Неточные совпадения
Не говоря уже о многочисленных представителях слепого, фанатического атеизма, у которых практическое отношение к религии выражается в ненависти к ней (ecrasez Finfame) [«Раздавите гадину!» (фр.) — слова Вольтера по поводу католической церкви.], здесь в первую очередь следует назвать представителей немецкого идеализма Фихте (периода Atheismusstreit) [«Спор об атеизме» (нем.) — так называется литературный скандал, разразившийся в Иене в 1799 г. по поводу статьи И. Г. Фихте «Об основании нашей веры в
божественное управление
миром», опубликованной в 1798 г. в редактируемом Фихте «Философском журнале».
Как будто от луча света, упавшего с высоты и свыше озарившего собою
мир, загорается в душе сознание
мира божественного, а вместе и установляется грань между. горним и дольним, их разделяющая, но вместе и соединяющая.
Итак, в религиозном переживании дано — и в этом есть самое его существо — непосредственное касание
мирам иным, ощущение высшей,
божественной реальности, дано чувство Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного человека; человек в себе и чрез себя обретает новый
мир, пред которым трепещет от страха, радости, любви, стыда, покаяния.
В этом смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог есть, т. е. что над
миром имманентным, данным, эмпирическим существует
мир иной, трансцендентный,
божественный, который становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
На пути оккультного познания, как и всякого познания вообще, при постоянном и бесконечном углублении в область
божественного, в
мире нельзя, однако, встретить Бога, в этом познании есть бесконечность — в религиозном смысле дурная, т. е. уводящая от Бога, ибо к Нему не приближающая.
Однако только опознанное в религиозном опыте Трансцендентное, сущее выше
мира, открывает глаза на трансцендентное в
мире, другими словами, лишь непосредственное чувство Бога дает видеть
божественное в
мире, познавать
мир как откровение Божие, научает в имманентном постигать трансцендентное, воспринимать
мир как Бога, становящегося и открывающегося.
Не надо притом смешивать с молитвой ее теософических суррогатов: «концентрации, медитации, интуиции», которые все-таки имеют дело не с Богом, но с
миром, погружают человека не в Трансцендентное, но в имманентное,
божественным хотят подменить Бога, — обман или самообман.
Однако в связи с этим проскальзывает и иная мысль, именно: что, переходя из одного низшего
мира в высший, человек достигает в конце концов
мира божественного.
Бог не есть трансцендентное, как многие себе представляют, он есть имманентное, т. е. трансцендентное, ставшее содержанием разума (нем.).] в некоторой догматической определенности, то, очевидно, должен быть мост, оба
мира соединяющий; должны быть письмена, которыми начертываются
божественные откровения, и язык, на котором они могут быть высказаны.
В мифе констатируется встреча
мира имманентного — человеческого сознания (как бы мы его ни расширяли и ни углубляли), и
мира трансцендентного,
божественного, причем трансцендентное, сохраняя свою собственную природу, в то же время становится имманентным, а имманентное раскрывается, чувствуя в себе внедрение трансцендентного.
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут быть различны: и природные, и
божественные, и демонические (так наз. у отцов церковных «прелесть»); оно может исходить из разных
миров и иерархий, и само по себе «откровение» с выражающим его мифом, понимаемое в смысле формально-гносеологическом, может иметь различное содержание: и доброе и злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
Человеческий разум, сознание своей сущности есть разум вообще,
божественное в человеке, а дух, насколько он есть дух Бога, не есть дух над звездами, за пределами
мира, но Бог присутствует вездесущно и как дух во всех духах.
Выражение, что Бог правит
миром как разум, было бы неразумно, если бы мы не принимали, что оно относится и к религии и что
божественный дух действует в определении и образовании последней…
Всякая напряженность имманентного и трансцендентного, познающего и познаваемого, человека и божества, «снимается», преодолевается
божественным монизмом, свободным от обособления
мира и человека: логика — это «Бог всяческая во всех».
Одно из двух: или теоретическому мышлению в такой степени присущ аромат вечности, касание
мира божественного, что его служитель чрез мышление подлинно осязал этот
мир в его непосредственности (чего мы, говоря откровенно, не допускаем), или же, наоборот, мы имеем здесь пример крайнего доктринерства, приводящего к самоослеплению и самогипнозу, типичное состояние философической «прелести».
