричит".
Но, предпринимая столь важную материю, я,
по крайней мере,
не раз вопрошал
себя:
по силам ли
будет мне сие бремя?