Основное содержание религиозного переживания, как касания
миру трансцендентному, запредельному,
божественному, явным образом содержит в себе противоречие для рассудочного мышления.
Эта
божественная Первооснова
мира и бытия есть и общая субстанция
мира, ибо все обосновывается в Едином, имеет в нем и причину, и цель, существует только его животворящей силой.
Мир не создается актом творения, он происходит из Единого, как бы изливаясь из
божественной полноты подобно свету из солнца; он есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Ибо сверху донизу, т. е. от небесных сущностей до низших тел этого
мира, всякий порядок природы постольку приближается к
божественной ясности, проникает как понимание в сокрытое [Впрочем, по Эриугене, «и небесные силы необходимо несвободны от незнания, и им остаются неведомы тайны
божественной мудрости» (II, стр.28).].
Горе тому, кто осмелится приписать Божеству какое-либо качество; ибо качественность есть свойство конечности и потому должна вести к уконечению Бесконечного [Исходя из такого понимания, и «сефиры» (числом 10), или
божественные лучи, которые являются личными носителями качеств бескачественного в себе эн-софа и посредниками всех отношений Божества к
миру, по мнению проф.
Ничто здесь есть некая
божественная ύλη, первоматерия, в которой и из которой закономерно диалектически возникает все, и божество, и
мир, и человек.
Значит ли это, что
мир есть Бог, или бытие мировое есть модус бытия
божественного?
Мир совершенно прозрачен для Бога, он насквозь пронизан
божественными энергиями, которые и образуют основу его бытия.
Акт творения, изводящий
мир в бытие, полагающий его внебожественным, в то же время отнюдь не выводит его из
божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
Поэтому понятно, что основоположный трактат по отрицательному богословию, творение Ареопагита, не только носит выразительное над-писание: «О
божественных именах», но и в действительности посвящен изъяснению значения
божественных имен, под которыми премирный Бог открывается
миру.
Поэтому-то система неоплатонизма и могла оказать философскую поддержку падавшему языческому политеизму: из сверхмирного и сверхбожественного Εν последовательно эманируют боги и
мир, причем нижние его этажи уходят в тьму небытия, тогда как верхние залиты ослепительным светом, — в небе же загорается система
божественных лун, светящих, правда, не своим, а отраженным светом, однако утвержденных на своде небесном.
Плотиновская эманация отличается, однако, от индийского акосмизма своим реализмом:
мир, как излияние абсолютного, постольку реален, поскольку ему все же принадлежит полнота
божественных сил, в него излившихся; он есть, имеет хотя и ущербленное, но все-таки не призрачное бытие.
Неоплатонизм исторически является враждебно соперничающим с христианством, и действительно, несмотря на кажущееся, внешнее сходство, он глубоко ему противоположен, и именно в самом основном и центральном учении о
божественном Ничто и вытекающем отсюда учении о происхождении
мира из непроизвольной эманации абсолютного.
Ввиду того что идея творения
мира у него, строго говоря, отсутствует, ибо сливается с самотворением Бога, то и ничто, из которого творится или, вернее, «вырождается»
мир, есть само
божественное Ничто.
Под тем ничто, из которого Бог создал
мир, надо разуметь «несказанную и непостижимую, неприступную для всех умов светлость
божественной благости» (ineffabilem et incomprehensibilem divinae bonitatis inaccessibilem claritatem) [Ib., 19.].
Практическое устремление религии Abgeschiedenheit есть буддийская нирвана, не только акосмизм, но и антикосмизм: вырваться из
мира, который возникает чрез раздвоение твари и Бога, в изначальное
божественное ничто. Очевидно, это воззрение не дает места идее истории, мирового процесса, мирового свершения: идеал восстановления первоначального состояния, апокатастасйс, есть здесь голое отрицание
мира.
Как нужно понимать
божественное ничто в учении Беме: как трансцендентное НЕ-что, или как эккегартовское Gottheit, или как гегелевское диалектическое ничто, из которого вытекает с необходимостью все и в котором завито это все, или как спинозовскую субстанцию, лежащую в основе модусов, или как плотиновское Единое, из которого эманирует
мир?
Беме в изд. Шиблера), рождается
Божественная Троица, Бог до природы, а уж из нее «выраждается» (Ausgeburt, по часто повторяющемуся выражению Беме) и наш
мир.
Своим восстанием ангельский верховный князь Люцифер возбудил в себе адский огонь и сделался, вместе с своими полчищами, диаволом, а испорченная им
божественная материя («салнитер») послужила основой создания нашего
мира (так что косвенно и Люцифер соучаствовал в нем), во главе с новым ангелом, долженствовавшим заместить Люцифера, — Адамом, а после падения Адам был замещен Христом.
Мир реален в своей
божественной основе, поскольку бытие его есть бытие в Абсолютном, — в этом сходятся идеи как творения, так и эманации.
Божественные энергии, действующие в
мире, принадлежат вечности Абсолютного, а то, что принадлежит самому
миру в его процессе, существует лишь в относительном:
мир покоится в лоне Божием, как дитя в утробе матери.
Поэтому при противопоставлении творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о
мире, не о
божественной основе
мира, но об его тварной природе: есть ли
мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая лучи
божественного света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их? есть ли особый фокус
мира, возможен ли
мир наряду с Абсолютным и как и в каком смысле возможен?
Творение есть поэтому и акт безмерного смирения Абсолютного, которое совлекается актуальности своей: любовь-смирение, эта предельная и универсальная добродетель христианства, есть и онтологическая основа творения. Давая в себе место
миру с его относительностью, Абсолютное в любви своей смиряется пред тварью, — воистину неисследимы глубины
божественной любви-смирения!
Если допустить, что
мир возник из
божественного меона, это будет значить, что он вообще не создан, но зарожден или эманировал, вообще так или иначе осуществился в Боге.
Но — при этом — осуществляется ли
божественная полнота и в этом
мире, вовлечен ли Бог в мировой процесс с его свершениями, временами и сроками?
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus
божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С того момента (von da), как Отец усматривает в образах своего бытия возможность другого бытия, или того момента, как ему эти образы являются как потенции, т. е., стало быть, от вечности, с того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz)
мира.
Положительная основа бытия есть, прежде всего,
мир божественных идей, Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или
мир.
Как проявление
божественных сил,
мир есть сама действительность и полнота, но в тварной свободе своей он есть еще задание, игра возможностей, бесконечная возможность возможностей.
Мир не может вовсе не удаться, иначе говоря, тварный меон не может разложиться обратно в укон, потонуть в беспредельности — άπειρον, небытие не может волнами своими всплеснуть до неба и победить
божественную силу, однако в силу свободы своей
мир может задерживаться в состоянии меональности, не достигая высшей степени бытия.
И
божественное промышление, раз оно попустило тварную свободу и вступило с нею в реальное взаимодействие, влияет на
мир не с механически предустановленной закономерностью, но творчески, всегда оригинально и в соответствии действию тварной свободы.
Механическая закономерность
мира, кора естества, закрывает для нас
божественное Провидение, и лишь с кровью сердца приходится исторгать из него подвиг веры и ее покорность!
Божественные энергии, струящиеся в
мир, откровения Божества в твари, вносят тем самым различимость в само Божество, которое постольку уже перестает быть чистым НЕ для
мира, но, раскрывая внутрибожественную жизнь, делает ведомым то, что неведомо, вносит в имманентное сознание то, что ему трансцендентно, так сказать, дробит и множит Божество, как единый солнечный луч дробится и множится в своих отражениях и преломлениях.
Но поставляя рядом с Собой
мир вне-Божественный, Божество тем самым полагает между Собою и
миром некую грань, и эта грань, которая по самому понятию своему находится между Богом и
миром, Творцом и тварью, сама не есть ни то, ни другое, а нечто совершенно особое, одновременно соединяющее и разъединяющее то и другое (некое μεταξύ [Букв.: между, находящийся в промежутке (греч.).
Троица в
мире есть
божественная София.
Однако это возражение было бы неотразимо лишь в том случае, если бы
мир идей представлял собою самодовлеющую
божественную сущность, сонм богов без единого Бога.